Вероника Рот - Слушать Страница 4

Проснулась она позже, когда между жалюзи уже виднелось темное небо, а медсестра рассматривала разрез на ее черепе. Часть волос сбрили — ровно восемь квадратных дюймов. Она захотела узнать точное количество. Еще одна вещь, которую ей сказала мать: волосы — самая красивая часть женщины.

У Дарьиной матери в молодости были красивые волосы, красновато-коричневые, сверкающие в лучах солнца. Они доходили до середины спины и всегда вились — как бы она не старалась их выпрямить, ничего не получалось. Дарья иногда думала как жаль, что ни она, ни Кали не унаследовали материных волос.

Удивительно, но за несколько мгновений до того, как она проснулась, в ее голове пронеслось воспоминание о матери. Это был один из редких случаев, когда та пыталась придерживаться трезвенности. Дарья вернулась домой на весенние каникулы, а ее мать восстанавливала силы — целый месяц была трезвой, с розовыми щеками, сообразительной, приятной. Они с Кали месили тесто для пирога на кухне, а сосед Дарьи прибивал к окнам доски. Мать что-то пела высоким сопрано.

— Спой со мной! — сказала ей мать. — У тебя прекрасный голос, Дарья.

Она запела известную Дарье песню, и, несмотря на то, что она считала эту женщину чужой, девочка присоединилась. В какой-то момент они достигли созвучия — ее более низкий голос заходил за голос матери — и та заплакала от счастья.

— Красиво, — сказала она.

В ту неделю Дарья выбрала третьим инструментом скрипку — каждый Слушающий должен был уметь играть на трех — несмотря на то, что для струн у нее были слишком нежные кончики пальцев и у нее были проблемы с игрой. Она выбрала ее не потому что скрипка ей нравилась, а потому что это было сложно, потому что она знала, что пробираясь сквозь боль, она достигнет высшей наслады.

Медсестра, проверяющая разрез, заметила, что Дарья проснулась, и улыбнулась. Она сказала что-то, что Дарья не могла услышать, так как была в прославленных шумоподавляющих наушниках. Медсестра сняла резиновые перчатки и бросила их в мусорное ведро. Дарья наконец-то проснулась достаточно, чтобы посмотреть вокруг — она была в большой комнате, полной кроватей, отделенных занавесями. Она могла увидеть только пальцы мужчины рядом.

На прикроватном шкафчике лежала стопка книг — некоторые были любимыми книгами Кали, а некоторые ее самой. Дарья вытащила одну из книг Кали и начала читать, подперевшись подушками.

Где-то через час Кали зашла в комнату, подтирая глаз платком. Ее лицо обесцветилось — она определенно плакала. «Мое лицо становится цвета сырого гамбургера когда я плачу, — всегда говорила Кали. — Это так неловко. Я не могу этого спрятать».

В правой руке Кали зажала телефон. Она так крепко сжала его, что казалось она переломит его на два.

— Что случилось? — спросила Дарья. Она чувствовала вибрацию слова в горле, но не знала насколько громко произнесла его. Кали не шикнула на нее, значит получилось не слишком громко.

Кали взяла тетрадку и карандаш, лежащие рядом со стопкой книг, и начала писать.

Мамину заявку на пересадку печени отклонили.

Дарья кивнула. Это было очевидно. Алкоголикам новые печенки не выдавали.

Так что я перевела ее сюда, поближе к нам. Она в комнате 3128.

Дарье хотелось, чтобы мать была как можно дальше.

Она ужасно выглядит.

Кали широко раскрыв глаза уставилась на нее в ожидании. «В ожидании чего?» удивилась Дарья, но вопрос был глупым. Она знала чего ждала Кали: предложения. «Я запишу ее смертную песню для тебя».

Но Дарья не предложила. Она взяла тетрадь у сестры и написала: «Хорошо. Спасибо, что сказала».

Была полночь. Кали ушла несколько часов назад, сразу после того, как Дарья ответила ей, но не в припадке гнева — Кали так не поступала. Она всегда старалась улыбаться на прощание.

Дарья свесила ноги с края кровати и на мгновение заколебалась перед тем, как поставить их на плиточный пол. Он был холодным, или же ее ноги нагрелись под одеялом. Она вытянула руки над головой и почувствовала, как кости на спине трещат, хотя и не услышала этого. Шумоподавители все еще были у нее на ушах.

Она зашла в ванную и посмотрела на свое отражение. Увиденное потрясло ее. Она не ожидала, что имплантат так ее изменит. Черные вены растянулись по ее виску, огибая бровь и спускаясь вниз к скуле. Она повернула голову, чтобы посмотреть как далеко распространились чернила. Узор тянулся до самой повязки, прикрывавшей разрез. Скоро там должны были вырасти волосы и прикрыть все это.

Она притронулась к пушку, который уже там появился. Волосы отрастут быстрее обычного — медсестра, подмигнув, рассказала, что она намазала участок мазью для отращивания волос, которую применяли к суетным мужчинам и больным раком. разглядывая отражение, Дарья подумала, что была бы не против побыть со сбритыми волосами некоторое время. Вместе с имплантатом это делало ее крутой.

Она убедилась, что халат сзади был крепко завязан, обулась и вышла в коридор. В его конце был большой зал ожидания, из которого можно было увидеть город. Госпиталь был в одном из самых высоких зданий в этой части Минеанополиса, так что она могла увидеть больше обычного.

Она тащилась по коридору, у нее болели ноги, но этого было мало, чтобы остановить ее. В одном из углов зала ожиданий, рядом с телевизионным экраном, были двое, вроде бы брат и сестра. Сестра зажала руки между коленками и качалась взад и вперед. Оба уставились в телевизор, но не смотрели его.

В другом конце рядом с окном стоял парень с такими же шумоподавителями как у нее, но у него была обрита вся голова. Когда он повернулся в сторону, она узнала в нем Кристофера Маршалла.

Он улыбнулся и поманил ее к себе. Она пошла, изучив столы на предмет чего-то, на чем она смогла бы писать. Но затем она заметила, что у него уже была тетрадь, которую он положил на поручень рядом с окном, а за его ухом была ручка.

Она встала рядом с ним и притронулась пальцами к его подбородку, чтобы повернуть его голову. Она хотела узнать какой имплантат он выбрал. Красные чернила на его виске разочаровали ее. Она надеялась, что их пути пересекутся в будущем, но раз он выбрал жизненные песни, следующие два года у него будут другие уроки, да и потом они будут работать в разных местах.

Он написал что-то на бумаге.

Что подтолкнуло тебя к этому выбору?

Она вздохнула и взяла у него ручку. Она несколько секунд помедлила, держа ручку над листком, а затем зачеркнула написанное и начала сначала. Через несколько зачеркиваний она добилась желаемого ответа: «Жизнь — это что-то, что мы уже понимаем. Смерть — тайна».

Он кивнул, выглядя впечатленным, и написал: «Я слышал, что умирающие отвратительно себя ведут со Слушающими. У Хорнби шрам над бровью из-за того, что один из ее клиентов швырнул в нее будильник».

Дарья засмеялась и потянулась к тетради, чтобы написать ответ.

Так вот почему ты выбрал жизнь? Знаешь, ты мог бы просто носить шлем.

Он покачал головой.

Нет. Я просто хотел… Люди не радуются жизни так, как раньше. А мне кажется, что должны бы.

Она кивнула и оперлась локтями о поручень. Он сделал так же. Рядом, их руки были такими же различными, как и выбранные ими дороги — его были бледными, усеянными веснушками и длинными, а ее были коричневыми и короткими.

Огни ночного города были прекрасны: свет исходил из окон далеких офисов и с крыш высоких зданий. Это было похоже на рождественские лампочки, которые повесил ее отец, потому что ему нравилось, как они выглядят, хотя включал он их не больше чем на час в день, чтобы экономить электричество. Но у этих огоньков ограничений не было — они будут там всю ночь, если будет достаточно темно, чтобы увидеть их.

Кристофер снова писал в тетради.

Ты кого-нибудь уже слушала?

Она покачала головой в ответ.

Он прикусил губу и написал: «Ты будешь не против, если я послушаю тебя?»

Дарья заколебалась. Слушающие и раньше слышали ее жизненную песню, но этот случай был другим. Для него это будет впервые, и хотел ли он, чтобы это была она? Она сомневалась, что он смотрел на это в таком свете, но таково было ее мнение.

«Ты можешь отказаться. Просто я хочу, чтобы это был кто-нибудь знакомый, а не тот, кто встретится мне первым по дороге из больницы», — написал он.

Он верно подметил. Она будет первой, но первой из многих. Она взяла ручку и написала: «Давай».

Он медленно снял наушники, чтобы не зацепить разрез. Она повернулась к нему лицом, хотя знала, что от этого ему легче не станет. Он несколько секунд стоял, зажав шумоподавители в руках, хмурясь и щурясь, пытаясь понять эти новые звуки в своей голове.

А потом, через несколько секунд, он перестал щуриться и хмуриться. Его лицо успокоилось, а рот сам по себе раскрылся. Дарья передвинулась, держась за поручень одной рукой, чувствуя себя не комфортно под его пристальным взглядом. А он продолжал таращиться. Его глаза, обычно такие вежливые, были широко раскрыты и направлены на нее. Взгляд на нее давил и, в конце концов она посмотрела в ответ.