Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия Страница 10

Земляной человек (земляк) был мрачный, но словоохотливый, и от этого сочетания было как-то не по себе. Он уверенно шел среди куч хлама, не замолкая ни на минуту.

– Вон там, под самой крышей, раньше было окно, сейчас его заложили, в гражданскую в него влетел снаряд и прямо вот сюда.

– Что-то следов не видать.

– Хе, это такие кирпичи, такой раствор, такая кладка. Им не то что снаряд, им бомба нипочем. Тут многие пытались разбить эти стены. Черта с два. А вот ребятки мои, дети подземелья, хе-хе, эти кирпичики запросто разбирают. Я тут начальник участка. Ремонт и реставрация. Еще два миллиона надо освоить. Вон там, – он ткнул пальцем под ноги, – еще один туннель идет. Он, правда, засыпан. Там контрразведки любили размещаться (и белых, и красных) – все друг друга пытали, не могли допытаться, куда эшелон с золотом пропал. Здесь и так-то тихо, но бывают минуты, когда особенная стоит тишина, и тогда слышны крики пытаемых. Приходите как-нибудь ближе к ночи, послушаете. А золотой эшелон был, точно знаю. В город вошел, из города не вышел. Ни вагонов, ни ящичков, ни конвоя. Никого и ничего. Интересно, правда? До сих пор ищут. Думают, здесь где-то спрятано. Вон сколько раскопок и долбежек…

Меня вдруг осенило, а не за этим ли золотишком заслал меня сюда Горенштейн?

– Вы графа Горенштейна случайно не знаете? – спросил я у словоохотливого начальника участка.

Тот внимательно посмотрел на меня и уклончиво ответил:

– Да кто ж его не знает?.. А вот тут взрывали, вместе с собой. Зимой сюда даже мэра занесло, с его ребятами. Ух, пройдохи! В касках, с фонарями! Посмотрели, полазили, пощупали, посовещались и ушли. Тут же рученьками надо работать, а не головой. А без чертежей – чего тут делать? Вот тут осторожней. Труп. Никак не уберут. Не поделили чего-то. Каждый день кто-нибудь шарашится. На авось. У меня-то чертежи есть, дореволюционные еще. Да и по ним ни черта не найдешь. Все перемешано. Недавно дедок один, умненький такой, с бороденкой, кейсиком, в шляпочке с перышком, очечках, все допытывался, не знаю ли я как строитель, сохранились или нет чертежики подземных коммуникаций, и где они могут быть. Как же, чертежики ему! Папочка его до революции, видите ли, был тут хозяином, и теперь благодарная сыновняя память привела его на развалины отчего дома. В слабой надежде найти хоть что-нибудь на память. Материальное. Хотя бы кирпич. И чудной такой акцент у старикашки. Не будете ли вы столь великодушны, говорит, оказать мне неоценимую услугу и вместе с тем оказать честь… Та-та-та, та-та-та… Короче, чертежики нужны… Нет, говорю, увы, какие чертежики, когда от дома-то ни черта не осталось. Ушел разочарованный. Но на прощание попросил посодействовать ему в поисках, а уж он, будьте любезны, в долгу не останется. Я даже расшаркался перед ним… А вот и выход. Идите прямо вверх, потом по коридору и направо. Там смотрите, после третьей ступеньки сразу шестая идет, двух нет, – он помахал нам вслед рукой и долго смотрел, как мы поднимались по пожарной лестнице.

И снова обложила нас ватная духота. Пока искали свою очередь, опять захотели пить. Чего не попросили воды у золотоискателя – не чертежики, в конце концов, дал бы напиться? А то и банку с водой подарил бы…

Вот и «наши». Нас окружили со всех сторон, но увидев, что мы без воды, очередь дернулась, как железнодорожный состав, и медленно поползла по нескончаемым коридорам. И каждый был поводырем каждого, и каждый думал только о себе.

Стало совершенно невыносимо, как в бане. Из толстой трубы впереди сифонил пар. Обернув тряпкой плафон, Боб подставил его под струю пара. В банку закапала горячая вода. Его окружили со всех сторон. Некоторые улыбались, как пьяные. В глазах жаждущих было ожидание и руки невольно тянулись к банке.

– Внимание! – крикнул я. – Воды хватит всем! Первыми напоим детей. Потом тех, кто в обмороке. Вот вы, вы и ты – поддерживайте порядок. Всем достанется. Дело одного часа. Пока вода в этой банке будет остывать, мы наберем другую. Хватит всем!

Время и капли спорили друг с другом – кто медленнее упадет. Мне кажется, время в таких случаях заключает пари – с кем и с чем угодно, – лишь бы только испытать терпение человека. Но время прошло и капли наполнили банку. Ее передали женщине с ребенком, а под плафон подставили новую. Все, как по команде, поглядели на банку и облизнули губы. У женщины дрожали руки.

– Не спешите, – сказал я женщине. – Пусть немного остынет, – я взял ее руки в свои и не почувствовал их тепла, они были ледяные!

Нашли несколько металлических пластинок и устроили целую батарею конденсаторов и водосборников.

– Промышленная революция, господа технократы, – сказал Рассказчик. – А вот и наш Эдисон! – Рассказчик поднял руку Боба.

– Мне ли привыкать, – сказал Боб. – У меня наверху целый завод по воде был: «Целебная вода подземных кладовых Воложилинщины. «Нелепица-плюс». Хлоридно-гидрокарбонатная натриевая лечебно-столовая минеральная вода». Рекламу не встречали?

– О, так она у тебя в подземных кладовых, – сказал Рассказчик и ткнул пальцем себе под ноги. – Значит, где-то тут. Давай раскупоривай свои кладовые!

Женщина дула на воду и успокаивала ребенка. Мальчик тянул ручонки к банке и нетерпеливо тряс ими. Ему было года два, не больше. Вдруг Хаврошечка схватил банку и, угнувшись, как регбист, побежал прочь. Я догнал его через пару минут. Он крупными глотками пил воду и был весь какой-то жалкий. Я выхватил у него банку и выплеснул оставшуюся воду ему в лицо. Хаврошечка вытерся кепкой…

Я вернулся к своим. Там деловито продолжали набирать воду. Напившись и набрав воды про запас, мы тронулись в путь. Кто гнал нас? Куда? Что такое шестой зал? Где он? Зачем он? Когда мы проходили мимо того места, где я догнал Хаврошечку, мы увидели его. Он сидел на полу и плакал…

Ночью по нашим пятам пришла вода. Сначала это был грязный ручеек, но потом он набух, стал чище и горячее. Вскоре он загнал нас на площадку, благо стена в этом месте туннеля была с уступом, как русские печи в деревенских домах. Мы прижались к отсыревшей стене. Одежда липла к телу. Мой железный панцирь был попросту горяч. Воздух помутнел от испарений, туннель превратился в канал, по которому бежал кипяток. Люди были вялые и бледные – от сердечной слабости, от духоты и страха.

Вынырнул откуда-то деревянный ящик с двумя пьяными мужиками в спецовках. На оклик, кто они такие, мужики скороговоркой проорали:

– Слесаря мы! Ец-тоц-перетоц! Аварийная группа!

– А куда вы?

– В устье! Ец-тоц-перетоц! Плотину возводить!

Только они исчезли, как из-за поворота вынесло плот. На нем плясал и дико орал огромный мужик. Казалось, руки его машут под самым потолком. Он соскочил с плота и плюхнулся рядом со мной на свободное место. Ростом и бородой он походил на Фиделя Кастро, только голос был гуще раз в пять:

– Сволочи! Ноги обварил, как рак.

– Да кто сволочи-то? – спросила женщина.

– Ноги! Ноги – сволочи! Обварил их, как рак!

– Вы откуда?

– От верблюда! Возле зоопарка, как раз где верблюд, прорвало теплотрассу. И приспичило прорвать ее в шесть часов вечера. В пятницу! («Старушка хоть успела уйти», – подумал я). Три часа не могли аварийку вызвать! Все уже давно эвакуировались за город на дачи!

– У тебя там жратвы какой случаем нет? – пристал Боб к новенькому. – Вареных яиц, например?

– Борода, давайте я вам ноги смажу, а то волдыри пойдут, – женщина достала из сумочки небольшой флакончик, помогла Бороде снять огромные туфли, осторожно стянула с него носки и, стараясь лишний раз не прикасаться к ошпаренным ногам, бережно закатала ему штанины до колен. – Больно?

– Терпимо. Бывает больней. Когда ноги отнимут.

Женщина смазала покрасневшие ноги геркулеса.

– Ничего, могло быть хуже, вам повезло.

– Спасибо, Сестра.

Поток пронес тело.

– Какой кошмар! – Сестра закрыла глаза и привалилась ко мне. Я поддержал ее. Ребенок молча сидел между нами.

Через час, может два, поток стал спадать, пока не прекратился совсем. Хорошо, нигде не коротнуло, в тусклом свете матовых плафонов поблескивал нанесенный ил, из которого торчали палки, сумочки, всякие разности. Мы спустились с уступа в чавкающую горячую жижу.

– А-а! Маце-эста-а, якорь ей в глотку! – сказал Борода. – Погреемся, а то кости застыли.

– Один готов, – сказал Рассказчик. – Пора искать сушу. Выпускайте голубя. Голубя нет? Значит, идем сами, голуби.

И впятером – Борода, Сестра с ребенком, Рассказчик и я – мы пошли искать сушу, еду и белый свет. Знакомая Боба, та, что с чувственным ртом, подвернула ногу, и Боб остался с ней, впрочем, без видимой охоты.

– Возвращайтесь скорей, – сказал Боб. – Только со жратвой.

– Ты, Боб, получше ухаживай за ней, – указал Рассказчик на чувственный рот дамы. – Замечено, что в период ухаживания самцы потребляют меньше пищи и резко теряют в весе.