Бытие - Брин Дэвид Страница 44

Он завернул рукав своего недавно выстиранного и выглаженного мундира, показав то, что находилось под ним, – бугор в мясистой части предплечья. Вживленный телеметрический датчик НАСА.

– Не будьте тряпкой, – сказала генерал Хидеоши. Во плоти бригадир оказалась еще миниатюрнее, чем на экране, – это производило парадоксальный эффект, добавляя солидности ее чину. В свете прожекторов блестели звезды на ее плечах. – У вас с начала тренировок – имплантаты.

– Ну, это для диагностики общего состояния и инъекций, связанных с работой. По окончании миссии все их убирают. Но эта штука огромная! И я знаю, что она не только измеряет мое кровяное давление.

Акана пожала плечами.

– Цена свободы, друг мой. Схватив эту штуку, вы сами выбрали роль человека – подопытного кролика. – Она кивнула в сторону Объекта. Гладкий, он светился в выстланной войлоком колыбели на переговорном столе в нескольких метрах от Джеральда. – Либо это, – она показала на руку Джеральда, – либо длительный строгий карантин. Вы знаете, что и сейчас не поздно сделать выбор. Возвращайтесь в бак.

Джеральд фыркнул.

– Нет, спасибо.

– Добро пожаловать, – усмехнулась Акана.

Он не стал упоминать про другие имплантаты, о существовании которых только подозревал, – например, какое-то инородное тело внутри его левой глазницы анализировало свет, не заслоняя роговицу. Оно смотрело на мир сквозь его зрачок. В сущности, видело то, что видел он. Как будто мало того, что десяток других членов команды непрерывно следят за ним, когда он общается с Вестником (таково одно из его названий).

Его называют «моим» яйцом. Галактическая жеода Джеральда. Или Гаванский артефакт. Или штукенция, которую мусорщик-ковбой Ливингстон заарканил космическим лассо. Лучше бы она оказалась безопасной и доброжелательной, потому что мое имя навсегда к ней привязано. И в случае добра, и в случае зла.

Из-за плотных занавесей доносился гул голосов прессы и приглашенных гостей, рассаживающихся в зале – самом просторном помещении Исследовательской лаборатории флота под Вашингтоном. Удобное старое здание без ущерба пережило День ужаса; оно приемлемо с точки зрения дипломатии и в то же время обеспечивает армейский уровень секретности.

По эту сторону занавеса занимают назначенные им места за длинным столом важные сановники. Вначале представители НАСА и Министерства прогнозов, затем – ЗС, АЮ и СЕАКС. И наконец, делегаты от гильдий и академии. Некоторые из них помогали в проведении предварительных анализов на Кубе. Другие просто хотели пожать Джеральду руку – разумеется, ту, что не касалась артефакта. Многие просто смотрели на овоидный кристалл, спокойно блестевший в свете сценических софитов.

Кто-то предложил набросить на него пурпурную ткань, чтобы президент с должным драматизмом открыл его, но психолог – специалист по связям с общественностью отсоветовал: «Пусть публика увидит его сразу, как только откроется занавес. Все равно никто ни о чем другом не думает. Поэтому превратим это обстоятельство в драматическое преимущество. Надо сидеть и ждать, пока все зрители разглядят Объект с помощью очков и виртов. Это выражение полной открытости. И только когда суматоха уляжется, появится президент».

Впрочем, это мнение восходило к тем временам, когда президент еще действительно обладал огромной властью. Сейчас все это представляется чушью. Но если бы Объект укрыли, Джеральд хотя бы получил передышку, перестал бы испытывать постоянную тягу к Объекту, не дававшую оторвать от него взгляд. Проблему решила простая практичность. Чтобы функционировать, Объект должен все время оставаться на свету.

Все сели на отведенные места. Акана – слева от Джеральда, там, где артефакт не закрывал ее лицо от собравшихся. Собственное положение Джеральда, ближе всех к сверкающей штуковине, говорило о достигнутом согласии. Он не только открыватель Объекта, но и хранитель. Тот, кто должен его касаться. Переносить, если Объект нужно передвинуть. Единственный присутствующий, при чьей помощи специалисты могут проверять новые способы общения с существами внутри.

Вероятно, это почетно, но кто знает? Может, я даже войду в историю. С другой стороны, мне совсем не нравится, как эта штука меня притягивает. Похоже на пристрастие или одержимость. Как будто сейчас я ей принадлежу.

И если дело обернется плохо, на всей планете не найдется места, где я мог бы укрыться.

В настоящее время Объект лежал неподвижно, по его поверхности рябью пробегало неяркое свечение – впечатление зыби над большой, может быть, бесконечной, глубиной. Увеличенное изображение овоида проецировалось на большой экран над помостом и за ним, экран такой яркий, что Джеральд отбрасывает на стол тень, ограниченную серебристым светом.

– Если он откажется работать на публике, это будет что-то означать?

Акана сердито посмотрела на него: «Даже думать так не смей». Конечно, Объект записывают час за часом, специалисты пытаются общаться с этой дымно-зеркальной загадкой; часть этих записей попала в просочившуюся наружу информацию. На многих записях Джеральд прижимает левую ладонь к скользкой поверхности, и из молочной глубины поднимается другая ладонь, чтобы соприкоснуться с ним изнутри.

Время от времени это происходит. Непохожая на человеческую рука – иногда чешуйчатая, иногда мясистая, или заросшая мехом, или снабженная клешнями-щипцами – как будто выплывает из глубины Артефакта, чтобы повторить один и тот же странный ритуал, тот самый, что впервые был исполнен во время огненного спуска.

Контакт, да, но с чем? Или с кем?

На протяжении нескольких дней постепенно раскрывались все большие глубины. Ладони вели к рукам или щупальцам, которые уходили внутрь, как будто глубина Артефакта составляла десятки метров, может, и больше, а не десяток-другой сантиметров. Потом вслед за этими руками появлялись торсы или тела, приближались, неизменно оставаясь искаженными, словно видными сквозь толстый слой молочного тумана.

Наконец показывались головы – иногда лица – с глазами или органами чувств и прижимались к внутренней поверхности, смотрели наружу, как Джеральд и его коллеги смотрели внутрь.

Если смотреть достаточно долго, мозг принимается фокусничать. Начинает казаться, что внутри ты сам, а чужаки разглядывают твой тесный мир-тюрьму снаружи, словно через какую-то линзу.

Может, так и есть. Одна из теорий утверждает, что Артефакт – это передатчик. Межзвездное коммуникационное устройство, дающее возможность мгновенного соединения через световые годы с чужаками, живущими на своей далекой планете.

Другие же считают это розыгрышем.

Лучшие специалисты по изображениям – от Голливуда до Бомбея и Киншасы – прилетали осмотреть эту штуку. И решили, что многое из его поведения и функций можно воспроизвести с помощью известных технологий. Но не все. Кое-что оставалось поразительным и непонятным. Особенно то, как можно видеть трехмерные изображения внутри сплошного Объекта с любой стороны – или с многих сторон. Или то, как Артефакт ощущает присутствие людей и предметов. Или каким загадочным и необычным способом извлекает энергию из окружающего света. Тем не менее ни одна из этих загадок не гарантировала отсутствие розыгрыша. Поддельные артефакты чужаков появлялись и раньше, их демонстрировали фокусники с глубокими карманами и богатым воображением. Специальная группа Интерпола прочесывала виртуальный и реальный миры, пытаясь отыскать шутника, обладающего фантастической изобретательностью и невероятными ресурсами.

То же символы, поднимавшиеся из глубины; прижимавшиеся к прозрачной оболочке, извиваясь, как насекомые, пытающиеся сбежать. Доказательство ли они инопланетного происхождения? После самого первого «здравствуйте!» появлялось все больше слов, но их значение оставалось досадно неясным. Двусмысленным. И дело было не просто в непривычных синтаксисе и грамматике. Поражало количество символов. Стоило одной лингвистической системе начать обретать смысл, как ее отталкивали и на смену являлась другая. Их насчитали уже пятьдесят, и они различались заметнее земных языков.