Дорис Лессинг - Браки между Зонами Три, Четыре и Пять Страница 10

А теперь Бен Ата стоял, выпрямившись, под аркой, позади него — темная комната, и, выглядывая за арки портиков, он сразу понял, что до зари осталось около часа, хотя на небе не было ни луны, ни звезд и мимо стремительно летели низкие облака. Видневшаяся вдали полоска обозначала длинный прямоугольный пруд, на котором играли струи воды. Его раздражение не прошло, периодически Бен Ата ощущал его приступы. Этот павильон, эти анфилады комнат в нем, подходы к нему, галереи, парк, обилие прудов и фонтанов, прогулочные дорожки со ступеньками на разных уровнях — и все чертовски точно вымерено, описано, измерено, и не просто так, — а половинами и четвертями и долями, с неожиданными нарушениями стандарта. Их архитекторы, которые все как один до сих пор годами строили исключительно форты, башни и бараки, могли бы взбунтоваться. Вот, например, в этом очень длинном и узком пруду, — какая-то канава, как проворчал он, увидев план-чертеж, — было запроектировано возвести семь струй. Не пять, не десять, не двадцать, — именно семь. А в длинном, находящемся сразу за ним овальном пруду, — три, и все разной высоты…

По одну сторону прудов росла рощица из девяти лавров, и под ними Бен Ата с тревогой увидел какой-то призрак. Это не может быть женщина — слишком уж велика фигура. Тем не менее до него донеслись какие-то звуки. И он тут же понял, что это конь — ее чертов конь! Затем Бен Ата увидел и Эл-Ит — в конце длинного пруда, между ним и овальным прудом: она неподвижно сидела на высокой каменной террасе, имеющей форму круга, радиусом точно в семь с половиной футов. Каменщики, строившие эту террасу, еще шутили, что из нее может выйти неплохая лежанка. Ох уж эти шуточки, его уже тошнило от них, до смерти тошнило от всей этой истории… Интересно, видит ли она его? Но почему бы и нет? Ведь он-то ее видит, почему бы ей не видеть его.

И что тут смешного? Бен Ата принял вполне нормальную позу: ноги расставлены, руки скрещены на груди, все точно так, как принято у солдат.

Он почувствовал, что в нем еще не улеглись эта настороженность и хладнокровие, готовность броситься в погоню: но вот Эл-Ит сидит там, и нечего преследовать ее, бедняжку, неопрятную беженку, отправлять за ней по болотам и лужам пол-армии, которой ему же и придется командовать… пора бы ему и расслабиться.

Бен Ата не собирался делать первое движение или приветствовать Эл-Ит. Он совсем не хотел ее приветствовать. Он вовсе не чувствовал к этой женщине дружеского расположения. Он уже забыл их краткий миг взаимной нежности и в своем сиюминутном настроении готов был отречься от него… но он все стоял и стоял, не двигаясь. Минуты текли. Эл-Ит не шевелилась. Он видел, что там, вдали, смутно белеет ее лицо, а ее жуткое темное платье, конечно, сливалось с ночным мраком. Он допускал, что женщина от души его ненавидит. В воздухе повеяло влажным бризом, который всегда поднимался перед рассветом. Бен Ата любил, когда его будил этот слабый ветерок, который мягко веял над землей, ворошил кусты, нес с собой аромат трав и воды. Когда ему выпадала ночевка на болотах, его всегда будил этот бриз, приятный по контрасту с ветрами, безостановочно дувшими над его равнинной страной, ветрами, несущими дожди, которые могли зарядить на недели… Безотчетно он сделал несколько шагов к краю пруда. Сандалии он сегодня вообще не снимал и теперь не смог подойти незаметно и тихо, неожиданно для нее. Но Эл-Ит по-прежнему молчала. Он, мимо семи дурацких водяных струй, подошел вплотную прямо к краю небольшой террасы, и только тогда она повернула голову и молвила:

— Знаешь, Бен Ата, а тут приятно сидеть.

— Я вижу, ты плохо спала!

— Я вообще сплю не больше двух, от силы трех часов.

Эти слова вызвали у него раздражение — конечно, была бы дома ночью — другое дело!

Не придумав ничего лучше, он уселся на помост, нос краю, подальше от Эл-Ит.

Теперь ему было видно, что под лавром стояли две лошади — ее конь, вороной, и другой, снежно-белый: причем первого можно было различить только потому, что он стоял очень близко ко второму и бросал на него четко очерченную тень.

— У вас в стране, я так понимаю, лошади — совсем как для нас собаки!

— Ошибаешься, Бен Ата. — Лицо Эл-Ит было едва различимо, но по голосу он понял, что она умиротворена — или просто испугана?

Его сердце бешено забилось на какой-то миг при мысли, что она испугалась, но пульс тут же снова стал спокойным. Он словно бы со стороны услышал собственный вздох. Ему казалось, что груз уныния пригибает его к земле. Вся его экзальтация куда-то делась. Всем своим существом, всем своим жизненным опытом он ощущал чужеродность для него этой женщины, и это его угнетало, его подавляла сама ее личность.

Бен Ата лихорадочно рылся в памяти, отыскивая какую-нибудь аналогию, какую-то девушку, хоть немного похожую на Эл-Ит, чтобы было от чего оттолкнуться, потому что искренне хотел попробовать ее понять. Но никого даже отдаленно похожего не вспоминалось. Может, его мать? Конечно, нет! Мать была глуповата — как он понимал теперь. Но, честно говоря, Бен Ата свою мать не видел с семи лет, когда его отдали на выучку к солдатам. Сестры? И их он не видел с тех же пор, разве что во время кратких поездок домой; они давно замужем и живут за границами Зоны Четыре. Жены его офицеров? Смешно сказать, но он не мог вспомнить ни одной женщины, которая бы его встревожила. А эта именно встревожила. Все, что она делала, противоречило его ожиданиям. Бен Ата издергался и нервничал, как плохо взнузданная лошадь… Да что это всё лошади в голову лезут? Он вообще лошадей не любил. Он не мог припомнить, задумывался ли вообще когда-нибудь о них — просто лошади всегда были под рукой.

— Представь себе, Бен Ата, когда я проснулась и вышла в парк, я увидела своего коня — тут, у фонтана. Я подумала, что за ним недосмотрели, но это не так. Он не голоден и пить тоже не хочет… — Эл-Ит услышала, как Бен Ата медленно выпускает воздух из легких — не потому, что пытается сдержать гнев, а просто его искренне изумила создавшаяся ситуация и необходимость держать себя в руках.

— …Однако Йори волновался, выбрался из своего загона и пошел искать меня. Видимо, поэтому я и проснулась. Но мне не удалось понять точно, в чем беда, это не так просто. Я предложила ему привести кого-нибудь из друзей по загону…

Бен Ата снова медленно и осторожно выдохнул.

— Удивляюсь, — он, словно пробуя по-новому выразить свой сарказм, говорил ласково и раздумчиво, — что ты не отправилась в конюшню и сама не поговорила с кем-то из коней.

— Но, Бен Ата, ты же знаешь, я не могу выйти отсюда без щита. Я обречена оставаться в павильоне и парке. Иначе в атмосфере твоей зоны я серьезно заболею.

— Ладно, ладно, совсем забыл. Нет, не то чтобы забыл… но… ладно, ради… Бога, давай рассказывай дальше…

На языке у него замерли ругательства и всевозможные слова-паразиты. Бен Ата словно бы услышал себя со стороны — было похоже, будто говорит иностранец.

— И вот через какое-то время Йори вернулся и привел с собой этого белого коня. Знаешь его?

— Нет.

— Они поднялись по холму как раз перед тем, как ты вышел из дверей. Теперь смотри, Бен Ата, как им плохо.

Он на самом деле видел, что обе лошади тихонько стояли бок о бок, повесив головы — живое воплощение подавленности.

— Пойду к ним.

Эл-Ит соскочила с помоста и босиком прошла через фонтаны. Теперь Бен Ата ясно видел ее на фоне утреннего неба. Землю окутывала серая пелена. Рваные облака неслись совсем низко. Он пошел за ней неохотно, а обе лошади, увидев, что она тут, вышли вместе из-под деревьев и встали перед женщиной, понурив головы.

Бен Ата смотрел, как Эл-Ит гладит черного коня, потом белого; вот она наклонилась поговорить с одним, затем с другим. Он видел, как Эл-Ит, встав между ними, положила ладони на их влажные шкуры и обхватила обеих за шеи. Потом отошла, один раз хлопнула в ладоши, после чего лошади повернулись и легким галопом поскакали вниз с холма, причем обе одновременно большим прыжком перескочили через каменные стены загона.

Теперь Эл-Ит повернулась лицом к нему, и Бен Ата видел ее отчетливо. Ее личико было очень бледным и взволнованным. Распущенные волосы струились вдоль спины, влажные от мелкого тумана. Синяк возле губ никуда не делся. При виде этого синяка Бен Ата охватило дикое желание смять ее, прижав к себе — но не от любви или похоти, он был далек от этого. Это был всепоглощающий приступ жестокости. Но в своей ладони он ощущал ее изящную ладошку и от этого чувствовал себя полным дураком. Может быть, когда-то в раннем детстве он уже испытал это ощущение — кто-нибудь по-дружески вложил в его руку свою доверчивую ладошку, и с тех пор такого в его жизни не повторилось ни разу.

Бен Ата просто не мог себе поверить! Он с таким трудом удерживался от проявления не просто нерасположения, а открытой враждебности, и тут она вдруг вкладывает свою руку в его, как будто ничего не может быть естественнее. Его же рука будто окостенела и ни на что не реагировала.