Нил Шустерман - Мир обретённый Страница 10

— Ты объята жаждой охоты и убийства, — сказал он вслух. — Будь ты человеком — быть бы тебе преступницей. А вот если бы ты была кошкой — это значило бы лишь, что ты следуешь своим инстинктам.

Она презрительно скривила губы.

— Я не занимаюсь фурджекингом[5], — процедила Джил. — Хочешь знать, что я об этом думаю? Извращение для фриков — вот что я об этом думаю!

— Ты говоришь так, потому что никогда не пробовала. — Он придвинулся ближе к ней. — Разве тебе никогда не хотелось стать чем-то совсем другим? Чем-то... необыкновенным? — Он протянул к ней руку. — Потрогай мою кожу.

— Это ещё зачем?

— Дело не только в цвете и пятнах. Она и на ощупь похожа на мех.

Она осторожно провела вытянутым пальцем по бархатной поверхности его предплечья — так, будто трогала змею.

— Это займёт очень долгое время, — проговорил он, — но ты сможешь превратить себя в то, во что обычно вселяешься. — Теперь он смотрел ей прямо в глаза. — Так далеко на север ягуаров нет, но зато здесь, я думаю, водятся горные львы[6]... Если бы ты стала львицей, я бы мог быть твоим львом.

— Фу, мерзость! — сказала она, но Джикс лишь улыбнулся.

— Твои губы говорят «нет», но твои глаза рассказывают совсем другую историю.

Услышав это, Оторва Джил, которая никогда и ни перед кем не отступала, сделала большой шаг назад.

— Ладно, хватит трепаться, Симба[7].

— Пока хватит, — согласился Джикс. Улыбка ни на секунду не покидала его лица.

Она повернулась и направилась к двери, но приостановилась.

— Думай о чём-нибудь отвратительном, — сказала она, не поворачиваясь к Джиксу лицом.

— ¿Como? — отозвался он. — Что?

— Так ты можешь приглушить своё послесвечение. Подумай о чём-нибудь гадостном, и сияние померкнет, правда, всего на несколько секунд.

И она ушла, закрыв за собой дверь на замок, тем самым принудив его выбираться из вагона тем же путём, каким он туда попал.

*** *** *** *** ***

Вот что говорит Мэри Хайтауэр о человеческих эмоциях в своей книге «Советы послесветам»:

«У нас, обитателей Междумира, остаются все те же эмоции, что были при нашей жизни. Радость и отчаяние, любовь и ненависть, страх и удовольствие. И только скинджекеры, которые по-прежнему привязаны к плоти, подвержены ужасным, нездоровым чувствам, обусловленным биологическими причинами. Эти чувства включают в себя самые разнообразные формы жгучих желаний. Скинджекеры достойны жалости, потому что в отличие от нас, чистых душ, они ближе к животным».

Глава 7

Что видела Алли

Через неделю изысканий команда Спидо вернулась с одним-единственным комплектом рельсов и шпал.

— Ну вот, один есть, теперь найти ещё двадцать — и порядок! — бодро сообщил Спидо. Его и без того широкая улыбка растянулась в буквальном смысле от уха до уха.

Вообще-то Милоса простой вполне устраивал, но вот орды его подопечных уже начинали закипать, и ничто не могло подавить их растущего недовольства — им не терпелось двигаться дальше, к заветной цели.

Милосу ничего не оставалось, как вернуться к Алли.

— Скажи мне, что ты видела, и я отвяжу тебя.

— Договорились, — согласилась Алли. И добавила: — Эта церковь — вовсе не то, чем представляется.

— Если это не церковь, то что это такое?

— Нет, это церковь, но... — Алли вздохнула. — Было бы гораздо лучше, если бы ты увидел всё собственными глазами. Тогда ты мог бы сказать, что это полностью твоя заслуга, и стал бы великим героем.

— Я прошёл обратно по рельсам. Смотрел так, что глаза чуть не вылезли. И ничего не увидел.

— А на вершину холма ты поднимался?

— Ничего себе! — сказал Милос. — Это же куда больше мили!

— Ах, прошу прощения, — сказала Алли. — Трудновато прикидывать расстояние, когда привязан к голове паровоза.

Милос вновь пошёл назад по рельсам, и когда колея начала взбираться по склону холма, он продолжал идти до самой вершины. Оттуда перед ним предстали поезд и вся прилегающая территория. Справа от полотна лежало небольшое живомирное озеро, а на его противоположном берегу красовалось мёртвое пятно размером с дом. Только кто-то, имеющий широкий обзор с передка поезда, мог бы увидеть всё это, когда состав спускался по склону. На мёртвом пятне ничего не было — лишь квадрат каменной кладки да несколько ступенек, ведущих в никуда. Фундамент здания.

Ничего необычного — в Междумир постоянно переходили отдельные фрагменты живого мира, но с этой картиной было что-то очень не так. Фундаменты не переходят. Переходят целые здания.

Наконец-то он понял, что увидела Алли — и что это значило для всех них.

Милос стремглав помчался к поезду; память сердца неистово билась в его груди — не от нагрузки, а от волнения. И от страха — чего он ещё не был готов признать. Когда он добрался до поезда, другие сразу поняли, что что-то случилось. То ли по глазам догадались, то ли его послесвечение стало бледнее, и не только бледнее, но даже как-то позеленело.

Милос пробрался сквозь толпу прыгающих, бегающих, играющих детишек, и нашёл Спидо. Тот как раз собирался отправиться в следующую экспедицию.

— Мне нужно пятьдесят наших самых сильных послесветов, — выдохнул Милос.

— Зачем? — спросил Спидо.

Милос не удостоил его ответом.

— Собери их и пусть встретят меня у церкви.

По тому, как Милос появился у церкви с огромной (слишком огромной по мнению Алли) группой послесветов, Алли поняла, что он, наконец, до всего додумался.

— Я же говорила — ты сам увидишь, — сказала она, стараясь не выдать своего волнения. — Всего-то и нужно было, что немного более широкая перспектива.

Милос метнул в неё взгляд, причем не очень-то добрый.

— Ничего не понимаю, — промолвил Спидо. — Все эти ребята — они что, для моей экспедиции?

— Не будет никакой экспедиции, — сказал Милос. — Загляни-ка под церковь и скажи, что ты там видишь.

Спидо неохотно присел на корточки, пригнул голову, заглянул...

— Вижу пол церкви... а под ним — рельсы.

— Именно, — подтвердил Милос. — Церковь стоит на рельсах.

— И что с того? — не понимал Спидо. — Она ведь всё так же на нашем пути.

Милос снова бросил на Алли злой взгляд, затем вернулся к разговору со Спидо.

— С каких это пор здания стали переходить без фундамента? — задал он вопрос. Спидо мог только что-то невнятно пролопотать. — Ответ — ни с каких. И это не перешло. — Милос указал на ту сторону озера. — Фундамент — там, на той стороне.

— Значит... если церковь перешла... — дрожащим голосом промолвил Спидо, — ...как она попала поперёк нашей колеи? — По тону, каким он задал свой вопрос, было ясно, что Спидо боится услышать ответ.

— Кто-то её сюда передвинул, — разъяснил Милос. — Кто-то поднял её, пронёс вокруг озера и поставил поперёк пути.

— Золотую звезду нашему Милосу! — прокомментировала Алли.

Милос, склонный во всём обвинять вестника, в ярости налетел на неё:

— А ну заткнись, не то найду кусок липкой ленты и заклею тебе пасть!

На что Алли спокойно возразила:

— Не найдёшь. Липкая лента никогда не переходит.

И это была правда. В Междумир обычно переходят вещи любимые, а кто же любит липкую ленту? От неё только одни неудобства и неприятности.

— Если её один раз передвинули, — сказал Милос Спидо, — то её можно передвинуть ещё раз.

— Ты что, хочешь, чтобы мы отнесли её обратно? — спросил Спидо.

Алли испустила смешок, от которого Милос пришёл в ещё большее раздражение.

— На кой нам переносить её обратно! Просто уберём с колеи! Усёк?

— А! — сказал Спидо таким тоном, будто на него снизошло великое откровение. — Усёк!

Милос выстроил послесветов с одной стороны церкви. Затем по его команде они начали толкать и отпускать зданьице, толкать и отпускать, и так снова и снова, пока церквушка не принялась раскачиваться туда-сюда. Она была, видно, такой тяжёлой, что даже пятидесяти сильным послесветам понадобилась чуть ли не целая вечность, чтобы набрать инерцию.

Высоко вверху, словно стрелка метронома, ходила туда-сюда колокольня, прочерчивая всё более и более широкую дугу на фоне небосвода. К этому времени играющая ребятня подтянулась сюда же, чтобы посмотреть, что тут творится. Лосяра с Хомяком наблюдали за всем, будто это было их любимое телешоу, Джил, скрестившая на груди руки, старательно изображала полное отсутствие интереса, Джикс созерцал происходящее с непроницаемым лицом, не выказывая никаких чувств.

Возбуждение собравшихся нарастало по мере того, как церквушка всё больше и больше раскачивалась на рельсах; и вот наконец равновесие было нарушено, и зданьице опрокинулось набок и осталось лежать целёхоньким на земле поблизости от поезда. И поскольку по сторонам колеи не было мёртвого пятна, церковь начала медленно уходить под почву.