Пляски с волками - Александр Александрович Бушков Страница 37

образом в воеводство по служебным делам. За редчайшими исключениями передвигается по городу давно известными, строго определенными маршрутами – словно те механические фигурки в башенных часах, что каждый час выезжают на радость зевакам. В лесу ни за что не станет прятаться этаким Робинзоном косачинского разлива – совершенно не тот типаж. А если учесть, что он сам, его дом и аптека будут под круглосуточным наблюдением наших оперативников и чекистов – все козыри у нас на руках, а у Липиньского ни единого…

…Когда бравый сержант-конвоир, тот самый, что приводил ко мне Барею, ввел в мой кабинет Эльзу, я показал ей как раз на прикрепленный к полу стул метрах в двух от стола. Там ей, если подумать, было самое место. Сержант вышел, аккуратно притворив за собой высокую дверь, Эльза – будем впредь так ее именовать – вновь уселась чинно, как школьница в классе. Как и в прошлый раз, на ее очаровательном личике читались лишь легонькое удивление и некоторое страдание – маленькая беззащитная девочка, которую злые дядьки поймали на лесной дорожке, когда на манер Красной Шапочки несла пирожки любимой бабушке, и запихали в пыльный мешок… Ну да, немцы ее неплохо обучали, в том числе и методике поведения на допросах…

Я внимательно посмотрел на нее. Было в ней нечто неправильное. На вид примерная старшеклассница, невиннейшее создание, очень может быть еще ни разу не целовалась с мальчиками. Трудновато было представить ее в тире с пистолетом в руке, а то и с двумя, на табуретке, которую вот-вот вышибет из-под нее сапогом в самую неожиданную сторону Гильферинг. Или в постели с означенным Гильферингом. И вовсе уж трудно – в полицейском застенке, всаживающей пулю в того подпольщика, а потом преспокойно спросившую, нет ли еще красных, которых можно застрелить.

Что ж, внешность обманчива. Шпионы, как правило, ничуть не похожи на тех неприглядных типов с бегающими глазками, что порой до войны показывали в кино. Будь они такими, насколько легче было бы работать!

– Ну что же, Оксана Рыгоровна… – сказал я. – Вас ведь именно так зовут?

– Вы же мой документ видели, – ответила она без промедления и послала мне кокетливый взгляд взрослой женщины, не вязавшийся с обликом примерной школьницы. – Оксаной крестили…

– В православии или в католичестве?

– В православии, конечно. Все в роду православные.

– Отчего же крестик не носите? При медицинском осмотре у вас крестика на шее не обнаружили. А его и православные, и католики носят. Были бы вы лютеранка – другое дело, у них крестов не полагается…

– Потеряла, такая незадача… Никак не соберусь зайти в церковь, купить новый – и вновь кокетливая улыбка. – Разве то преступление, пан капитан, если нет креста? Уж как в старые времена притесняли поляки, и они за отсутствие креста ничего люду не делали. А уж советская власть тем более грехом не считает…

– Не считает, – кивнул я. – А пистолетик у вас откуда, Оксана Рыгоровна? Неподходящая игрушка для молодой девушки…

– Первый раз вижу, сама не знаю, откуда он там взялся, пан капитан…

Однако в глазах, очень на то похоже, мелькнула тревога – кто-кто, а курсанточка абверовской разведшколы прекрасно знала, что такое дактилоскопия. И вряд ли каждый раз стирала отпечатки пальцев, когда в очередной раз брала сплюву[32] в руки.

Но дело не в этом, а в примечательной оговорке, за которую я обязательно ухватился бы, даже ничего о ней не зная. «Пан капитан». Все, долго прожившие в оккупации, в погонах разбирались плохо, точнее, не разбирались вовсе. Несколько раз люди старшего поколения, знакомые с царскими воинскими чинами, обращались ко мне «пан штабс-капитан». Эльза жила прямо-таки затворницей: дом – аптека – ближайший продуктовый магазин. Где же за месяц успела разобраться в наших званиях? А вот курсанточка опять-таки прекрасно разбиралась и в них…

Правда, ловить ее на обмолвках не было ровным счетом никакой необходимости. Не было надобности в каких бы то ни было психологических играх. Согласно заранее расписанной диспозиции, Крамер все это время стоял у подоконника, спиной к комнате. Усаживаясь, Эльза бросила на него любопытный взгляд, но, конечно же, не узнала спину в цивильном пиджачке – а волосы у него за месяц стали гораздо длиннее обычной офицерской прически.

Я всего-навсего хотел ее немного прокачать, чтобы познакомиться с ее манерой разговора. И затягивать словесную игру в кошки-мышки не стоило.

И я громко произнес условленную фразу:

– Пожалуй что пора…

Крамер повернулся, прошел к столу и неторопливо уселся справа от меня. Сказал, сдается мне, с легким – и вполне понятным – злорадством:

– Ну, здравствуй, Эльза. Не ожидала, что вновь увидимся? Не знаю, как бы к этому отнесся покойный Эрни Гильферинг, но вот мне ты гораздо больше нравилась блондинкой…

Эльза напряженно всмотрелась – и от ее румяного личика моментально отхлынула кровь, рот приоткрылся, глаза распахнулись до отведенных природой пределов, стали такими, словно она неожиданно узрела привидение или явившегося по ее душу ангела смерти. Ну что же, такой сюрприз способен ошеломить…

– Герр обер-лейтенант?! – почти прошептала она.

Крамер преспокойно ответил:

– Иногда меня и так называли, но далеко не всегда.

Молодчага, сразу расставил все точки над «i». Да она и сама должна была сообразить: если ее преподаватель свободно и непринужденно держится в моем кабинете, это может означать только одно…

– Старшим врать нехорошо, – наставительно сказал я. – Крестили тебя не Оксаной, а Татьяной, вот только крестика ты не носила, в разведшколе по крайней мере. В боге разуверилась или не хотела смущать нежную и трепетную душу любовника-лютеранина?

Ее личико приобрело нормальный цвет, глаза сузились. С лютой злобой уставившись на Крамера, она процедила:

– Как тебя только не разоблачили, мерзавец…

– Я старался, – скромно ответил Крамер.

– Краснопузые…

– Какие пошлости, Эльза… – поморщился я. – При твоей выучке должна бы прекрасно знать, что для нас не оскорбление ни «красный», ни всевозможные производные от него. Что-нибудь другое придумай.

Она запустила немецкую матерную тираду, весьма даже заковыристую и смачную.

– Гильферинг учил? – деловито спросил я. – А чему он тебя еще учил, кроме немецкой ругани и стрельбы, не поделишься? Ну что, получится у нас нормальный разговор?

– Вы оба еще получите пулю, мразь большевистская! Никакого разговора не будет! Я вас ненавижу! Вы разорили отца и довели до петли, убили брата! Вы убили моего Эрнста!

– А ты сама наших не убивала, душа моя? – спросил я. – Знаю за тобой как минимум один случай. Не буду врать, будто мы заговорены от пуль, на войне всякое случается. Но тебе-то при любом