Лао Шэ - Избранное Страница 9

Ночь темная, никто его не видит, к чему спешить? И все же ему не терпелось поскорее покинуть эти места. Он не знал, сколько прошло времени. А вдруг скоро рассвет?

Днем на дороге негде будет укрыться. Значит, надо держаться так, чтобы его никто ни в чем не заподозрил. Надо приободриться!

На сердце стало веселее, будто опасность уже миновала и перед ним лежал Бэйпин. Во что бы то ни стало нужно добраться до Бэйпина побыстрее, нельзя попусту терять время: и есть нечего, и за душой ни гроша. Хорошо бы сесть на верблюда — так и силы сбережешь, и можно дольше терпеть голод. Но на это он не решался: ведь прежде нужно заставить верблюда опуститься на колени, а Сянцзы не хотел возиться. К тому же, если взобраться так высоко, не будешь знать, что делается под ногами. Повалится верблюд, и сам полетишь головою вниз. Нет, уж лучше пешком.

Сянцзы знал, что идет по какой-то дороге, но точно не представлял, куда она ведет. Глубокая ночь, усталость многих дней, страх — все давало о себе знать. Хотя он шел медленным, размеренным шагом, силы покидали его, и вскоре он почувствовал себя совсем разбитым. Ночь стояла темная, воздух был влажный, все вокруг окутывал туман. Сянцзы вновь охватило смутное беспокойство.

Он напряженно смотрел под ноги, ему все время мерещились то бугры, то выбоины, но всякий раз дорога оказывалась совершенно ровной. Эта неуверенность доводила его до исступления. Он решил идти наугад, глядя прямо перед собой и нащупывая дорогу ногами. Казалось, тьма всех ночей сгустилась и окружила его здесь. Сянцзы шел сквозь мрак, и за ним почти неслышно следовали верблюды.

Постепенно Сянцзы привык к темноте, словно сжился с ней, но сердце его обмирало. Он уже не знал, идет он или стоит на месте; все колыхалось, все расплывалось перед глазами. Вдруг ему почудилось, что он увидел что-то, а может, услышал, по что именно, он и сам не мог сказать. Сянцзы вздрогнул и открыл глаза. Оказывается, он все шел и спал на ходу, ничего не помня и ничего не замечая. Вокруг царило спокойствие, и он тоже постепенно успокоился. Сянцзы старался разогнать сон, собраться с мыслями. Главное сейчас — поскорее дойти до города. Когда ни о чем не думаешь, глаза сами закрываются… Нет, надо думать, надо бодрствовать! Он знал, что если упадет, то проспит несколько дней подряд. О чем же думать? У него кружилась голова, тело продрогло от сырости, кожа зудела, ноги ныли, во рту пересохло. Ничто не шло на ум, он испытывал только чувство острой жалости к себе. Пытался думать о своей жизни, но мысли путались и меркли, как гаснущая свеча, которая не может осветить даже подсвечника. Сянцзы казалось, что он плывет во мраке. И хотя он знал, что еще жив, что движется по дороге, он не мог понять, где он и куда идет. Сянцзы походил на человека, затерянного в безбрежном море и утратившего надежду на спасение. Никогда еще не приходилось ему испытывать такого безысходного, полного одиночества!

Обычно Сянцзы не очень тянулся к друзьям. Днем, при свете солнца, среди мелькающих вокруг машин, колясок, пешеходов он не чувствовал одиночества. Но сейчас ему было не по себе. Он не знал, чем ему себя занять. Если бы хоть верблюды были упрямы, как мулы, если бы нужно было их все время понукать и подгонять! Но они, словно нарочно, вышагивали по дороге неслышно и покорно. Была минута, когда Сянцзы вдруг усомнился: да идут ли верблюды вообще за ним? Он даже вздрогнул в страхе, словно эти великаны и в самом деле могли свернуть в сторону и раствориться в темноте, бесшумно и незаметно, как тает лед.

Неизвестно, где и когда он присел. Доведись ему умереть, а потом воскреснуть, он все равно не смог бы вспомнить этого. Он не знал, долго ли просидел — несколько минут или час. Не знал также, сел он прежде, чем уснуть, или уснул, а затем опустился на землю. По всей вероятности, сначала уснул, а потом уже сел: от усталости можно заснуть и стоя.

Очнулся он неожиданно. И совсем не так, как пробуждаются ото сна, а как-то сразу, словно из одного мира вдруг перенесся в другой. Кругом было по-прежнему темно, но до слуха его донесся отчетливый крик петуха, настолько отчетливый, что казалось, он прозвучал над самым ухом. Сянцзы пробудился окончательно. И тут же его пронзила мысль о верблюдах. Но веревка по-прежнему была у него в руке, и верблюды стояли рядом. Сянцзы успокоился. Лень было подниматься, тело ныло, но он боялся снова заснуть. Нужно обдумать все как следует, обдумать и принять решение. Неожиданно ему снова вспомнилась коляска, и он опять закричал: «По какому праву?»

Но что толку от крика? Все равно его никто не слышит. Сянцзы не знал, скольких верблюдов ведет за собой, и ощупью пересчитал — их оказалось три. Он не мог сообразить, много это или мало. Он еще не решил, что с ними делать, но смутно чувствовал, что от них зависит его будущее.

«А почему бы не продать верблюдов и не купить коляску?» Сянцзы готов был запрыгать от радости! Однако тут же его охватило чувство, похожее на досаду: как это раньше такая естественная и простая мысль не пришла ему в голову! Потом досаду сменила радость: ведь только что совсем близко пропел петух! Пусть сейчас еще ночь, все равно до рассвета не так уж далеко. А где петух, там и деревня. Кто знает, может быть, это Бэйсиньань? Там держат верблюдов. Нужно торопиться, чтобы успеть туда до рассвета. Он сбудет верблюдов, а в городе сразу же купит коляску. В тревожное время коляски всегда дешевеют. Он думал лишь о коляске, словно продать верблюдов было проще простого. И эти мысли вернули ему бодрость. Усталость как рукой сняло. Если бы ему предложили за верблюдов не коляску, а сотню му[10] земли или несколько жемчужин, он, пожалуй, отказался бы.

Сянцзы быстро поднялся и потащил за собой верблюдов. Он не знал, в какой они сейчас цене, но от кого-то слышал, что в прежние времена, когда еще не было железных дорог, они стоили недешево: верблюды выносливы, а едят меньше, чем мулы. Сянцзы не мечтал разбогатеть, он надеялся лишь выручить столько, чтобы хватило на покупку коляски.

Начало светать. Прямо перед ним занималась заря — значит, он в самом деле шел на восток. Он знал, что если даже и перепутал дорогу, то направление взял верное: горы остались позади, впереди лежит долина. Мрак рассеивался, и, хотя света было еще недостаточно, очертания полей и дальнего леса становились все более отчетливыми. Звезды постепенно бледнели, небо было не то в тумане, не то в облаках; казалось, оно стало немного выше.

Сянцзы поднял голову. Он ощутил запах травы, услышал пение птиц, увидел вырисовывающиеся в предрассветной дымке контуры холмов; к нему как бы снова вернулись слух, зрение и обоняние. Он мог теперь рассмотреть свой наряд, по увидел только грязные лохмотья. Зато убедился, что руки-ноги у него целы и что он действительно жив. Он словно пробудился от страшного сна и почувствовал, как хороша жизнь!

Осмотрев себя, он перевел взгляд на верблюдов: они выглядели такими же измученными, как и он, и были ему так же дороги, как собственная жизнь. Верблюды линяли, мертвая шерсть сползала с них клочьями, обнажая розоватую кожу. Они походили на огромных нищих. Особенно жалкое впечатление производили их голые, изогнутые, как у отощавших драконов, шеи с глуповатыми и презрительными мордами. Однако, несмотря на их вид, Сянцзы не испытывал к ним отвращения — все-таки это были живые существа! Он считал себя самым счастливым человеком на свете — небеса ниспослали ему три живые драгоценности, на которые можно выменять коляску. Такое случается не каждый день. Сянцзы не выдержал и рассмеялся.

На востоке занималась заря, земля и лес вдали потемнели; серый полумрак утра отступал перед красным светом восхода. Кое-где небо стало фиолетовым, местами на нем разгорались красные полосы, по большая часть его все еще оставалась сизовато-серой. Вскоре сквозь тучи прорвались лучи, и краски стали ярче. Неожиданно все кругом обозначилось чрезвычайно отчетливо. На востоке небо вспыхнуло багрянцем и из серого стало чисто-голубым. Тучи расступились, и на землю хлынул золотой поток. На юго-востоке засверкал громадный занавес, сотканный из облаков и солнечных лучей. Темная зелень полей, яркая листва деревьев и трав засверкали, словно малахит. На соснах заиграли желто-красные зайчики. Золотом отливали крылья птиц. Вокруг все искрилось радостью. Сянцзы хотелось громко приветствовать восходящее светило, ему казалось, что он не видел солнца с тех пор, как его схватили солдаты. Сколько страданий перенес он за эти дни! Он не смел поднять голову, он забыл о солнце, о луне, забыл о небе. А теперь он свободно шел навстречу свету. Солнце золотило росу на траве, било прямо в лицо, согревало душу. Он забыл обо всех своих горестях, обо всех невзгодах. Пусть он в лохмотьях, в грязи, по ему светит солнце и он снова живет в ласковом, теплом мире. Радость переполняла его душу, ему хотелось громко петь и кричать!

Еще раз взглянув на свои лохмотья и плетущихся за ним облезлых верблюдов, Сянцзы рассмеялся. Наверное, потому что у него и у верблюдов такой жалкий вид, думал он, ему удалось избежать смертельной опасности и снова увидеть зарю. Удивительно! Невероятно! Но к чему ломать голову, — на все воля неба.