Вадим Волобуев - Кащеево царство Страница 44

Но полумрак, спустившийся на землю, не только застил людям взор – он делал более отчётливым то, что ранее терялось в скоплении красок. Где-то на опушке урмана вдруг проявились волчьи зелёные глаза. Унху, сидя на лосе, первым заметил их и на мгновение остолбенел. «Уж не прихвостни ли это Куль-отыра, явившиеся по наши души?» – подумал он. Эта мысль на какой-то миг отвлекла его, и он не увидел, как русич, ранее грозивший югорцам кулаком с вершины едомы, подобрал с земли сулицу и метнул ею в кана. Лишь в последние мгновение Унху услышал какой-то шелест, сделал попытку увернуться, но не успел и рухнул на снег, поражённый в плечо. Рогатый шлем его покатился прочь, а из груди потекла кровь.

– Кана убили! – разнеслось над лощиной.

Югорцы дрогнули и обратились в бегство. И уже в следующее мгновение на вершину холма выскочил волк и завыл, подняв морду к набрякшему вьюгой небу.

Упырю Дырявому было не впервой уходить от погони. Бывалый тать, он хорошо знал, как путать следы. Таёжное одиночество не пугало его – вооружённый луком, топором и ножом, он бы сумел отбиться от хищников и случайных встречных. О пропитании он тоже не тревожился – югорская чащоба не слишком отличалась от белозёрских сузёмов, где ему доводилось ночевать под открытым небом и бить тетеревов. Куда больше опасался он происков чудинских духов. Уж эти-то не упустят случая пошалить с чужаком, завести его в такую глушь, откуда он никогда не выберется. Да и Золотая Баба, засунутая в ушкуйный мешок, могла привлечь внимание здешних навий. Посему Упырь неустанно творил молитвы и заклинания, время от времени целуя оберег на шее и радуясь, что успел прихватить с собой целую горсть серебряных югорских амулетов.

И вот он шёл по югорской глухомани, торил лыжами путь и ликовал душевно, вновь и вновь поздравляя себя с удачей, нежданно-негаданно упавшей ему в руки. Будучи в плену, Упырь уж и не чаял остаться живым. Он видел, как злы были чудины на его товарищей, а потому молил матушку-Богородицу и всех берегинь, чтоб послали они ему быструю смерть и избавили от тяжкой участи быть принесённым в жертву югорским демонам. Но жизнь внезапно улыбнулась ему, и Упырь был спасён. Савелий, всеми презираемый изменник, вытащил его из узилища и взял под своё крыло. Поначалу ушкуйник был ошарашен столь крутым поворотом судьбы и готов был целовать предателю ноги. Что с того, если купец действовал из расчёта? Главное – он спас погибавшего Упыря, и тот благословлял его за это. Но затем, освоившись в новой обстановке, ушкуйник по-иному взглянул на своё будущее. К чему подставлять выю под топор, когда все барыши получит другой? Не лучше ли оставить купца с носом, а себе забрать всю добычу? Она и так должна принадлежать ему, ведь это он полез в дом к шаману, он выкрал Золотую Бабу, и он тащил её в мешке через весь город. Разве ему не полагается награда за такую храбрость? И разве Савелий справедливо поступает с ним, лишая хабара? Разбойничья душа взыграла в Упыре. Ещё не добравшись до заветной вещицы, он уже размышлял, как сохранить её у себя, и твёрдо решил избавиться от своего подельника.

Проникнуть в дом к кудеснику было нетрудно. Тот не закрывал дверей на ночь – всё равно никому из чудинов не пришло бы в голову грабить колдуна. Упырь проник глубокой ночью в шаманскую горницу, деловито зажёг прихваченную с собой лучину и принялся тихо шуровать по полкам в поисках изваяния. На беду, у волхва оказался чуткий слух, так что пришлось немного повозиться, дабы избавиться от назойливого старика. Повалив его на живот, ушкуйник ткнул ему нож в спину, а затем, когда на шум вышла жена шамана, порешил и её. Потом старательно вытер тряпкой окровавленные руки, разыскал Золотую Бабу, сунул её в принесённый для такого дела мешок и был таков.

Савелий ждал его в своей избе. Отобрав у напарника добычу, он взвалил на него мешок со съестными припасами, взял лук со стрелами, встал на лыжи и устремился к городской стене. Упырь едва поспевал за ним. Нарт они решили не брать – всё равно придётся карабкаться через стену. Прячась в тени елей, дошли до восточной стены, выбрали место подальше от сторожевых костров и забрались по лестнице. Им здорово повезло, что внимание дозорных было приковано к русскому стану. Привязав верёвку к одному из зубцов частокола, Упырь сполз вниз, дождался купца и рассёк ему горло ножом. Всё прошло тихо и незаметно. Савелий тюком рухнул в сугроб, а Упырь, подхватив мешок с Золотой Бабой, устремился к урману.

Но вскоре до него дошло, что он поторопился, убив напарника. Теперь приходилось нести два тяжёлых мешка – с хабаром и припасами, а это было ушкуйнику не под силу. Пришлось бросить большую часть еды. Невелика потеря! Югорские чащи битком набиты разной дичью. Он не пропадёт! Так Упырь думал тогда, но действительность оказалась иной. В первые три дня ушкуйник не встретил не то что зверя, а даже птахи, которую можно было бы подстрелить и зажарить. Птицы словно избегали его. Кабы дело происходило летом, такое можно было бы объяснить кознями лешего. Но зимой-то с чего? Зимой все лембои спят. Упырь насторожился.

На четвёртый день ему попалась неясыть. Белая птица сидела на ветке молодой высокой сосны и, не поворачивая головы, смотрела на него большими круглыми глазами. Худое это было предзнаменование, однако Упырь так оголодал, что ему уже было всё равно. Затрясшись от вожделения, он остановился как вкопанный и медленно опустил мешок с идолицей. Затем осторожно потянул со спины лук. «Неясыть» – от слова «не есть», в Новгороде это каждый знал, потому даже распоследние отщепенцы не трогали эту птицу. Но голод – не тётка. Ушкуйник натянул тетиву, старательно прицеливаясь, а неясыть вдруг сорвалась с ветки и, расправив крылья, скрылась в переплетении крон.

– Тьфу ты, вот незадача, – расстроился Упырь.

Он так устал и ослаб, что с трудом волочил ноги. В голове его начали роиться странные мысли. Боязнь умереть от голода в студёной тайге заставляла ушкуйника лихорадочно соображать. Иногда ему казалось, что лучше вернуться к югорцам и отдать им Бабу. Они ведь не знают, кто её украл, могут счесть его спасителем идолицы и даже наградить. Но жадность брала своё, и Упырь отгонял от себя коварную мыслишку.

Иногда ему думалось, что можно пойти к своим – наверняка они ещё сидят в своём стане. Если новгородцы заполучат в свои руки Золотую Бабу, то на радостях позабудут обо всём на свете и не станут задавать лишних вопросов. Так думал Упырь, изведённый до предела неотступным голодом и холодом.

По ночам его преследовали видения. Ему снилась еда, много еды, но всякий раз, когда он хотел схватить её, приходил кто-то и отнимал у него пищу. Горько и обидно было ему видеть, как другие лопаются от жира, а он грызёт кору и пьёт растаявший снег. Иногда в вечернем сумраке мерещились вятшие люди: Яков Прокшинич, Сбыслав Волосовиц, Ядрей. Они выходили из-за деревьев, смотрели на него укоризненно, словно он ограбил их или убил. Упырь истово крестился, лепеча посиневшими губами: «Свят, свят», и призраки таяли в морозном воздухе. Несколько раз ему представлялся Буслай: сотник вставал у него на пути и сурово грозил шестопёром.

– Забрал Бабу-то. Не поделился с товарищами.

– Моя эта Баба, – огрызался Упырь. – Сами виноваты, что не удержали её. А теперь неча пенять.

– Не по братски это. Не по людски.

– Ты мне ещё о братстве будешь молвить! Сам всю жизнь у других отнимал, ни с кем не делился…

– Врёшь ты, Упырька. Я правду ушкуйную свято блюду. Никому от меня обиды не было.

– А кто смердов боярских бить велел? Кто хабар делил, пока вятшие у югорцев пировали?

– Что мне до вятших? Они – чужие. У них и без того добра навалом. Своего не упустят. А ты-то ведь – наш, посадский. И не совестно тебе от товарищей своих добычу таить?

– Совестно было бы, кабы кто другой её взял, а я у него из-под носа умыкнул. А тут всё иначе. Я за эту идолицу на смерть шёл, голову подставлял. Если бы схватили меня, на месте б растерзали. Так что я в своём праве.

– Ублюдок ты. Овца паршивая, – говорил Буслай и удалялся.

На смену ему приходил Савелий, смотрел исподлобья, качал головой.

– Что пялишься? – злобно спрашивал Упырь. – Дуешься, что убил я тебя? А ты-то сам не так ли точно хотел со мной поступить?

– По себе людей меряешь, Упырька. Я-то к тебе злых мыслей не питал.

– А почто Бабой Золотой делиться не хотел? Разве ж не я её добывал?

– А разве спасённой жизни тебе мало? Другую награду хотел? Забыл уже, кто тебя из югорских лап вызволил?

– А ты меня полоном-то не попрекай. Сам-то как его избежал? Товарищей своих предал, а меня в тёмных кознях уличаешь!

– Товарищей предал, а тебя спас. Неужто нет в тебе благодарности?

– Спас-то не из любви, а из расчёта. И неча ангелом прикидываться. Такой же ты козлище, как все мы.

– Такой же, да не такой. Я своих благодетелей не умерщвлял. Югорцам в руки лишь недругов предал. А ты меня, спасителя своего, убил. Гореть тебе за то в геенне огненной.