Питер Уоттс - Бетагемот Страница 10

Сигнал смерти уверенно оформился в пузырек метрах в сорока впереди. Рубиновая капелька на экране бьется, как сердце. «Кальмар» блеет ей в такт.

— Вот он, — говорит Кларк. Горизонт здесь нелепо вывернут: вверху темнота, внизу молочный свет. Темное пятнышко висит в размытой полосе между ними — ка­жется, будто оно прилипло к поверхности линзы. Кларк прибавляет газу.

— Погоди, — жужжит Лабин. Она оглядывается че­рез плечо.

— Волны, — говорит Лабин.

Здесь они меньше, чем были у берега — оно и понят­но, для них нет опоры, которая вытолкнула бы гребни над уровнем поверхности. Волны рябят неравномерными толчками, а не обычным ровным ритмом, и Кларк теперь замечает, что они расходятся от...

Дерьмо!

Она уже достаточно приблизилась, чтобы различить руки и ноги — тонкие прутики, судорожно шлепающие по поверхности озера. Можно подумать, будто этот риф- тер — неумелый пловец, захлебывается и тонет.

— Он живой, — жужжит она. Сигнал смерти пульси­рует, опровергая ее слова.

— Нет, — откликается Лабин.

Остается не больше пятнадцати метров, когда загадка взмывает над озером в облаке ошметков плоти. Кларк с опозданием замечает за ними большое темное пятно. Слишком поздно понимает, что перед ней: прерванная трапеза. И создание, которому помешали есть, направ­ляется прямо к ней.

«Не может б...»

Она уворачивается, но недостаточно проворно. В чу­довищную пасть «кальмар» помещается с запасом. Пол­дюжины зубов длиной с палец крошатся о корпус, словно хрупкая керамика. «Кальмар» дергается у нее в руках, острый кусок металла втыкается в бедро с тысячекило­граммовой хищной инерцией. Под коленом что-то ло­пается, боль разрывает икру. Шесть лет прошло. Она забыла приемы.

А Лабин не забыл. Она слышит шум его «кальмара», переведенного на полный газ. Сворачивается в клубок, запоздало сдергивает с ноги газовую дубинку, слышит хриплый кашель гидравлики. В следующий миг на нее наваливается чешуйчатая туша, загоняет под кипящую поверхность озера.

Кругом светится тяжелая вода. Вращается призрач­ный мир. Она встряхивает головой, фокусируя зрение. Над ней что-то бьется, волнует отражающую поверх­ность Невозможного озера. Должно быть, Лабин про­таранил чудовище своим «кальмаром». Наверняка удар повредил обеим сторонам: вот и «кальмар» штопором вторгается в ее поле зрения — неуправляемый, без се­дока. Лабин завис лицом к противнику, превосходяще­му его вдвое, причем половина размера приходится на пасть. Кларк плохо различает их — слишком взбаламу­чена вода.

Тут она замечает, что медленно падает вверх. Ноги сами собой начинают работать как ножницы — икра во­пит, словно ее раздирают изнутри. Кларк тоже вопит — вопль вырывается скрежетом разорванного железного листа. От нарастающей боли перед глазами проносится мушиный рой. Она поднимается из озера в тот самый миг, когда чудовище разевает пасть и...

«Мать твою!»

...и челюсти с невероятной быстротой расходятся до самого основания, а затем резко захлопываются, и Ла­бина больше нет, словно и вообще не было, только сма­занный образ остался на память о предыдущем мгнове­нии. И тогда Кларк совершает, пожалуй, самый глупый поступок в своей жизни.

Она бросается в атаку.

Левиафан разворачивается к ней, уже не столь про­ворно, но времени у него предостаточно. Она работает одной ногой, другая волочится бесполезным, пульси­рующим якорем. Щерится зубастая пасть — слишком много зубов еще уцелело. Лени пытается поднырнуть, подобраться к нему с брюха или хотя бы с бока, но чу­довище легко изворачивается, каждый раз встречая ее лицом к лицу.

А потом оно рыгает всей головой.

Из естественных отверстий тела не вырывается ни единого пузырька. Они пробиваются из самой плоти, находят себе путь, раскалывая изнутри мягкий череп. На секунду-другую чудовище зависает неподвижно, потом содрогается, словно от электрического разряда. Кларк, работая одной ногой, заходит снизу и бьет его в брюхо. Она ощущает, как от удара дубинкой внутри вздуваются новые пузыри, угрожая вулканическим взрывом.

Монстр судорожно вздрагивает и умирает. Челюсть отвисает нелепой створкой подъемного моста, извергая воду с мясом.

В нескольких метрах от нее на поверхность Невоз­можного озера тихо опускаются клочья тела в остатках гидрокостюма, вокруг извиваются кишки.

— Ты в порядке?

Лабин рядом с ней. Она мотает головой — не в ответ, а от изумления.

— Нога... — Теперь, когда все кончилось, боль еще сильнее. Лабин ощупывает рану. Кларк взвывает — во­кодер превращает крик в механический лай.

— Берцовая сломана, — сообщает Лабин. — Зато кожа цела.

— Это «кальмар»... — Она чувствует по всей ноге ле­денящий холод. И, чтобы забыть о нем, спрашивает, ука­зывая на дубинку на икре у Кена:

— Сколько зарядов выпустил в ублюдка?

— Три.

— Ты... просто пропал. Он тебя всосал. Повезло еще, что не перекусил пополам.

— С таким типом кормления жевать некогда. Замед­ляется процесс всасывания. — Лабин оглядывается по сторонам. — Подожди здесь.

«Да куда я денусь без ноги?..»

Она уже чувствует, как икра немеет и от души наде­ется, что «кальмар» уцелел.

Лабин, не торопясь, подплывает к трупу. Его гидро­кожа прорвана в десятке мест, из вспоротой груди торчат блестящие трубки и металл. Парочка миксин лениво от­плывают от останков.

— Лопес, — жужжит Лабин, разглядев нашивку на плече. Ирен Лопес отуземилась полгода назад. У пункта питания ее не видели уже несколько недель. — Ну вот, на один вопрос ответ есть.

— Не обязательно.

Еще содрогающееся чудовище опустилось на поверх­ность озера рядом с Лопес и погрузилось немногим глуб­же: чтобы утонуть в растворе такой плотности, надо быть камнем.

Лабин оставляет труп и переходит к туше. Кларк сле­дует за ним.

— Это не та тварь, что цапнула Джина, — жужжит Лабин. — Зубы другие. Гигантизм у минимум двух видов костистых рыб в двух километрах от гидротермального источника. — Запустив руку в разинутую пасть, он вы­ламывает один зуб. — Остеопороз, возможно, и другие признаки дефицита питания.

— Не мог бы ты отложить лекцию и для начала помочь мне с этой эту штукой? — Кларк указывает на свой «каль­мар», который пьяно кружит в темноте у них над голова­ми. — С такой ногой мне вплавь до дома не добраться.

Лабин всплывает и приводит аппарат к повиновению.

— Придется везти обратно, — заявляет он, подводя «кальмара» к ней. — Вот это все.

«Все» относится к выпотрошенным останкам Лопес.

— Это может быть не то, что ты думаешь, — говорит Кларк.

Кен перегибается и ныряет в Невозможное озеро в поисках своего «кальмара». Кларк наблюдает, как он ра­ботает ногами, преодолевая подъемную силу.

— Это не Бетагемот, — тихо жужжит она. — Он бы не одолел такого расстояния.

Голос ее спокоен, как любая механическая карикату­ра на голос в этих местах. Слова звучат резонно. А вот с мыслями не то. Мысли замкнулись в петлю, в мантру, порожденную подсознательной надеждой, что бесконеч­ное повторение сделает желаемое реальностью.

«Не может быть не может быть не может быть...»

Здесь, на бессолнечных склонах Срединно-Атлантиче­ского хребта, столкнувшись с последствиями своих по­ступков, догнавших ее на самом дне мира, она может встретить их лишь отрицанием.

Ахилл Дежарден не сразу стал самым могущественным человеком в Северной Америке. В свое время он был просто мальчонкой, подрастающим в тени горы Сент- Илер. Но и тогда оставался эмпириком, прирожденным экспериментатором. Первая его встреча с комитетом по научной этике состоялась в восьмилетнем возрасте.

Тот опыт был связан с аэродинамическим торможени­ем. Родители в благонамеренном стремлении приобщить ребенка к классике познакомили его с «Местью Мэри Поплине» [4]. Сюжет книги оказался довольно глуп, зато Ахиллу понравилось, как блок Персингера [5] передавал напрямую в мозг волнующее ощущение полета. У Мэри Поппинс, видите ли, имелся нанотехнологический зон­тик, позволявший спрыгнуть хоть с верхушки небоскреба и спланировать на землю плавно, как пушинка одуван­чика.

Иллюзия выглядела настолько убедительно, что вось­милетний мозг Ахилла не видел, почему бы такому не быть и в реальности.

Семья его была богата — как и все семьи в Кве­беке, благодаря Гудзонской ГЭС — так что Ахилл жил в настоящем доме, отдельном жилье со двором и всем прочим. Зонтик он позаимствовал в шкафу, раскрыл его и — крепко сжимая обеими руками — прыгнул с пе­реднего крыльца. Лететь было всего полтора метра, но и этого хватило — он чувствовал, как зонтик рвется из рук, замедляя падение.

Вдохновленный успехом, Ахилл перешел ко второй стадии. Его сестренка Пенни, будучи моложе на два года, почитала брата за существо почти что сверхъестественное: не составило труда уговорить ее взобраться по карнизу на крышу. Немного сложнее оказалось уговорами загнать ее на самый гребень, откуда до земли было добрых семь метров, но когда обожаемый старший брат обзовет тебя трусихой, и не такое сделаешь.