Михаил Успенский - Семь разговоров в Атлантиде

Успенский Михаил

Семь разговоров в Атлантиде

Недалеко от них живут атланты, полудикие эгипаты, блеммийцы, гамфасанты, сатиры и гимантоподы. Если верить писателям, атлантам чужды человеческие обычаи: они не называют друг друга по именам, смотрят на восход и заход солнца как на гибель для них самих и их полей, ужасно проклинают его и не видят во сне того, что остальные смертные.

…тогда, не будучи уже в силах выносить настоящее свое счастье, они развратились, и тому, кто в состоянии это различать, они казались людьми порочными, потому что из благ наиболее драгоценных губили именно самые прекрасные; на взгляд же тех, кто не умеет распознавать условия истинно блаженной жизни, они в это-то преимущественно время и были вполне безупречны и счастливы, когда были преисполнены духа корысти и силы.

— Итак, вы уверены, что рассказ мальчика — не игра воображения? — Да, уверен. — Но ведь могло же быть, что он начитался разных фантазий и все это увидел во сне? — Нет, я этого не думаю… Профессор чуть улыбается…

1

— Кто будешь? Да из какой страны будешь? Мать и отец твои на имя кто? Как сюда, к воротам, попал?

— Зовусь именем Главк, из заморской страны. Матери-отца не помню, добрые люди воспитали и к делу пристроили. А прислан сюда неким незнакомцем.

— Как же ты моря переплыл, мосты миновал, неподкупную стражу подкупил?

— А никак не миновал. Повернул он меня трикраты, велел зажмуриться, а когда разожмурился — ввот он уже и ты передо мной в воротах стоишь. Ты, кстати, на имя кто будешь?

— Никак не зовут.

— Как это никак? У нас всех как-нибудь да зовут. Бывает, и имя-то так себе, срамота, а все равно зовут. Рабам, и тем клички дают для удобства. Может, и ты раб? Что же мне с тобой тогда речи вести? Я и так, без речей пройду… Эх!

— Никак не зовут.

— Как это никак? У нас всех как-нибудь да зовут. Бывает, и имя-то так себе, срамота, а все равно зовут. Рабам, и тем клички дают для удобства. Может, и ты раб? Что же мне с тобой тогда речи вести? Я и так, без речей пройду… Эх!

— Ну вот. Что, прошел? Или не очень? Ага, не больно-то прошел. У нас больно-то не расходишься. Болит лоб-то?

— Ой, болит. Кто же мне путь застит? Нету ничего. Может, тонкую бечевку натянули?

— Не бечовку. Никакую не бечевку. А валяется тут поперек дорожки одно словечко, оно и не пускает.

— Так бы и сказал, что заклято.

— Не заклято, а поперек лежит, пройти не велит. Ну что, берешь речи про раба обратно?

— Беру, беру.

— Нет, не так. Говори: не раб, не раб, но человек ворот.

— Не раб, не раб, но человек ворот.

— Вот так-то лучше.

— А что же ты мне имени назвать не хочешь?

— Нету имени. И не надо. Говори, зачем пришел.

— Пришел с товаром. Торговать пришел. Меняться, по-вашему. У нас товар, а у вас, говорят, купец.

— Где же товар? Не вижу такого. Руки пустые, ноги босые…

— В голове товар. Царю несу вашему.

— Царя у нас нет, а у нас вот кто зато есть: Держатель тверди да моря.

— И держит?

— Еще как держит. Топни-ка ногой. Не проваливается? Вот и хорошо. Держит, куда он денется.

— А у нас говорят: Калям-бубу землю держит на каменных руках.

— Глупости у вас говорят. Подумай сам хорошенько: как же может Калям-бубу землю держать, да еще море впридачу? А? Замучается!

— Не замучается, он бог.

— Не знаю, не знаю такого бога.

— Ну и плохо, что не знаешь. А вот если бы знал, да приносил ему жертвы почаще, он бы к тебе мирволил. Не торчал бы тогда у ворот на солнце.

— Сплюнь. У нас про него, гадину круглую, не поминают, а если и поминают, так сплевывают.

— Как же так? Оно же священное. Оно же у Калям-бубу из пуза выскочило, а за ним два арбуза. Без него, говорят, никакой жизни нет, одна тоска.

— От него никакой жизни нет — это точно. То вскочит, то свалится, зараза.

— А вот есть страна, где река Нил. Там солнце сильно уважают и богом зовут.

— Дураки, вот и зовут. Знаем мы эту вашу страну. Нету ее больше.

— Как же нету? Три года назад оттуда купец приезжал, финики продавал. Его за это еще дети неразумные финикийцем дразнили, хотя никакой он не финикиец…

— Чего три назад проезжал?

— А три года.

— Какого такого года?

— Ты что, годов не знаешь? Калям-бубу не знаешь, счета годам не знаешь… Ну, я тебя обучу. Смотри: день прошел — кладем камешек. Еще день — еще камешек. У жены Калям-бубу на подбородке волосы растут, как у мужика. Их немного, правда: три сотни, шесть десятков да еще пяток. Последний волос она, чтобы красоту наблюсти, вырывает, да он через четыре года снова вырастает. Как раз столько дней в году.

— Глупости говоришь. Смотри: день прошел — кладу камешек. Ночь пришла убираю камешек. День начался — кладу обратно. Ночь пришла — убираю. Вот так. Один камешек — один денек. За все про все.

— Ох, человек ворот, ты не злыми ли духами обуян? Голова не болит?

— Голова у тебя болит. Ты здесь глупостей не говори, а говори лучше дело. Чего принес?

— Про то старшим людям скажу.

— Ну, твое дело. Как на имя-то тебя?

— Главк.

— Как собака пролаяла.

— Не собачь меня, человек ворот. Я вам хорошую вещь принес, полезную очень… Да что ты за страж? Болтаешь тут со мной, а город, может, жгут уже и грабят!

— Никто нас жечь и грабить не может, до нас не вдруг-то доберешься.

— Вот я же добрался.

— Ты не добрался, тебя послали. Словечко тебя подхватило да понесло.

— Что у вас за словечко такое?

— Да уж словечко.

— Что же ты им хвастаешься? Вот у нас жрецы Калям-бубу сколько просяного пива не выдуют, секреты свои при себе держат. А ну как ваши боги разгневаются?

— Не разгневаются. Очень уж они нас любят.

— Боги, говорят, всех людей любят. По закону, ясное дело. Вот взять, к примеру, Калям-бубу…

— Боги только у нас есть, а у вас так: камни да бревна.

— Как же камни да бревна, когда они чудеса творят?

— Бывает, конечно. Редко, но бывает. То наши лазутчики над вами пошучивают.

— Легко тебе над моей верой ругаться, если я в чужой стране, без защиты. Я торговый человек, мою веру уважай, я ваших богов не задираю.

— И не задерешь. Они далеко, боги-то.

— Как далеко? На небе всего лишь.

— Сказал бы я тебе, где они, да ты не поймешь.

— Этак мы до вечера дела не кончим. Давай не будем про большие вещи говорить. Как ваш город зовут?

— Никак не зовут. Город и город.

— А страна?

— Страна и страна.

— Ну как-нибудь да должна ведь называться?

— Не называется никак, и все.

— То болтаешь все подряд, то тайны какие-то… Вы, может, гамфасанты?

— Не знаю. Может, и гамфасанты.

— А не авгилы, часом?

— Может, и авгилы.

— А давно здесь живете?

— Как это — давно?

— Ну, сколько лет?

— Каких таких лет?

— Да годов же!!!

— Опять он про года. Живем и живем.

— А кто главный у вас? Есть ли рабы? Много ли их? Хороши ли ремесла?

— У нас главный — Держатель. Без него бы все развалилось. Я тебе про него уже сообщал. Рабов у нас очень много: весь мир. Ремесла нам ни к чему, у нас и так все есть.

— А ученые люди есть? Мне к ним нужно.

— Ни к чему нам ученые люди. Мы сами ученые. У нас есть словечко, а в нем сила.

— Что за сила — слово?

— А большая сила.

— Да я понимаю, что большая. Вот мы с тобой разговариваем… Э, погоди! На нашем ведь языке разговариваем! Ты его откуда знаешь?

— На каком таком вашем? Язык и язык.

— На разных языках люди говорят. Левкоэфиопы есть. Рот откроет — и дыр-дыр, быр-быр. На пальцах торгуемся.

— Знаем и эфиопов. Черненькие такие, стыда не знают. Да только нету их.

— Да как же нету? Страна даже есть специальная — Эфиопия. У них золота навалом…

— Золота и у нас навалом. А эфиопов нет. Сдуло их наше словечко.

— Это ты прилыгаешь. То нильской страны нету, то эфиопов. Куда же они делись?

— А так. Нету и все. От них одно беспокойство.

— И нильской страны нету?

— Ясное дело, нету.

— А гробницы их, пирамиды? Ох, здоровы, ох, я видел!

— Да вон, выгляни за ворота. Видишь, одна стоит?

— Калям-бубу! Она же у вас не так стоит! Она же так грохнется — всех передавит! Кто же так пирамиды ставит — на маковку?

— Мы. Захотели и поставили. От нее тень.

— Спасите, Эники да Беники!

— Это кто еще?

— Калям-бубу дети. Один луну водит, другой моря баламутит. Ой, спасите! Может, у вас и висячие сады есть?

— Есть, конечно. Все как один висят. Корни в небо, ветками земли едва касаются.

— Э, боюсь я вас. Заверни меня обратно, человек ворот, а я тебе за это половину денег отдам.