Лао Шэ - Избранное Страница 40

— Ветер! Ветерок! Подул ветер!

Все готовы были прыгать от радости. Ивы у дороги словно ожили и зашумели, как посланцы неба, возвещающие о возвращении прохлады.

— Ветви колышутся! О Небо! Пошли нам свежий ветер!

Жара еще держалась, но на душе у людей полегчало. Ветерок вселял надежду. От его легких порывов зной как будто уменьшился. Внезапно свет померк, в воздухе закружился песок. Ветер резко усилился. Ивы, словно получив какое-то радостное известие, закачались и зашумели. Затем ветер стих, но небо еще больше потемнело. Пыль столбом стояла в воздухе. И тут в северной части неба показалась черная, зловещая туча.

Сянцзы уже немного остыл. Взглянув на север, он остановился, чтобы поднять верх коляски: летние дожди обрушиваются внезапно.

Тучи, клубясь, закрыли половину неба. Горячая пыль носилась в воздухе, от земли шел неприятный, резкий запах. Стало прохладно и вместе с тем душно. Южная часть неба сняла голубизной, по с севера надвигалась черная туча, как вестник бедствия. Началась паника. Рикши поспешно поднимали тенты колясок, лавочники торопились убрать вывески, торговцы складывали лотки, прохожие прятались. Снова налетел порыв ветра и словно вымел город, улицы опустели. Все затаилось, одни лишь ивы размахивали ветвями, как в бешеном танце.

Местами на небе еще оставались просветы, по землю окутала тьма. Яркий полдень вдруг сменился темной ночью. Пылевые вихри, отягощенные первыми каплями дождя, метались из стороны в сторону, словно отыскивая себе жертву. Далеко на севере, прорвав тучи, вспыхнула кроваво-красная молния.

Ветер не утихал, и его завывание нагоняло страх. Каждый новый порыв грозил бедой, и даже ивы трепетали, будто в ожидании чего-то ужасного. Снова сверкнула молния, теперь над самой головой. Тяжелые светлые капли зачастили, прибивая пыль.

Несколько крупных капель упало на спину Сянцзы, и он вздрогнул. Дождь словно медлил, но тучи не рассеивались. Вот снова налетел вихрь, еще более сильный, чем прежде. Взметнулись ветви ив, понеслась во все стороны пыль, и ливень хлынул на землю потоками. Ветер, пыль, дождь — все смешалось, зашумело, закружилось. Земля и тучи слились воедино. Повсюду гул, смятение, мрак. Потом вдруг ветер стих, и дождь обрушился мириадами жидких холодных стрел: целые водопады низвергались на город! Реки небесные хлынули, реки земные вышли из берегов, и все слилось в одну черно-желтую стену, которую временами прорезали сверкающие молнии.

Сянцзы промок насквозь, с его соломенной шляпы струями текла вода. Дождь хлестал по лицу, трепал штаны. Сянцзы не мог поднять головы, открыть глаз; он задыхался и едва передвигал ноги, бредя наугад по щиколотку в воде. Сянцзы чувствовал, как холод пробирает его до мозга костей. Сердце сжималось, в ушах шумело. Он хотел поставить коляску, но не мог найти подходящего места. Хотел бежать, но мешала вода. Еле живой, медленно тащился он вперед. Пассажир скорчился в коляске, предоставив рикше одному бороться со стихией.

Наконец дождь начал стихать. Распрямив спину, Сянцзы проговорил:

— Укроемся на время, господин, переждем!

Но пассажир затопал ногами и заорал:

— Вези скорее! Ты что, задумал меня тут бросить?!

Сянцзы хотел только переждать грозу, но сейчас понял: если он остановится, сразу замерзнет. Стиснув зубы, побежал дальше, Небо опять потемнело, сверкнула молния, и дождь снова начал хлестать в лицо.

Когда они приехали на место, пассажир, рассчитываясь, не прибавил ни медяка, однако Сянцзы смолчал: ему было все равно!

Дождь то стихал, то усиливался, но уже не был так немилосерден, как прежде. Сянцзы, не переводя дыхания, добежал до дому. Он грелся у огня и дрожал, как лист во время бури. Хуню приготовила ему горячей сладкой воды с имбирем. Он жадно схватил чашку обеими руками, залпом выпил воду и забрался под ватное одеяло. В ушах его шумел дождь. Сянцзы впал в забытье…

К четырем часам вспышки молнии стали реже, и гроза, казалось, начала выдыхаться. Вскоре на западе тучи разошлись, и края их заблестели золотом. Но в воздухе все еще висела водяная пелена. Лишь постепенно раскаты грома удалялись на юг. Вскоре сквозь тучи прорвались лучи солнца, и листья, покрытые каплями дождя, засверкали, как малахит.

На востоке повисла радуга; концы ее прятались в низких тучах, но середина играла в ясном небе. Вскоре радуга исчезла, и над городом раскинулось голубое небо.

Все вокруг было омыто дождем. Казалось, из грозового хаоса возник новый, прекрасный мир. Даже над сточными канавами кружились разноцветные стрекозы.

Но никто из жителей двора, кроме босоногих ребятишек, гонявшихся за стрекозами, не радовался ясному небу и солнцу.

В комнате Сяо Фуцзы обрушилась часть стены; пришлось сорвать циновку с кана и заткнуть дыру. Во многих местах обвалился забор, но на это никто не обращал внимания — у всех хватало других забот. Там, где были низкие пороги, вода залила комнаты, и люди торопились вычерпать ее кто совком, а кто миской. У некоторых обвалилась боковая стена, и там спешно заделывали дыры. Почти у всех протекли потолки, люди вытаскивали вещи и старались просушить их у огня или на солнце.

Во время ливня бедняки почему-то прячутся в своих каморках, готовых в любую минуту обрушиться и заживо похоронить всех обитателей. Люди словно вверяют себя милости Неба. А после дождя подсчитывают убытки. Возможно, теперь, когда засуха миновала, рис и подешевеет на полмедяка, но это не возместит потерь. Хозяева чинят дома лишь тогда, когда комнаты становятся совершенно непригодными для жилья. Один, в лучшем случае два штукатура наскоро заделывают дыры глиной и мелким щебнем — до следующего ливня! Но если кто-нибудь из жильцов хоть немного задержит плату, его сразу выгонят и вещи заберут. Такой дом может в любую минуту обрушиться и придавить людей, но до этого никому нет дела, а на лучшее жилье у бедняков денег не хватает.

Однако больше всего обитатели таких нищих домов страдают после дождей от простуды. Обычно и ребята, и взрослые весь день проводят на улице, тяжелым трудом зарабатывая на жизнь. Когда, потные и разгоряченные, они попадают под струи дождя — а на севере дожди бывают очень холодные, иногда даже с градом величиной с грецкий орех, — дети и взрослые заболевают и долго валяются в жару на сыром кане. Купить лекарство им не на что.

Для урожая дождь благотворен — поднимаются кукуруза и гаолян, но в городе он уносит в могилу сотни детей бедняков. Когда сваливаются взрослые, приходится еще тяжелее. Поэты воспевают жемчуг брызг на лотосе и двойную радугу после дождя, но беднякам не до этих красот. Если заболевает кормилец, в дом входит голод. Недаром после дождей возрастает число проституток, воришек и прочих преступников: когда болен отец, сыновья идут воровать, а дочери — продавать себя. Все лучше, чем умирать с голоду! Дождь идет для всех: для богатых и бедных, для праведников и злодеев, но одним он приносит богатство и радость, а другим — смерть и горе, ибо изливается на землю, лишенную справедливости.

Сянцзы заболел. Во дворе болел не он один.

Глава девятнадцатая

Двое суток Сянцзы проспал мертвым сном, и Хуню забеспокоилась. Она отправилась за помощью в Храм Императрицы, раздобыла какие-то чудодейственные травы, растертые с пеплом от благовоний. Когда в Сянцзы влили это снадобье, он открыл глаза, огляделся, но вскоре снова впал в забытье и начал бредить. Только тогда Хуню догадалась пойти за врачом. Два укола, настоящее лекарство, и Сянцзы пришел в себя.

— Дождь все еще идет? — первым делом спросил он.

Больше принимать лекарства Сянцзы не стал: жаль было денег. Он и так досадовал, что заболел. Незачем ему пить всякое зелье из-за какой-то простуды! Чтобы доказать, что ему лучше, Сянцзы хотел сразу встать, но, едва приподнялся, перед глазами поплыли огненные круги, и он снова упал. Делать было нечего, пришлось глотать лекарства.

Сянцзы пролежал десять дней. И с каждым днем расстраивался все больше. Иногда, уткнувшись в подушку, он беззвучно рыдал. Пока он не работает, за все платит Хуню. Но что будет дальше, когда она истратит свои деньги? Все целиком ляжет на его плечи, а он не может обеспечить семью. Хуню слишком расточительна, слишком любит полакомиться. А тут еще скоро появится ребенок!..

Сянцзы поправлялся медленно. Его грызло беспокойство, и горькие мысли усугубляли болезнь.

Как только Сянцзы стало лучше, он спросил Хуню:

— Что с коляской?

— Не волнуйся, отдала Динсы напрокат!

— Ай-я!

Сянцзы боялся, как бы ему не сломали коляску, однако Хуню поступила правильно: не стоять же коляске без дела! Он подсчитал, что зарабатывал пять-шесть мао в день. Этого хватало на уплату за комнаты, на рис, топливо, масло для лампы, и ему еще оставалось на чашку чая. На жизнь достаточно, если, конечно, тратить расчетливо, а не так, как Хуню. А сейчас они получали всего мао в день, да еще покупали лекарства. Что, если болезнь свалила его надолго? Не удивительно, что Эр Цянцзы пьет, да и остальные рикши живут только сегодняшним днем. Рикшу на каждом шагу подстерегает смерть! Как бы усердно он ни работал, каким бы упорным ни был, он не имеет права обзаводиться семьей, не имеет права болеть — словом, ни на что не имеет права!