Алена Дашук - Картофельная яблоня (сборник) Страница 10

– Банально, Хоботов!

– Банальность – уставшая Истина. Только я не Хоботов.

– Ты «Покровские ворота» не смотрел?

– Видел на фото. При чём тут какой-то Хоботов?

Манюня удивлённо рассмеялась и принялась пересказывать собеседнику сюжет фильма, обильно приправляя повествование цитатами.

– За тобой идут, – тень поднялась.

– Я ничего не слышу.

– Егорыч проспался. Сейчас снимет.

– Егорыч это кто?

– А, ты ж гастрольная! Сторож здешний. Хороший дед, только выпивоха.

– Подожди, а ты-то сам кто?

– Серёгой звали. Гвоздиковым. Актёр бывший.

– А теперь кто?

– Не суть! – Серёгина тень, балансируя, стала осторожно удаляться вдоль балки. Остановилась. Обернулась. – Я бы смог тебя полюбить, если бы не моя Ритка. Ты добрая. И смешная. Всё у тебя будет. Олигарха, конечно, не жди, но… Зуб-то ноет? – Почему-то Манюне показалось, что Серёга подмигнул. – Только не повторяй постоянно, что ты какая-то не такая. И обижайся поменьше.

С этими словами силуэт исчез.

Манюня услышала спотыкающиеся шаги. Это Егорыч вспомнил своё ночное приключение и возобновил поиски «нечисти».

– А Сергей Гвоздиков у вас работает? – поинтересовалась Манюня, прихлёбывая горячий чай из егорычевой чашки.

– Работал, – Егорыч погруснел. – Хороший парень был. Весёлый. С кабелем там что-то… Убило. Рукой-то схватился и… Бах! Скорая приехала, он и не дышал уж. Хороший был. Весёлый… М-да… – Егорыч перекрестился и вздохнул. – Царствие небесное! Помянуть бы надо.

Манюня стояла в театральном вестибюле. На стенах чёрно-белые фотографии служивших здесь актёров. Огромная ваза как попало набита увядающими и уже увядшими цветами. Такая традиция в этом провинциальном театришке – два цветка из преподнесённого зрителями букета отдать тем, кто ушёл. Они имеют на это право. Но сейчас ведь праздники. Не до ритуалов. Манюня вспомнила, что вчера она стояла у этой вазы, разглядывала фотографии, и ей было грустно. Казалось, что в предновогодней суете их забыли. А потом вот и её… Надо же! Особенно почему-то отпечаталось в памяти лицо нестарого ещё человека. Он улыбался так, точно вот-вот подмигнёт. Манюне от лучиков из его глаз даже полегчало. Такой ещё молодой… Под портретом было написано большими, врезающимися в сознание, буквами «Сергей Гвоздиков».

«А жаль, что всё так просто объяснилось…» – подумала Манюня и поплелась смывать осточертевший за ночь грим лунной девочки.

Зуб дёргало нещадно. Манюня долго пыталась увильнуть от похода к стоматологу, ужаса детства, но сдалась.

– Здравствуйте, – испуганно пискнула она, входя в кабинет.

– Добрый день, – ответил густой бас, странный для такого низкорослого доктора. Он обернулся и неожиданно улыбнулся. От этой улыбки у Манюни внутри что-то сладко сжалось. Страх пропал.

Инструкция по эксплуатации резиновой женщины

Ну и что, что Она была резиновая? Ему было это, что называется, до лампочки. Ага, вот до этой самой лампочки, засиженной сволочными мухами и без малейшего признака хоть какого-то абажура. Не имело особого значения и то, что свой не устланный красными ковровыми дорожками путь Она начала в неком, тогда ещё полуподпольном, Sex-shopе. Её скабрезное прошлое его мало волновало. Её, давясь сдерживаемым смехом, торжественно передавали на предсвадебных мальчишниках те, кто готовился надевать семейное ярмо, тому, кто вызывал наибольшее опасение в плане скорейшего получения статуса благопристойного супруга. Эта традиция среди его приятелей укоренилась довольно давно и потому Она кочевала из рук в руки не единожды. Каждый из счастливых обладателей обычно нарекал её новым именем и использовал в меру своих потребностей и испорченности. Учитывая свободные нравы и обилие легко доступных живых дам, Она чаще всего пылилась где-нибудь в шкафах и кладовках, стыдливо свёрнутая в бесформенный рулон. Благодаря этому Её когда-то золотистые синтетические волосы превратились в подобие сероватого клубка пакли, а красные бесстыдные губы изрядно истёрлись и потеряли былую эротическую привлекательность. Наверно, именно поэтому Она на последнем мальчишнике и досталась ему: тихому, незаметному, изредка снисходительно вспоминаемому приятелями.

Только глаза остались у Неё прежними. Нарисованные водостойкой краской, огромные и синие. Такие, каких не бывает в природе. Он помнил эти глаза с того самого момента, когда Она была впервые под дружное ржание подвыпившей компании вручена своему первому хозяину.

Всякий раз, когда Она перекочёвывала в новые руки, у него внутри что-то сжималось. Казалось, нарисованные глаза прощально скользили взглядом по нему и белые точки в них становились ярче, напоминая вот-вот готовые выкатится слезинки. Почему-то ему становилось в эти секунды невыносимо тоскливо, и волна иссушающего презрения к себе накрывала с головой.

Он устроил Её в кресле и присел рядом на корточки. Заглянул в чёрные точки зрачков с белыми крапинками бликов. Они были искусственными, смотрели в никуда. Полинявшие от времени, когда-то алые, приоткрытые губы напоминали зияющую рану.

– Никакая ты не Анжела… – тихо произнёс он. – Ты же Варя? – Кукла отрешённо взирала мёртвыми глазами поверх его головы. – Варенька…

Ему было стыдно. Хотелось загладить свою многолетнюю вину и трусливое предательство.

– Ты прости меня, Варенька, я не мог… – он опустил голову. Варя молчала. Естественно, ведь она была просто резиновой надувной куклой. – Я знаю, что ты презираешь меня. Я и сам… – Он отважился поднять глаза. – Что же они с тобой сделали! – его рука осторожно прикоснулась к спутавшейся, похожей уже на войлок серо-жёлтой пакле Её волос. – Подожди, я сейчас.

Судорожно перебирая флаконы и бутылочки с шампунем в ванной комнате, он отшвыривал их в сторону. Он был не силён во всех этих парфюмерно-косметических премудростях. Он знал только одно – Она достойна самого лучшего! И ещё он не хотел оставлять Её надолго одну. Он очень торопился.

– Ты подожди меня, я скоро! – крикнул он, на ходу напяливая куртку. – Ты не скучай. Я быстро-быстро вернусь!

Она так и сидела в кресле, уставив нарисованные нереальные глаза в пространство. Ринувшись к двери, он больно ударился коленом об угол табурета в прихожей. Вернулся. Порывисто обнял холодные резиновые плечи и прижался лбом к надувному лицу.

Вернулся он, неся в охапке шампуни, бальзамы и прочие снадобья, с помощью которых, как известно по рекламе, женщины ваяют на своих головах целые произведения искусств, волнящиеся и волнующие. Нести их было очень неудобно, он раз пять растерял всё это богатство по дороге от магазина домой. Не догадался захватить пакет, торопился.

Осторожно опустил Её невесомое тело в ванну. Воздух внутри куклы выталкивал Её наружу. Скользкая от пенной воды резина холодела. Он поёжился. Задумавшись на секунду, начал стягивать с себя свитер и джинсы…

Обхватив безжизненное тело горячими руками, он погрузился в ласковую теплоту пушистой пены и прикрыл глаза. Он баюкал игрушку, как баюкают первенца, вдыхал запах влажной синтетики пополам с ароматом каких-то неведомых экзотических цветов, изображённых на наклейке с пеной для ванны. Прикасался тревожными губами к плоскому овалу надувной головы с нарисованными глазами. В груди снова что-то сжималось. Но уже не холодно и жёстко, а точно лисица ласкалась. Тыкалась пушистой мордочкой и нежила сердце.

– Я так давно люблю тебя, – шепнул он во влагу синтетических волос.

Он отошёл и полюбовался на дело рук своих. Золотистые волны легли на резиновые плечи.

– Ты красавица, Варенька! – он не мог не сказать этого. Слова вырвались сами. Взяв в руки тюбик с красной краской, улыбнулся. – Это, конечно, не важно, но, я знаю, ты любишь быть красивой. – Осторожно тонкой колонковой кисточкой подвёл стёршиеся губы куклы. – Посмотри! – зеркало отразило обновлённое лицо игрушки. – А глаза я трогать не буду. Потому что это ТВОИ глаза… – ему казалось, что в этих синих с белыми бликами кружочках сосредоточилась вся её душа, взрощенная Её больным прошлым. Тронь – и перед ним будет сидеть совсем другая женщина… то есть кукла.

Впервые за много лет он пил вечерний чай не один. Он улыбался, то и дело приобнимал Варвару, точно боялся, что сейчас Она встанет и снова исчезнет в очередной кладовке кого-то из его приятелей. Но Она никуда не уходила. Конечно, Она же была только надувной куклой.

– Я люблю Тарковского, – доверительно рассказывал он, ставя уже четвёртую видео-кассету. Ему так хотелось рассказать и показать Ей за одну ночь абсолютно всё, что наполняло всю его жизнь до Неё. Ведь всем другим это было не интересно. Они всегда начинали скучать, стоило ему открыть рот, зевать и сбегали, не допив чай. – Тарковский, Варенька, не рассказывает фабулу, он играет на тех клавишах души, о которых ты даже сам никогда не подозревал. После его фильмов всегда начинаешь знакомиться с собой заново. И оказывается, что ты куда чище и выше, чем всегда думал о себе. Понимаешь?