Зиновий Юрьев - Человек под копирку

Зиновий ЮРЬЕВ

ЧЕЛОВЕК ПОД КОПИРКУ

ПРОЛОГ

Доктор был непристойно молод и полон энергии. Мис­сис Клевинджер вдруг подумала, что если бы он на ми­нутку замолчал, можно было бы, наверное, услышать, как энергия булькает в нем, словно вода в батарее цент­рального отопления. Впрочем, доктор Грейсон был похож на что угодно, только не на батарею центрального отопления. Она улыбнулась. Боязливая скованность, которую она всегда испытывала на приеме у врачей, ис­чезла. Да, доктор Грейсон безусловно не был похож на батарею центрального отопления. Скорее он был похож на ковбоя с рекламы сигарет «Мальборо», только моло­же. Тип мужчины, при взгляде на которого у женщины должен учащаться пульс. На рекламе он всегда один. Рядом с костром валяется седло. Где-то сзади косит пе­чальным большим глазом лошадь… Господи, если можно было бы бросить все и… что? Сидеть около него и косить самой вместо лошади печальным большим глазом? И потом… Дейзи. Миссис Клевинджер снова улыбнулась.

– Дейзи, веди себя прилично, – сказала она крошеч­ной шарообразной девочке, которая пыталась взобраться ей на ногу. – Простите, доктор, что я вас перебила.

– Нет, нет, что вы, миссис Клевинджер. – Доктор Грейсон на мгновение разжал руки, которыми держался за подлокотники своего кресла, и тут же невидимые пру­жины подбросили его, и он зашагал по кабинету. – Итак, миссис Клевинджер, надеюсь, вы поняли мои объяс­нения?

Доктор Грейсон стремительно запустил руку в кар­ман пиджака, словно почувствовал там шевеление змеи или тиканье адской машины. «Если он вытащит пачку сигарет и если сигареты будут «Мальборо», все будет хо­рошо», – подумала миссис Клевинджер. Доктор легко раздавил в кармане змею, остановил часовой механизм адской машины и вытащил пачку сигарет «Мальборо».

– Вы разрешите?

– О да, доктор! – пылко сказала миссис Клевинд­жер, и доктор Грейсон метнул в нее слегка изумленный взгляд.

– Благодарю вас. Итак, если вам все понятно, мы можем приступить к самой операции. Впрочем, в данном случае при всем желании нельзя подобрать слова неле­пее. Это пустяк, дело нескольких секунд. Если не ошиба­юсь, вашу прелестную девочку зовут Дейзи?

– Да.

– Дейзи, ты, надеюсь, любишь сосать палец? Дейзи сползла с ноги матери, на которую она пыта­лась сесть верхом, и молча уставилась на доктора.

– Конечно, должна любить. Ты уже взрослая девоч­ка и должна сосать палец. Это очень помогает росту. Но, мой бедный маленький друг, все время сосать палец – это, признайся, скучновато. И вообще пальцем намного пристойнее и приятнее ковырять в носу. А для рта у меня есть специальная сосалка. Смотри!

Жестом человека «Мальборо» или шулера доктор Грейсон выхватил из стола несколько хромированных палочек, похожих на весла.

– Смотри, мой юный друг. Смотри и завидуй.

Доктор Грейсон всунул одно весло себе в рот и изо­бразил на лице неописуемый экстаз. Он цокал языком, причмокивал губами, пританцовывал, и ясно было, что вся его предыдущая жизнь была лишь приготовлением к этим мгновениям.

– Дай, – коротко сказала Дейзи, протянула руку еще за одним хромированным веслом и засунула его себе в рот.

Очевидно, она рассчитывала на большее, потому что на ее личике появилось некоторое сомнение. С одной сто­роны, столько восторгов, а с другой – палочка никаким особым вкусом не обладала.

– Смелее, дитя, – сказал доктор Грейсон, – ты по­знаешь дух рекламы.

Он взял торчащее изо рта у девочки весло, ловко кру­танул его и вытащил.

Девочка сморщила было нос, но застыла, следя за манипуляциями доктора, который всунул палочку в одну из стоявших на столе пробирок с жидкостью.

– А теперь вы, мисс Клевинджер.

Доктор Грейсон протянул ей весло, и на долю секун­ды взгляды их встретились. У него были глаза не ковбоя и не карточного шулера. И даже не батареи центрально­го отопления. Они были пугающе светлы, напряженно-неподвижны и цепки. Именно цепки, подумала миссис Клевинджер и встряхнула головой. Она взяла хромиро­ванную палочку.

– Что я должна с этим сделать?

– Ничего особенного. Вставить в рот и слегка по­скрести изнутри щеку. Представьте себе, что она у вас чешется. Вот и все. Подвиньте мне, пожалуйста, пробир­ку со средой. Благодарю вас. Сейчас мы запишем. Так… Сегодня у нас первое июля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Миссис Клод Клевинджер… Я думаю, в вашем возрасте я вполне могу узнать у вас год вашего рождения.

– Тридцать первый.

– Благодарю вас. А когда появилась на свет эта юная леди? Надо думать, в пятьдесят втором?

– Да.

– Спасибо. Значит, миссис Клевинджер, мне остает­ся попросить вас обязательно прислать мне фото ва­шей девочки и ваши. Чем больше – тем лучше. И снятые в самом нежном возрасте, и более поздние. Свои кар­точки ваш супруг уже мне прислал.

– Скажите, доктор Грейсон, а это… это этично?

Только сейчас, когда доктор сказал о карточках му­жа, Клод Клевинджер осознала всю пугающую необыч­ность предприятия. Какое-то время все это была игра, некие абстрактные утверждения. Но карточки Генри… Он никогда не занимался абстракциями. А если и зани­мался, то они тотчас же приобретали под собой солид­ный фундамент. Воздушные замки одевались в строи­тельные леса… Боже, неужели же все это возможно? Так необычно…

– Вы спрашиваете, этичен ли мой проект? Да, этичен.

В голосе доктора послышалась какая-то маниакальная убежденность, и миссис Клевинджер почувствовала, что поддается этой убежденности без внутреннего сопротив­ления, даже с облегчением человека, снимающего с себя ответственность. Она, впрочем, привыкла, что с нее все­гда снимают ответственность. Об этом заботились все, от ее родителей до Генри. Особенно Генри. Слишком забо­тились.

– Да, проект этичен, причем в высшей степени, – продолжал доктор. – Я желаю, чтобы мы встретились как можно позже, но когда мы встретимся, вы не будете задавать мне вопросы об этичности. Вообще, миссис Кле­винджер, я замечал, что очень часто этика – это стрем­ление опорочить все недоступное или недозволенное… Простите, я немножко увлекся. Каждый раз, когда захо­дит разговор об этике, я буквально взрываюсь… Нет, да­вайте лучше оставим этику. – Он глубоко вздохнул, успокаиваясь. – Мне остается лишь добавить, что вся финансовая сторона дела улажена с вашим супругом. – Доктор Грейсон слегка усмехнулся, и миссис Клевинд­жер представила себе, как, должно быть, торговался Генри, как оговаривал каждую деталь.

О, он никогда не пренебрегает деталями. Все учиты­вает, все раскладывает по полочкам, все планирует. Не человек, а электронная машина. И даже нежность у него электронная, программированная. Нет, сказала она себе, она несправедлива к мужу. Она поймала себя на том, что почти не слушает доктора. Генри обо всем договорился.

Он всегда обо всем договаривается… Она посмотрела на доктора, который продолжал:

– И последнее. Я уверен, вы и сами понимаете пре­красно, что никто не должен знать об операции. Когда ваша дочь и ваши будущие дети, если они у вас будут, разумеется, достаточно подрастут, вы сообщите им, что при всех серьезных заболеваниях им во что бы то ни стало следует прежде всего обратиться ко мне…

– Благодарю вас, доктор. До свидания.

– До свидания, мадам.

Глава 1

Приближался полдень – время моего обычного погружения. Вызовов как будто в ближайшее время не предвиделось, и я начал погружаться. Когда-то, даже после того, как я прошел курс тренировки при помощи ритмоводителя, мне требовалось для хорошего погружения десять – пятнадцать минут, и то при условии полной тишины. А сейчас я отрешаюсь буквально за несколько се­кунд.

Вот и сейчас, сидя в своей комнатке в общежитии помонов, я выключил все свои внешние чувства и начал погружаться в гармонию. Знакомая гулкая тишина окутывала меня. Безбрежная мягкая тьма, в которой я то сжимался в невообразимо крошечную точку, то заполнял собою Вселенную. Наконец я приобрел предписываемые средние размеры, нашел точку равновесия между собой и миром и почувствовал, как с легким шорохом сквозь меня заструилась карма, омывая каждую мою клеточку.

Непосвященные не знают и не могут даже понять это ощущение первозданной чистоты, которое испытываешь в мгновения, когда сквозь тебя течет карма, образующая, по нашим представлениям, поле Добра, Чистоты и Растворения. Я – это я. Помон Дин Дики, тридцати шести лет, вот уже шесть лет носящий желтую одежду. И я – частичка моей церкви, Первой Всеобщей Научной Церкви, давшей мне все. Взявшей у меня все и давшей мне все.