Росс Кинг - Экслибрис Страница 2

Я повертел письмо в руках. В правом верхнем углу стоял штамп с датой – «1-е июля», то есть письмо прибыло на Главный почтовый двор два дня назад. Мое имя и адрес были написаны на конверте наклонным, торопливым почерком. В одних местах буквы казались слишком жирными, а в других – тонкими, словно чернила загустели от старости, а гусиное перо плохо заточили или оно основательно износилось. Продолговатую печать на обратной стороне письма, сделанную перстнем-печаткой, украшал герб легендарного Марчмонта. Я разрезал ножичком обтрепавшуюся бечевку, сломал печать, надавив на нее большим пальцем, и развернул письмо.

У меня до сих пор сохранилось это странное письмо-приглашение – первый из многих текстов, которые привели меня к вечно ускользающей личности сэра Амброза Плессингтона, и я воспроизвожу его здесь слово в слово.

28 июня

Понтифик-Холл

Крэмптон-Магна

Графство Дорсетшир

Милостивый государь,

прошу Вас не счесть за дерзость, что незнакомая дама обращается к Вам с просьбой, которая Вам, без сомнения, покажется странной; но я вынуждена поступать сообразно обстоятельствам. Печальные заботы, о коих я говорю, суть неотложного свойства, но я полагаю, Вы в немалой степени поможете мне их уладить. Я не дерзну вдаваться в подробности, пока не уверюсь в вашей личной заинтересованности – до тех пор же я, к сожалению, должна всецело полагаться на Ваше честное слово.

Я прошу Вас приехать в Понтифик-Холл так быстро, как только возможно. Карета, каковой будет править мистер Финеас Гринлиф, будет ждать Вас 5 июля в восемь утра на Хай-Холборне под вывеской «Три голубя». Вам совершенно нечего опасаться этой поездки, которая, я обещаю, окажется достойной затраченных Вами сил и времени.

На этом я вынуждена закончить, милостивый государь, заверив Вас в моей искренней признательности.

Всегда к вашим услугам,

Алетия Грейторекс.

Постскриптум: Пусть следующий совет послужит Вам предостережением: не говорите никому, что Вы получили это письмо, и не раскрывайте места и цели Вашего путешествия.

Вот и все, и ничего больше. Это странное послание не содержало никаких проясняющих сведений, ничего, что побуждало бы принять предложение. Я перечитал письмо еще разок, и первым моим желанием было выбросить его в корзину. Можно было не сомневаться, что под «печальными» и «срочными» делами Алетии Грейторекс подразумевается приведение в порядок разоренного имения, унаследованного ею от бедного покойного супруга. Жалкое появление неоплаченного письма предполагало плачевное безденежье его отправительницы. Конечно же, скромное обаяние Понтифик-Холла скрашено некой библиотекой, благодаря непритязательному содержимому которой ее владелица надеется удовлетворить претензии кредиторов. В просьбах такого рода не было, разумеется, ничего необычного. Мне приходилось уже три или четыре раза разбираться с печальными делами, касавшимися означенных ценностей, что сохранились среди жалких останков разоренных имений – по большей части они принадлежали старым роялистским семьям, чье богатство мгновенно растаяло во время правления Кромвеля. Обычно я покупал для себя лучшие издания, а прочий заплесневелый хлам отсылал на аукцион или к господину Хопкрофту, старьевщику. Но за всю мою деловую жизнь меня ни разу не нанимали на таких секретных условиях и не просили приехать в такую даль, как Дорсетшир.

И все-таки я не выбросил это письмо. Одна из наиболее загадочных фраз – «Я не дерзну вдаваться в подробности» – захватила мое воображение, так же как просьба о соблюдении секретности в постскриптуме. Поправив сползшие на нос очки, я вновь уставился на письмо близоруким взглядом. Интересно, с чего бы мне было «опасаться» этого путешествия и каким образом может быть исполнено туманное обещание, касавшееся не зря потраченных мною сил и времени? Выгода, на которую намекали эти слова, казалась одновременно и более возвышенной, и более туманной, чем обычное денежное вознаграждение. Или у меня просто разыгралось воображение, жаждущее, по обыкновению, сплести и затем распутать некую загадочную интригу?

Монк вынес на улицу мусор и сейчас появился в дверях – с грохочущим ведром, в котором лежали куски битумного угля. Он поставил его на пол, вздохнул, взял метлу и стал вяло подметать залитую солнечным светом комнату. Я отложил было письмо, но чуть позже опять взял его, решив повнимательнее изучить наклонный почерк, выглядевший старомодно уже в те дни. Я медленно перечитал текст, и на сей раз его содержание показалось мне менее понятным, менее похожим на мольбу о помощи от вдовы, испытывающей денежные затруднения. Я расправил письмо на столе и тщательнее исследовал герб на печати, сожалея, что в спешке сломал ее, поскольку надпись на гербе расшифровать уже было невозможно.

И именно тогда я заметил нечто необычное в этом письме, еще одну из его странных и на тот момент необъяснимых особенностей. Подняв лист к свету, я увидел, что отправитель складывал эту бумагу дважды и запечатал ее не воском, а рыжим шеллаком. В сущности, конечно, тут не было ничего особенного: большинство людей, включая меня, запечатывает письма, расплавляя конец палочки шеллака. Но когда я собрал осколки и попытался восстановить исходное изображение печати, то заметил, что шеллак смешался с веществом слегка другого цвета и состава, немного более темным и менее вязким.

Я пододвинул письмо в луч света, падающего на мою конторку. Метла Монка медленно шаркала по половицам, и я почувствовал его любопытный взгляд. Очень осторожно, словно аптекарь, разрезающий семенную коробочку редкого растения, я срезал перочинным ножичком эту печать. Вещество раскрошилось и посыпалось на конторку. К шеллаку, по какой бы то ни было причине, явно прибавили пчелиный воск. Я тщательно разделил несколько крошек, с удивлением обнаружив, что мои руки слегка дрожат.

– Что-то не так, господин Инчболд?

– Нет, Монк. Все в порядке. Продолжай, пожалуйста, не отвлекайся.

Выпрямившись, я отвел от него взгляд и уставился в окно. На узкой улице шла бойкая утренняя торговля, мелькали головы прохожих, вертелись колеса. Поднимавшаяся над проезжей частью моста пыль, попадая в полосы солнечного света, казалась золотой. Я опустил глаза на рассыпанные по столику крошки. Что же все это значило – и значило ли что-нибудь вообще? Может, в шеллаке, которым леди Марчмонт запечатывала письма, была примесь воска? Или она запечатала другое письмо воском за мгновение перед тем, как запечатать мое шеллаком? Такое предположение едва ли имело смысл. Но если не это, то что же: кто-то поставил сначала исходную восковую печать, потом сломал ее и, намазав поверху слой шеллака, запечатал поддельной печатью? В этом также было не много смысла.

Кровь быстрее побежала по моим жилам. Да, вероятнее всего, печать подделали. Но кто? Служитель Почтового двора? Это объяснило бы задержку с доставкой письма – почему его выдали только во вторник, а не в понедельник. Ходили слухи, что на верхнем этаже Главпочтамта сидят особые чиновники, которые вскрывают и копируют письма. Но зачем? Насколько я знал, мою корреспонденцию никогда прежде не вскрывали – даже если пакеты приходили от моих посредников из Парижа и Оксфорда, из этих двух бастионов роялистских изгнанников и мятежников.

Правдоподобнее, конечно, что истинным объектом такого пристального внимания был мой корреспондент. И все-таки меня поразила странность сложившейся ситуации. Если у леди Марчмонт были основания чего-то бояться, то почему она доверила доставку своего письма такому знаменитому своей недобросовестностью ведомству, как почтовое? Почему не отправила письмо с мистером Финеасом Гринлифом или другим посыльным?

Вновь сложив письмо и сунув его в карман, я не почувствовал никакого беспокойства, хотя, возможно, и следовало бы. Скорее, я ощутил легкую заинтересованность. Мне было любопытно, только и всего. Казалось, что это странное письмо и его печать представляли собой просто часть некоего хитрого, но ни в коем случае не непостижимого ребуса, который можно было разгадать, если напрячь ум – а я безгранично верил в способности человеческого разума, особенно моего собственного. Это письмо стало просто еще одним документом, ожидавшим дешифровки.

И вот, поддавшись внезапному порыву, я поручил не верящему своим ушам Монку присмотр за магазином, а сам, подобно Дон Кихоту, решился оставить мои книжные полки и отправиться в рискованное путешествие – в тот мир, который до сей поры я умудрялся избегать. Остаток дня я обслуживал моих постоянных клиентов, помогая им, как всегда, найти то или иное издание или же комментарий. Но сегодня этот ритуал проходил несколько иначе, поскольку я постоянно чувствовал, как письмо тихо шуршит в моем кармане, приглушенным, безымянным шепотком напоминая о конспирации. Как мне и советовали, я никому его не показывал и даже Монку не сказал, в какие края я предполагаю отправиться и кому намерен нанести визит.