Татьяна Мудрая - Костры Сентегира Страница 6

Наконец, оба остановились на выступе вроде того, откуда Сергея сняли при помощи пояса.

— Хочешь смотреть — на, орвьетан проглоти, — женщина выпростала из фольги, протянула назад крупную пилюлю. — Шевелиться нельзя, кричать нельзя. Портить моему человеку настроение — тоже.

Внизу, вокруг небольшой арены, собралось почти все племя — бану Тэйнрелла. Полузабытые определения и различия из тех, что заставляли Сорди учить в самом начале несостоявшейся миссионерской карьеры. В этих местах в ходу пограничные стычки, говорили ему, каждый род мнит себя племенем, а скопище родов — государством. Угоняют табуны, воруют скот. Режутся в споре на саблях один на один. Нечестивцы. А самый Вавилон — город по названию Лэн-Дархан, средоточие трех вер. Современный с виду, набитый благами цивилизации, сплошные театры, библиотеки, мечети да синагоги с костёлами, а храма нет ни одного. Гроб повапленный.

Внизу двое юнцов, похоже, простые воины, застелили круг толстым сукном или войлоком. Вынесли саблю вместе с поясом — такие здесь называются карха-гран, тяжелая сабля, вспомнил он. У степняков, что захаживают в горы, — кархи-мэл, злые, малые сабли, по виду — круто изогнутые серпы.

Клинок бережно и с почтением обнажили. Из ковшика облили его по всей длине струйкой чистой воды.

«Я видел похожее, — сказал себе Сергей. — Фильм по книге «Последний…»

Он не успел додумать название. Из-за рядов внутрь круга вышел человек с совершенно седыми косами, в рубахе распояской, но руки свободны. Владелец «погибельного железа», понял Сорди. Тот самый пленник.

— Иштен, — пробормотала женщина так тихо, что ее спутнику показалось, что он слышит ее мысли. — Погано, да хоть не самый гроб.

Подошёл Тэйн, приподнял конец одной косы. Что-то спросил Иштена — тот покачал головой. Тогда один из молодых подвёл нагую саблю лезвием к затылку и, чуть повернув к себе, поддел обе косы изнутри — они упали с лёгким шелестом, будто лист осенью. И, перехватив за лезвие, вручил клинок вождю вперед рукоятью.

— Не захотел, чтобы за волос удерживали. Самого большого почёта для себя пожелал, — снова объяснила Кардинена будто бы одной себе.

Иштен стал на колени — спокойно, истово, будто в церкви.

Тэйн занес саблю над вытянутой вперёд шеей и резко опустил.

Сдавленный то ли крик, то ли нервный хохот вырвался из глотки Сергея, его спутница мигом перехватила его ладонью поперек лица и оттащила упавшее тело от края пропасти.

— Нет, это почти смешно — его стало так…так мало!

— Не закатывай сцен, мальчишка. Уходим, живо!

Там, внизу, до странности куцый обрубок, оставшийся от живого человека, прикрывали алой мантией. Тэйнрелл почтительно обтёр саблю тряпицей, одел в ножны, заткнул за широкий пояс. Но этого не видели оба.

Немного погодя Кардинена, лёжа рядом на камне и приобняв за плечи Сорди, который и в самом деле бился в тошнотной истерике, извергая из себя всё, что можно, и еще кое-что сверх того, приговаривала:

— Ну вот вышло так — прижгло тебя до времени. Это пройдет, только чуток перетерпеть надо.

— Если бы знал — сам бы пошёл к этому бандиту.

— Тебе у Тэйна бы преотлично жилось. На первых порах — скорее любимец, чем любовник. Нашему главному ремеслу стал бы обучать: всадник и следопыт от Бога, фехтовальщик от дьявола, как у нас говорят. Я ему и то по большей части уступаю. Дали бы тебе полную волю гулять — хоть с такими же юнцами, хоть с девицами. Слышал насчет обновления рода?

— Тогда… не знаю. Мне такая жизнь и такая воля — вторая смерть.

— Не преувеличивай. Вторая — не первая. А вот выжмешь из себя по капле правоглавское сектанство — и первой перестанешь бояться.

— В любом случае спасибо тебе. Но… как ты смогла?

— Иштену скоро семьдесят — слишком большой риск умереть в своей постели. А после семидесяти пяти любой из нас начинает исцветать: сил нет жить, как прежде, а размышлять над тем. что прошло и миновало, научается из нас не всякий. Оттого Иштен и обычай нарушил: решил последовать за тем, кто учится одинокому пути. За мной то есть. Теперь он погиб самой лучшей и почётной смертью — от храброй руки да своего клинка. Ради сего и от послабления отказался. Мы ведь зачем косы растим? Почти для того же, для чего индеец отпускает прядь, а запорожский казак — свой оселедец. Чтобы ухватились, когда с одного взмаха голову рубят, а потом голову к седлу приторочили… Нет, последнего Тэйн делать не будет. Разве что праздничную чашу велит выточить из черепа — чтобы дорогого противника наравне с собой вином поить на пиру.

— Врага?

— Нет. Противник — не враг. Это, считай, почти что друг. Враги всем — твои правоглавы: вишь, окопались у себя в долине, так за границы никакими посулами не выманишь. Протестанты посговорчивей были: боевитый народ и пристальное понятие о чести имеют. Раззадорить — раз плюнуть. Не буквально, разумеется: оскорблять ни у кого из здешних не в обычае.

От этих разговоров Сорди стало чуть легче. Наркотик больше не заволакивал восприятие, последние события парадоксальным образом приобрели некий возвышенный смысл, и даже Карди показалась вроде бы мягче нравом.

— Я могу спросить?

— Всё равно уже спрашиваешь.

— Он, Тэйнрелл то есть, сказал, что я ученик. В самом деле?

— Нет. Я же велела волосы показать — ты не успел. Ученик их под своим браслетом в две пряди скручивает и в такой узкий чехол прячет, воин — в три, а мастер — во сколько захочет. Чем дольше живёт, тем коса гуще отрастает.

— А волосы на лице?

— Ха. Зависит от веры. Вот муслимы любят себя по бородке поглаживать во время степенной беседы за чашечкой кофе — и выходит по их желанию.

Усмехнулась:

— Тебе чего — хоть скобли, хоть лелей. Молод для такого, вот и бородка редкая. И в походе легче: меньше бреешься — меньше зеркальце показываешь. Расколотое. Он так понял — неспроста это, про зеркало. Знак? Что-то братья по вере ему говорили про иное братство. Еретическое.

Тут Карди прибавила уже совсем серьёзным тоном:

— Теперь уж тебе от ученичества при мне никуда не своротить. Ради того, чтобы Тэйнри сам себе не солгал и меня во вранье не уличил. Ну, и чтобы старому кешиктену в своей могиле мирно лежалось. А пока лишний раз волосом не тряси — не девица.

Почему-то Сорди не удержался — спросил напоследок:

— А как здешние девушки и жёны волосы убирают? Настоящие. Ведь не в косы, пожалуй?

— Я тебе, что ли, не настоящая? Да как им вздумается, так и убирают. Винтом, торчком, водопадом, крутым бараном…

III

— Не знаю, как тебя по горам тащить такого расхлёстанного, — проговорила Карди. — Душа мал-мала упорядочилась, но в кишках ветер свистит.

— Я что — я ничего, — ответил Сорди. — Голода не чувствую, только голова разнылась и под ногами земля пружинит. Но насчет земли — даже хорошо. Ступать мягче.

— Это он и есть — настоящий голод. До того ты знал только воспаление аппетита.

Мужчина хотел возразить, что там, на скале, он… И вдруг засомневался: между тем моментом, когда он испытал первые болезненные судороги в пустом желудке, и фразой, что была брошена в воздух наудачу, а угодила в его будущую спасительницу и ментора, зияла пропасть. Нет, не из таких, на краю которых они с его старшей время от времени балансировали, передвигаясь по узкой кромке. Безмозглая, бессмысленная. Где-то в этой тьме, наполовину стёртое, маячило мгновение, когда Сергей из какого-то невнятного бахвальства приподнялся на ватных ногах, расстегнул ширинку — и отомстил наступающей тьме единственным возможным для него способом. Весьма нагло.

«Такое чувство, что я после того потерял сознание так прочно, что мои алчные мучения прошли мимо, нисколько меня не задев, — подумал Сорди. — И голода я в самом деле не испытал. Но Карди — она-то откуда взялась? Где она существовала между обоими моими жестами — первым в досмертии и вторым — в посмертии? И откуда, кстати, взялись эти мысли о несуществовании?»

— Не тормози, юноша, — ворчливо проговорила здешняя и вполне осязаемая Карди. — В то уютное гнёздышко, куда я собиралась тебя направить, мы не поспеваем, но есть шанс до темноты устроиться неплохо. Правда, в отличие от вчерашнего, постоянный хозяин там есть — и еще какой.

Тем временем они отошли в сторону от большой тропы, прошли по уступам, что сходили за дорогу, по видимости, лишь в глазах местных жителей, и приблизились к очередному склону, сплошь покрытому вертикальными складками.

Карди указала на щель почти в рост человека, что пряталась в одной из складок:

— Вот, давай сюда. Или нет, конечно. Сначала рискует мастер, потом подмастерье.

Она сняла плащ, подвинула саблю ближе к переду, повернулась боком, как-то сразу сузилась вся и начала протискиваться.

— Да сюда впору одной змее пролазить, — сказал Сорди ей вслед.