Наталия Ипатова - Сказка зимнего перекрестка Страница 7

Если бы ей доставляла удовольствие сладкая жуть пережитых страхов, она могла бы созерцать вываленный язык заспиртованного швопса, весь в дряблых дисках присосков, и его мелкие зазубренные зубки. Но она же не смотрела в ту сторону. Она не обращала внимания ни на скользящий по полу, облизывающий ступни сквозняк, ни на собак, чьи тайные сны тревожил вой ветра в трубах, ни на расшитые занавеси по стенам, колеблемые так, будто за ними прятались нетерпеливые шпионы. Сказать по правде, она бы бросилась в ноги отцу, кабы считала, что это пристало ей. Если бы она была прелестна, то без колебания использовала бы неотразимую силу умоляющих глаз, певучей тонкости стана, трагической линии напряженных плеч. Но мужчины глухи к мольбам некрасивых женщин, и у нее не было оснований считать, будто в этом плане ее отец чем-то отличается от прочих. Она искренне считала себя нелепой. Если она плюхнется сейчас на пол, не исключено, что бесценная стеклянная ваза в виде летящего ангела, сверх всякой меры нагруженная плодами, отзовется оскорбительным дребезжанием, а смех был бы совсем не той реакцией, какую она надеялась вызвать.

— Кто же ты в таком случае? — спросил герцог.

Она незаметно перевела дух.

— Это, в сущности, не так уж важно, монсеньор. Я не о себе хотела бы говорить, если на то будет ваше соизволение.

Герцог едва заметно опустил ресницы, больше от усталости на самом деле, однако позволяя истолковать этот жест как приглашение к разговору, чем Агнес и воспользовалась.

— Тот человек, — сказала она, — которому я обязана жизнью. Я взяла на себя смелость от вашего имени обещать ему награду. Я смиренно прошу вас позволить мне сдержать слово, произнесенное вслух.

Она опустила глаза, но не голову.

— Какой-то грязный серв, — равнодушно произнес Камилл д’Орбуа, — которому несказанно повезло. Сказать по правде, я удивлен. Какая была необходимость тащить его в замок? Разумеется, я заплачу ему, но если он не круглый идиот, то рассказывая, как он вытащил из болота герцогскую дочку, на всю жизнь обеспечит себя пивом.

— Видели ли вы этого человека, монсеньор?

— Мельком, — сказал герцог, и это было немного больше, чем Марк на самом деле от него дождался. — Обыкновенный грязный серв.

— Осмелюсь возразить вам, монсеньор.

— Что?

Герцог выглядел ошеломленным. Ему слишком давно не осмеливались противоречить, так что он не был даже разгневан. Скорее — безмерно изумлен.

— Отец, — Агнес устремилась закрепить и развить успех, — куда вы его отослали?

Камиллу д’Орбуа потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить.

— Я послал его на кухню, чтоб его накормили, а сейчас, верно, ему нашли там теплый угол.

Агнес сдержанно вздохнула. Кухня. Запахи, каждый в отдельности, может, и привлекательные, однако в чудовищной смеси образующие тот непереносимый кухонный смрад, благодаря которому заботящиеся о своей репутации и душевном равновесии хозяева всеми возможными средствами держат сей храм уникального искусства как можно дальше от жилых покоев. Полуодетые кухарки с растопыренными локтями, от близости очагов истекающие липким потом, ушлые вороватые поварята с такими шуточками на устах, что краснеют рукомойники. Свежезабитые туши на крюках, подвешенные, чтобы стекала кровь. Духота, теснота, толкотня. Что ж, она вполне могла представить, как встретят там Марка с его деликатностью… отстраненным взглядом и брезгливо сложенным ртом. Может быть, на первых порах и добродушно, но ведь его будут хлопать по спине сальной пятерней и тыкать в бок пудовым кулаком. И даже если ему удастся как-то справиться с выражением лица, то она видела, как его непроизвольно передергивает от плебейского панибратства, и, разумеется, язык его тела ненадолго останется загадкой для сплоченной кухонной братии. И хотя всему свету известно, что умный человек при кухне сыт, обогрет и обласкан, было совершенно очевидно, что такого рода умом Марк не обладает. Когда она твердила о достойной его награде, она не этого для него хотела.

— Монсеньор отец, — сказала она, — вы — рыцарь, а я — рыцарская дочь. Этот человек сделал для меня все, и будет по-божески воздать ему тем же. Или вы предпочли бы, чтобы я платила любовью?

Эта нарочито вызывающая последняя реплика вырвала-таки герцога из его послеужинного оцепенения.

— Если в какой бы то ни было связи с этим молодчиком твое доброе имя окажется запятнанным, вне всякого сомнения, он умрет.

— Я в том не сомневаюсь, монсеньор.

Она смотрела на отца непрозрачным, неуступчивым взглядом.

— Жизнь, подаренную мне Господом и вами, я считаю благословением и бесценным даром. В течение одной ночи тот человек спас ее дважды, и я дважды в неоплатном и, прошу вас заметить, в неоплаченном долгу перед ним. Мне было бы проще убедить вас прислушаться к моим словам, когда бы вы удостоили Марка хотя бы минутной беседы.

— Вот еще! — воскликнул герцог с негодующим жестом.

— Я находилась рядом с ним на протяжении целой ночи и дня. Я говорила с ним. Мне этого хватает, чтобы утверждать — он не смерд.

— Девочка, — устало произнес герцог, — люди делятся только на рабов и господ.

— Если бы вы видели его, вы согласились бы, что королевского в нем больше, чем во всех…

Она остановилась как раз вовремя, чтобы не дать сорваться с губ словам, которые ее отец мог счесть оскорбительными, однако же вполне дав понять, что она имела в виду.

— Ну что ж, — произнес он с усмешкой. — Случается и так, бывает, красота и знатность сплавляются без благословения закона, и говорят, что бастарды стоят внимания хотя бы только потому, что за ними стоит приглядывать. Этот сорт людишек прямо-таки склонен доставлять массу неприятностей достойным людям. Не вижу причины, почему бы этому твоему Марку, который, как я слыхал, смазлив на редкость, не быть плодом чьего-нибудь грешка на стороне, но, во имя твоей неокрепшей нравственности, я тебе этого не говорил!

— Отец, — Агнес не купилась на шутку, которой удостоил ее отец, — тут все совсем не просто. Дело в том… — она помедлила, — я берусь утверждать, что Марк получил воспитание, которое сказало мне о его происхождении. Я не могу подтвердить свои слова ничем, кроме как наблюдениями, но… Может быть, вы согласитесь выслушать меня?

Похоже, она его развлекала, и он согласился, улыбаясь темными глазами, и его очевидная благосклонность сбила Агнес с толку и с речи.

— Я говорила с ним… и я наблюдала за ним. И… может, вы будете смеяться, но есть вещи, которые, как мне кажется, подделать невозможно, потому что они — память тела. Видали ли вы смерда, способного повернуться спиной к лицу, облеченному властью?

— Что ж, в некоторых из них наглость превозмогает трусость. Есть животные, которых невозможно дрессировать.

— Да, отец, — чинно согласилась Агнес. — И даже если допустить, что кто-либо из этих, как вы выразились, животных в определенных обстоятельствах способен, рискуя всем, что у него есть в жизни, то есть самой жизнью, спасти попавшую в беду даму, то уж навряд ли у него достанет куртуазного воспитания на протяжении всего приключения ни разу не повернуться к ней спиной. Воспитание стоит дорого, монсеньор, и его не дают там, где оно заведомо не окупится!

— О-ля-ля! — расхохотался Камилл д’Орбуа.

— Ваш беглый взгляд, монсеньор, не разглядел за Марком ничего, кроме его лохмотьев, но даже если бы он не сделал для меня того, за что я век буду ему благодарна, то перед Богом и совестью мы обязаны помочь дворянину в беде.

— Не слишком ли скоропалительный вывод, моя дорогая? Еще минута, и ты поведаешь мне увлекательную сказку про Кота-в-Сапогах.

— Отец, если бы Марк надумал ввести кого бы то ни было в заблуждение и получить то, на что по рождению претендовать не может, он сумел бы и выдумать, и преподнести вполне правдоподобную историю в духе маркиза Карабаса. Ума у него на то хватило бы. Думаю, он вполне убедил бы и вас, и меня. Однако для него есть некоторые вещи, каких он просто не делает. И я почти уверена, что перед нами человек благородный и — жертва преступления.

— Боюсь, я не совсем тебя понимаю. Поясни свою мысль.

— Не более года тому назад Марка нашли на вересковой пустоши. Как выразился тот, кто мне рассказывал об этом, без чувств, без памяти, без языка. Смерды сочли его убогим и, кое-как выходив, приставили к делу, к какому он, по их разумению, был годен. Никто не увидел в нем того, что обнаружила я, потому только, что никто не знал в этом толка! Подумайте, мало ли по какой надобности мог молодой дворянин проезжать теми дикими краями и мало ли какая беда могла с ним приключиться! На него могли напасть, ограбить, избить и бросить, посчитав мертвым, и где-то, возможно, по нему убивается семья, он чей-то сын, брат, жених… быть может, муж и отец. Будет весьма похвально, если мы поможем ему вернуть то, что принадлежит ему по праву.