Антон Ботев - Кот Шрёдингера Страница 5

Зона, вышка, охранник.

Сломанный забор.

Мост, только реки не видно, слепят прожекторы, за мостом сторожка, где живет человек, обязанность которого не пускать злоумышленников с гексогеном и т. п.

Проводники пьют пиво. А у меня закончилось.

Старуха всхлипывала. Старик храпел. Ильма так и не пришла, я заснул.

Ильма как стрела, а я как цель, вернее, я как стрела, а Ильма как цель, хочу попасть прямо в нее, внутрь нея, и разорваться внутри на миллион белых капель. Примерно понятно, что мне снилось. В общем, я и разорвался на миллион белых капель.

Утром разбудил всех проводник, великодушно давший поспать ночью, взял билеты, вам в Питкяранту же, ну вот, через полчаса Питкяранта, готовьтесь, билетики, да-да, вот наши билетики. Старуха рассказала свою историю. Ее повествование о том, почему глаза у нее на мокром месте, адаптированное, сконденсированное, исправленное и сокращенное, сводится к следующему.

Тетка эта в доме пол мыла, а сынишка-то у нее все под ногами вертелся, а она разозлилась на него и прикрикнула: понеси, мол, тебя леший. И мальчик-то ушел и не вернулся. Искали его двенадцать дней. Находили в лесу ботиночки его да одежду, всю рваную, а мальчика-то нигде нету. Пошла она к колдуну, а колдун-то и говорит ей: Собери ночью ему отобедать, сын твой и явится. А как явится, так сразу и перекрести его. Она так и ам к женщине, та и говорит, чтобы вернуться, надо не кричать и не разговаривать ни с кем. И у них там Чернозем, лес такой черный был, все Черноземом звали. Они тут с женщиной, с Марьей Чекушиной, пошли на этот Чернозем вечером. Пришли, только сели-то, ну она там, что сказали, сделала, видимо, как лес гнуть начало, шум такой пошел. Ну вот стоят, и слышно: идет большой и маленький, разговаривают. Большой маленького ведет, все говорят, что лесовой его вел. А как лес ломить крепко начало, Марья-то Чекушина испугалась да закричала. Он, этот страшный, по-грубому выругался, развернулся, и вот ломка вся прошла (говорят, лесу навалено было), и увел обратно, и все. Больше этот паренек нигде не оказался. А муж, который ей креститься запрещал, повесился. Вот почему она плачет.

К Питкяранте мы подъезжали в густом тумане. Стоянка поезда пять минут, так что надо было приготовиться заранее. Старик вышел, кряхтя, из купе, старуха тоже вышла, вышел и я, мы все выстроились в очередь перед тамбуром, и позади меня вдруг встала Ильма, у нее не было багажа, кроме черной сумки на серебряной цепочке. Я со своим дорожным мешком почувствовал себя громоздким и толстым, и посторонился, пропуская ее, но она не пошла, улыбаясь: сам, сам. Выйдя, повернулся, чтобы ей помочь (но это было глупо: поезд подали так, что вагон оказался как раз напротив короткого перрона и mind the gap было более-менее бесмысленно), — но меня оттолкнул какой-то южный человек, по виду дагестанец, подал руку, обнял ее по-хозяйски (она была видимо рада), отправились на привокзальную площадь, сели в авто, уехали. Плачущая старуха пошла на вокзал, старик сразу куда-то исчез, сказав мне на прощание что-то на своем наречии, лыккы, или как-то так. С непривычки пахло морем, что бы это ни значило, трудноописываемый запах, состоящий в основном, как мне теперь кажется, из запаха особенной какой-то свежей затхлости, плесени, порождаемой постоянной сыростью, но водой же постоянно и смываемой. Люди продают свежую рыбу, грибы и пр., но стоят робко, не пристают со своей рыбой, как азербайджанцы на рынке, только жалобно смотрят. Я поскорее прошел мимо них. Народ, проезжающий дальше, ничего у них не купил, не повалил на перрон покупать пиво и чипсы — поезд местный, тупиковая ветка, богатых проезжающих нет.

Увидев на улице человека, я спросил у него, где ближайшая гостиница. Человек оказался пьян и удивленно посмотрел на меня, но показал куда-то вдоль улицы Привокзальной напротив хода движения поезда. Сначала я не поверил ему и спросил в железнодорожной кассе, и добродушный железнодорожный кассир, брат питерского, подтвердил слова незнакомого мне пьяного человека. Мне стало стыдно за свое неверие, и я дал тому человеку пятак (в смысле, рублей), за этот пятак человек дополнительно проводил меня к гостинице, которая так и называлась: «Питкяранта». Из окна номера (громко сказано, но пусть будет так; правильнее не номера, а цифры) на втором этаже открывался вид на местную ТЭЦ, или, скорее, котельную. Это я увидел только на следующий день, а в день моего приезда, как я уже сказал, был ужасный туман. По пути в гостиницу встретил таджиков со снегоуборочными лопатами; к чему бы им такие лопаты, летом-то; однако же удивительно даже, куда только не заберутся таджики, даже в жопу мира Питкяранту забрались! Неужто и тут местные жители не работать горазды, а водку бухать и телевизор смотреть? Впрочем, таджиков не хватало и тут, потому что растаявший весной снег обнажил такое количество разнообразного мусора, какого я в жизни не видел, даже в городе Кирове, в котором сложилась такая ситуация: там сильно увеличили площадь одного дворницкого участка, чтобы платить дворникам не три, например, ставки, а полторы. Не шесть тысяч рублей, а четыре тысячи. Добились того, что вообще перестали платить, экономия, но зато в городе не осталось ни одного дворника, а таджики почему-то не приехали. Ваще экономия за. бись. Так вот в Питкяранте было еще грязнее, чем в Кирове, несмотря даже и на наличие таджиков со снеговыми лопатами.

Ах, если бы Эйнштейна было так же просто отыскать, как доброго человека, доведшего меня до гостиницы «Питкяранта»! Задача передо мной стояла сложная, но у меня был план, как решать ее. Должен же он есть и пить! Особенно пить. Если еду (например, колбасу, селедку, масло или кабачковую игру) можно покупать в магазинах и потреблять ее в одиночестве, то пить в одиночестве будет только самый законченный пьяница. Потребление пищи, в отличие от выпивки, дело интимное, в отличие от дела компанейского, то есть выпивки, в отличие от потребления пищи. Достаточно, казалось мне, просто обойти все бары округи, и в одном из них я обязательно встречу Эйнштейна. Мой нетрезвый Вергилий, почувствовал, видимо, во мне состоятельного человека и терпеливо дожидался дальнейших указаний. Я спросил у него, а много ли у вас в городе, голубчик, питейных заведений. Оказалось, питейных заведений много, но это все больше изготавливающие самогон бабушки, или киоски около остановок общественного транспорта, или (last but not least), конечно же, вокзал, а культурные люди собираются только в «Лас-Вегасе». Имелось еще безалкогольное кафе «Избушка» и еще одно, летнее кафе, по случаю несезона закрытое. Эти места я решил исследовать во вторую очередь. Главное, что центр всей жизни города располагался в «Лас-Вегасе». Если где и искать Эйнштейна, то именно там.

Идти до «Лас-Вегаса» было совсем недалеко, в этом городе везде идти было недалеко, но время было еще слишком ранннее, поэтому я отпустил моего голубчика часов до шести вечера, а сам погрузился в недолгий, но приятный и одновременно неприятный сон. Мечтания о прекрасной Ильме нахлынули на меня с новой силой и т. д. Проснувшись, я посмотрел на часы: было еще пять, раньше семи в «Лас-Вегасе» делать было нечего, а через час обещался прийти мой чичероне, вид которого по понятным причинам был мне теперь неприятен. Легкие сумерки начали сгущаться над городом, присоединяясь к туману в том, чтобы ограничить мне видимость, но я тем не менее решил пройтись и обследовать это место. Предварительно познакомиться с городом. А вдруг? Заодно уж и позвонить де Селби. Я всегда люблю ходить по новым местам. Прошел по улице Гоголя, на перекрестке которой с Привокзальной и стояла гостиница, и был приятно удивлен, обнаружив в центре города офисы «Евросети», «Мегафона» и, особенно, компьютерный клуб «Онлайн». Я решил не звонить пока де Селби, а проверить свою почту в компьютерном клубе «Онлайн». Как и ожидалось, мне было письмо|[1] и именно от де Селби. Вот оно, привожу его полностью (естественно, кроме обрамляющих элементов, как то: header, pohju, piä, subject, signature, ongi etc. и кое-каких интимных и прочих подробностей):

Дорогой Эдик! — писал мне де Селби. — Как и обещал, пишу тебе для ободрения и воодушевления о том, что небесполезно знать любому человеку, вступившему на путь изучения квантовой механики. Первым делом, тебе следует понимать, что к внутреннему миру каждого ученика относятся четыре основных фактора, или идеи. Это: 1) наличие предварительной умственной подготовки, способствующей созреванию нового сознания; 2) присутствие сильного желания понять предмет размышления; 3) на помощь борющейся душе, указывая ей путь, обычно приходит учитель (это я!:)); 4) в конечном итоге происходит переворот, который уходит корнями в неизвестную область.

Предварительная умственная подготовка была проведена в Ульме, но, боюсь, в недостаточной степени. Но ведь то, что содержание мироощущения в квантовой физике в основном носит интеллектуальный характер, легко понять. Мое высказывание — «Принеси сюда свою душу, и я ее умиротворю ее при помощи Эйнштейна!», а также высказывания Паули — «Не думай ни о добре, ни о зле, но попытайся здесь и сейчас узреть электрон»; Гейзенберга — «Когда говорят, что частица представляет собой нечто, это совсем далеко от истины»; Томсона — «Я скажу тебе, в чем суть, когда ты скажешь, есть ли множество мощности большей, чем счетное, но меньше, чем континуум» — все эти высказывания подчеркнуто не сентиментальны, «не религиозны» и, как бы там ни было, просто в высшей степени загадочны и в какой-то мере носят умственный характер, хотя, конечно, не в общепринятом смысле. По сравнению, например, с религией (вспомни выражения типа «божественная слава», «божественная любовь», «божественная невеста» и т. п.;)) квантовая физика должна быть, судя по всему, совершенно лишенной человеческих эмоций. Наоборот, в ней присутствует холодная научная деятельность, или фактичность.