Михаил Бочкарёв - Лунный синдром (сборник) Страница 43

Но Бурков был серьёзен, как никогда. Он уложил меня на диван. Намазал виски какой-то жирной кремоподобной дрянью с запахом ацетона, и, подсоединяя холодные металлические присоски к моей голове произнёс:

— Это даже к лучшему. Тебе всё равно придётся уснуть. Ну, как будто уснуть. То, что ты увидишь, будет больше похоже на сон. Я даже не уверен, что увидишь ты в точности то же, что видел я. Думаю, каждый отдельно взятый человек будет видеть ЭТО по-своему, исходя из собственной системы образов, наверное, потому, что похожих определений в реальной видимой нами жизни просто не существует. Но не бойся — ты всё поймёшь.

Он вдруг остановился.

— Подумай ещё раз. Нужно тебе это?

— Нужно, — уверил я его и закрыл глаза.

Очень долго ничего не происходило. Я несколько раз обращался к Буркову, но он только сухо отвечал, что надо просто лежать и стараться не думать ни о чём. Иногда я чувствовал лёгкое покалывание в висках и слышал, как Бурков клацает клавиатурой и мышью, как льёт дождь за окном, как город, залитый водой, живёт своей обычной суетливой жизнью. Шум проезжающих машин. Сигналы гудков. Отдалённые звуки музыки. Обычная городская какофония. Наверное, я задремал. Всё смешалось у меня в голове. События дня, зыбкие эпизоды каких-то не имеющих отношения к делу воспоминаний.

Я стоял у окна и смотрел на город.

«Странно, — подумал я, — когда это я подошёл к окну? Неужели с закрытыми глазами? Или Бурков меня подвёл?»

В оконных рамах не было стёкол, и не было теперь дождя, и ещё над городом сгустились какие-то нереальные бурые сумерки.

Я видел всё под странным углом. Конечно, я уже спал, просто не осознавая этого. Потому как видеть такое можно только во сне. От каждого человека — на улице, в квартире, в вагоне метро глубоко под землёй (и это я тоже видел) словно нить, тянулась извивающаяся жила. Исходила она прямо из головы и была почти прозрачна, поэтому можно было видеть, как ежесекундно внутри неё всполохами возникают и с бешеной скоростью устремляются ввысь разноцветные разряды. Все они имели в основе своей определённую эмоцию. Страх, радость, печаль, стремление быть успешным, желание быстро разбогатеть, вожделение, ненависть, оптимизм, надежду, гордость, скуку.

Эмоций, вырабатываемых людьми, было столь много, и шли они нескончаемым потоком. Особенно живыми казались эмоции молодых. Они выстреливали в высоту яростно, словно трассирующие пули в ночи. От людей преклонного возраста в большинстве своём исходили тусклые медленные разряды. Я видел как тут и там некоторые жилы вдруг обрывались и растворялись в воздухе, а человек, секунду назад лишившийся своей жилы, темнел и исчезал из поля зрения. И внутренне я понимал, что это значило. Это были умершие на моих глазах люди. Выработавшие до конца свой ресурс. Они просто исчезали, не оставляя после себя ничего.

Зато в это же самое время в определённых точках города вдруг возникало свечение, и из бурого неба на эти мерцающие блики, словно хищные змеи, вырывались новые жилы. Они летели к только что рождённым. И самое удивительное, что в этих жилах, только-только нашедших своих носителей сразу, возникали всполохи энергии.

Эмоции младенцев были в основном удивление и интерес.

Но куда тянулись эти жилы? Я поднял глаза высоко вверх, и увидел в небе совершенно неожиданное. Оказалось, что до этого я смотрел не на огромный город, а лишь на малый фрагмент грандиозной, немыслимой картины. Словно с изменённого ракурса я увидел теперь всё совершенно под другим углом. Нити полупрозрачных жил опоясывающих всё обозримое пространство, сходились в одну жирную извивающуюся кишку. Громадная, бесконечная, она уходила на многие миллионы километров в чёрную бездну космоса, и на всём протяжении мерцала всеми мыслимыми огнями. Я видел всё это не человеческим зрением, словно в кино, словно я сам мог регулировать градус наклона. По всей вселенной к другим далёким и неведомым планетам тянулись такие же шланги и нити из них, миллиарды нитей вгрызались в каждую точку этих планет.

Но самым удивительным был тот объект, из которого исходили все эти шланги. Он напомнил мне пульсирующий муравейник, живой и горячий, как тысячи солнц. И на миг я физически почувствовал с ним связь. Будто что-то настолько невероятное, непостижимое моим пониманием смотрело в самую суть меня. И тут я понял, что и от моей головы тянется такая же тонкая жила, сосущая из меня всё, чем я являюсь. Мне стало до того жутко, что я с остервенением начал рвать её, но ничего не выходило. Реально, физически никакой жилы не было. Но я знал, что она есть!

В ушах всё ещё звенело. Я лежал на полу, весь мокрый от пота. Надо мной стоял Бурков. В руке он держал наполовину наполненный стакан.

— На, выпей. Больше, к сожалению, нет.

Я выпил. Это была водка, но лучше мне не стало.

— Это всё, действительно, правда?

— Да.

— Ужасно. Отвратительно и бессмысленно, — сказал я обречённо.

— Теперь они знают, что и ты «битый файл».

— Плевать. Как же отвратительно чувствовать себя кормом…

— Вставай, — сказал Бурков.

Я поднялся с пола и подошёл к окну.

— Но как всё это началось? И когда?

— Когда? Это мне неизвестно. Но я заходил дальше, чем ты. И мне кое-что удалось узнать. Они селекционировали людей. Похоже, что-то изменили в нас на заре цивилизации. Кто знает, возможно, дали нам зачатки разума. Сделали нас теми, кем мы являемся. Знаешь про токсикоз у женщин? Это всё потому, что они вынашивают гибрид человека и чёрт знает чего. Может, какой-то мыслящей медузы. Такое наблюдается у некоторых выведенных искусственно пород собак. Никакие другие животные на планете не испытывают такого дискомфорта при беременности.

— То есть, если бы не они, нас и не было бы?

— Думаю, да.

— Слушай, но что-то ведь надо делать. Как-то изменить это!

— Да. И как же? Я видел, как ты тут размахивал руками, пытаясь вырвать канал.

— Канал?

— Я называю эту штуку каналом. На самом деле это может быть чем угодно. Как ты сам видишь это не физический объект. Вероятнее всего, некий энергетический канал, посредник. Я не думаю, что мы как-то можем освободиться. Говорю же: мы животные на их ферме. Представляешь себе бунт коров?

— Да ты прав. Всё бессмысленно. И потом: нам никто не поверит…

— Это даже неважно, поверят нам или нет. Думаю, нас с тобой, или, по крайней мере, меня, просто изолируют. Зачем на ферме бешеное животное? — тихо сказал он. В глазах его не было ни страха, ни желания вызвать к себе жалость. Там была только обречённость.

— Да брось ты. Какое им до нас дело.

— Не знаю. Ты только увидел общую картину, а я пытался влезть в сам кластер. Хотел понять, какие они. Кто это вообще. И, мне кажется, сработала какая-то защита. Меня пометили.

— Пометили? Как это?

— Сначала мой канал «остыл» и я почувствовал себя совершенно иначе. Таким свободным, каким никогда не чувствовал. Знаешь, мозги начали по-другому работать. Всё стало ясно и очевидно. Но длилось это доли секунд. А потом такая вспышка, в глазах круги. В общем, меня выбросило. Но все последующие разы я уже не мог и близко подойти к этой штуковине. И мой канал теперь какой-то другой. Я это чувствую. Самое страшное, что я его теперь чувствую и без приборов.

— Это тебе может просто казаться. Мнительность.

— Хорошо бы… если так, — сказал он и отвернулся к окну.

— Слушай, давай лучше напьёмся к чертям. Забудем всю эту дрянь. В сущности, что меняет наше знание? Ничего.

— Нет бухла.

— Я схожу. Проветрюсь заодно, — мне хотелось как-то разрядить обстановку. Увести его от этих мучительных мыслей. Да и себя тоже, — а лучше вместе пошли.

— Нет. Давай ты сам. Я пока приберусь тут, — он окинул безразличным взглядом свою комнату.

— Ну, как знаешь. Закуска какая-нибудь есть?

— Найдём, — отмахнулся он.

Через пять минут я уже стоял в очереди в маленьком магазинчике на углу дома Жени Буркова. Впереди меня два алкаша шумно пересчитывали мятые десятки. Им мучительно не хватало нескольких рублей на самое дешёвое пойло. Усталая продавщица раздражённо переругивалась с покупателями. Всё казалось таким обыденным и пустым. И дождь, не прекращая, лил за окнами крохотного магазинчика. И горели в мутных разводах дождя фонари. Но я знал: сейчас каждый, каждый из этих людей подключён к громадной инородной дряни, которая качает из них всё, чем они являются. И знание это было невыносимым.

Наконец очередь дошла до меня. Я взял две бутылки приличной на вид водки и две пачки сигарет. Быстро добежал до подъезда и поднялся на лифте на Женин этаж.

Дверь оказалась закрытой. Хотя я помнил, что он за мной не запирал. И вообще привычки запирать дверь я у него никогда не наблюдал. Довольно долго я звонил, с каким-то тяжёлым, всё нарастающим чувством тревоги в душе. Я знал, что Бурков человек стойкий. И всё же… Мало ли что он мог удумать? Наконец я услышал характерный щелчок замка и облегчённо вздохнул. Дверь открылась, и в проёме я увидел неизвестного мне человека.