Владимир Близнецов - Быть таким, как все Страница 4

Того, что его будут искать, Лев Петрович не боялся. Паспорт он всегда хранил дома, вопреки многочисленным советам, сотового телефона не имел. Жалел он только о бумажнике с несколькими купюрами наличности да плаще, оставшимися в руках ФСК.

Автобус остановился в незнакомом районе. Отдавшись врождённому чутью москвича, Кобылкин быстро отыскал метро, но внутрь войти не сумел. Денег не было, а проскочить бесплатно он не решился — у турникетов дежурил полицейский. Второй раз за день иметь дело с сотрудниками правопорядка не тянуло. Справедливо рассудив, что мент будет стоять там не вечно, Лев Петрович решил дождаться, когда на посту останется только бабушка со свистком. Он с полчаса побродил по окрестностям. С сожалением прошёл мимо кафе. Есть хотелось страшно.

Когда Кобылкин снова отправился в метро, то обнаружил, что полицейский до сих пор не исчез. Более того, к нему прибавился второй, со скучающим видом и автоматом.

Вечерело. Лев Петрович понуро ходил туда-сюда по тротуару, прислушиваясь к воющему желудку. Интересно, что подумает Лизавета про то, что он не явился сегодня на работу. И доложит ли начальству? Кобылкин искренне надеялся, что нет. Объясняться с хозяином бутика, снобом с диктаторскими замашками, не хотелось.

Из-за поворота выросло здание ДК. Типичное для окраины: трёхэтажная жертва борьбы с архитектурными излишествами. Четыре колонны в грязных разводах, треугольная крыша, пять массивных дверей, из которых открыта всегда только одна. Сейчас в неё тонким ручейком тёк народ. От нечего делать, Кобылкин подошёл к ржавому стенду у входа. Оттуда Лев Петрович узнал, что сегодня тут происходит церемония вручения какой-то литературной премии. Он хмыкнул. Обнищали писатели, не смогли арендовать здание поприличнее.

Кобылкин решил зайти погреться, несмотря на лето вечер выдался прохладным. Фойе было полупустым. Небольшая очередь в гардероб, другая, заметно больше, — в буфет. Лев Петрович нерешительно потоптался у входа. Себя он всегда гордо считал интеллигентом, но на самом деле не был в этой среде никогда. И сейчас заробел. Рядом возникла сгорбленная старушка-божий одуванчик. Вежливо поинтересовалась:

— Вы на церемонию?

Кобылкин кивнул. Бабушка улыбнулась, всколыхнув на лице океан морщин и обнажив безупречно-белые зубные протезы.

— Это Вам во-он туда. По лестнице на второй этаж и сразу налево. Там написано будет «Актовый зал», не потеряетесь.

На лестнице навстречу пробежал молодой человек. В костюме, при галстуке и в очках. Для полноты портрета не хватает овальной шляпы с узкими полями. Лев Петрович уже ступил на следующий лестничный пролёт, когда сзади донеслось удивлённое:

— Вы?

Кобылкин обернулся. Молодой человек ошарашено таращил на него стёкла очков.

— Это Вы? Всё-таки решили придти! Какая честь!

Он резво взбежал вверх, начал страстно трясти руку Льва Петровича.

— Я верил, что Вы не откажетесь! Я — Саша Меркулов, редактор «Огней столицы». Очень рад познакомиться!

Лев Петрович мысленно застонал. Опять начинается то же самое! Надо поскорее убираться отсюда.

— Саня, что орёшь на всю Ивановскую? — ещё один человек в костюме свесился через перила выше этажом.

— Эдик, это Викторов! Он пришёл!

Послышался удивлённый возглас и топот. Эдик шариком скатился по ступеням, выхватил у Меркулова руку Льва Петровича.

— Платон… не знаю, как Вас по батюшке, мы так рады! Вы тут просто луч света в тёмном царстве! Я — Эдуард Бромберг, критик. Писал, кстати, рецензию на Ваш последний роман. Не читали? Обязательно прочитайте! Я там несколько замечаний высказал, ну и похвалил, конечно.

Кобылкин глупо улыбнулся. Он понял только то, что на сей раз его спутали с каким-то писателем. Платон Викторов, кажется. Это имя ничего ему не говорило.

— Скажите, Платон… эээ… как Вас всё-таки по батюшке?

— Петрович, — машинально ответил Кобылкин.

— Так вот, Платон Петрович, скажите, почему Вы столько премий отвергли, а нашу принять решили? Вы же вообще никуда не ходите, встреч с читателями не устраиваете… — Бромберг говорил заискивающе и притом свысока. Наверное, так критики обычно и говорят с известными писателями.

— Кхм… эээ… — Лев Петрович потерялся. Надо отвязаться от этих двоих. Может менты уже ушли от турникетов. — Да, знаете, я вообще-то не…

— Дело в деньгах? — редактор Меркулов оттёр критика от Кобылкина.

— В деньгах? — переспросил Лев Петрович.

— Ну да, четыреста тысяч лауреату.

Кобылкин закашлялся. В голове празднично взорвался фейерверк. Неужели ему первый раз за сегодня повезло? Вот она, награда за все мучения! Он попытался собрать мысли, сделал надменное лицо и произнёс:

— В деньгах? Ха! Не смешите. Просто… личные мотивы. Не готов пока их озвучить. Но мне очень приятно, что вы признали меня… этим… победителем.

— Лауреатом, — по привычке поправил Льва Петровича редактор.

А критик панибратски хлопнул Кобылкина по плечу, подмигнул.

— Понимаю, да, — потом приблизился к самому уху и доверительно шепнул. — Тиражи вниз пошли?

Лев Петрович не знал что ответить, — кто знает, что там у этого Викторова вниз пошло — постарался лишь сделать лицо непроницаемо-каменным.

Бромберг примиряющее поднял руки, мол, понял, расспросы заканчиваю. Но гаденькую улыбочку не убрал.

Снизу послышались шаги. Меркулов схватил Кобылкина за рукав, потащил за собой.

— Платон Петрович, пойдёмте за кулисы. Никто ведь не знает, что Вы здесь? Хорошо. Вот шороху наделает Ваше появление!

Опять Льва Петровича куда-то волокли. Критик как-то поотстал. И чёрт с ним, неприятный тип. За дверью, запрещающей вход посторонним, стоял полумрак. Был виден краешек сцены. Зал шелестел шёпотом, похожим на прибой.

— Платон Петрович, вон там диванчик, присядьте. Я тут неподалёку буду.

— Ааа… Саша, постойте, можно деликатный вопрос? — Кобылкин всё больше вживался в барскую роль. Но был ещё один момент, который его тревожил. Как бы не упустить плывущую в руки золотую рыбку.

Редактор услужливо наклонил голову, в очках отразился фиолетовый свет софитов.

— Насчёт денег. Как я их получу?

— Чеком. Вы не беспокойтесь, он уже готов. Разве что не подписан, никто не ожидал, что Вы придёте.

Лев Петрович застонал. Всё-таки фортуна лишь подразнила своим блеском, но ничего не пообещала. Меркулов же воспринял стон Кобылкина по-своему.

— Что такое? Вам плохо? Может воды? У меня капли сердечные есть, — засуетился он.

— Нет, все в порядке, — убито проговорил Кобылкин. — Знаете, я не смогу принять премию. Мне надо идти.

Он встал.

— Как? Что случилось? — Меркулов растерянно хлопнул глазами. А потом бросился наперерез, загородил дверь. — Не пущу!

— Вы сдурели что ли? — воскликнул Лев Петрович. — Дайте пройти!

— Нет! Речь скажете, премию получите, тогда идите!

— Да не могу я премию вашу получить! Что нашло на тебя? — не сдавался Кобылкин, называя редактора то на «ты», то на «вы».

— Это на Вас что нашло?

— Чек принимать не буду! — выпалил Лев Петрович.

Меркулов опешил.

— Почему?

— Считай, что жизненная позиция у меня такая. Довольны? А теперь пустите!

Но редактор стоял насмерть.

— А наличные?

Кобылкин не поверил ушам.

— Так разве можно? — осторожно спросил он.

— Для Вас — да!

Да! Да! Это слово прозвучало, как музыка, самая нежнейшая на свете. Спасибо тебе, безвестный писатель Платон Викторов! Обязательно надо прочитать хоть одну твою книгу!

— Это меняет дело. Тогда я согласен.

Меркулов не стал скрывать ликования. Бросился к Кобылкину и горячо обнял.

— Поймите, это для нас очень важно, Платон Петрович. Спасибо Вам!

Кобылкина смутило столь открытое появление чувств. Он неуклюже похлопал Меркулова по спине.

— Ну-ну, Саша, что Вы нервный какой?

Редактор отстранился, всхлипнул.

— Да, нервы ни к чёрту стали. Простите меня, — потом хлопнул себя по лбу. — Сейчас вернусь. Надо договориться насчёт денег.

С этими словами Меркулов выскочил за дверь. Настолько поспешно, что было ясно: редактор хотел скрыть слёзы.

Лев Петрович плюхнулся на диван. После этой сцены ему стало не по себе. Напомнила о себе совесть. Обманывать добросердечного Сашу не хотелось. Но перед внутренним взором маячила цифра «400 000», перевешивая всё остальное.

Зал стало слышно громче — народ прибавлялся. Хлопнула дверь, за кулисами появился незнакомый человек. Пожилой, высокий и сильно сутулившийся. На Льва Петровича он даже не взглянул, прислонился плечом к стене. Пустым взглядом смотрел на сцену, худые пальцы гладили подбородок. Такому подошёл бы цилиндр, будь сейчас в моде.

Забежал Меркулов. Глаза уже не были красными, щеки румянились, очки радостно сверкали. Он заверил, что с деньгами всё путём. На немой вопрос Льва Петровича: «это что за тип?» ответил почтительным шёпотом: