Хольм Ван Зайчик - Дело Судьи Ди Страница 11

Сыхэюани составляют костяк старых ханбалыкских построек – за исключением княжеских хором, дворцов и храмов, разумеется. Традиционные жилища городских ханьцев, следующая и основная ступень после непритязательных домишек в хутунах, сыхэюани представляют собой семейные, родовые гнезда, обнесенные с четырех сторон неизбежными глухими стенами, с единственным главным входом – воротами, над коими, как правило, висит черная лаковая доска, на которой крупными иероглифами выведено название: “Усадьба семьи Мао”, “Усадьба семьи Чжан” и так далее; нередко, правда, можно видеть и нестандартные надписи вроде “Убежища Отшельника Да-би” – если кто-то из членов семьи благодаря своим дарованиям или заслугам на государственном поприще достиг широкой известности, то сыхэюань мог получить имя и в его честь; в таких случаях любят пользоваться литературным псевдонимом прославившегося.

И посейчас многие старые семьи продолжают жить в своих родовых гнездах – за низенькими воротами, за которыми злых духов, умеющих, как это ведомо любому образованному человеку, двигаться только по прямой, встречает защитный экран; в двухэтажных постройках, расположенных вдоль окружающих сыхэюань стен: сзади, в самых высоких и почетных – старшее поколение, а прочие – в боковых, пониже, но тоже весьма уютных.

Однако жизнь идет вперед, и некоторые обитатели сыхэюаней ныне предпочитают традиционному покою и уюту родового гнезда новые, благоустроенные квартиры в современных домах. Иным семействам Небо не ниспослало обильного потомства, и в таких полупустых, а то и вовсе пустых сыхэюанях, по распоряжению все того же Решительного Лю, стали, откупив усадьбу у потомков, создавать семейные музеи – если род был чем-то славен, или же небольшие постоялые дворы, насельники которых за небольшую плату могли полностью погрузиться в мир покойной и патриархальной жизни несуетного старого Ханбалыка. Некоторые не лишенные деловой хватки хозяева – а ханьцы, по наблюдениям Бага, почти все склонны к предпринимательству – открывали в своих сыхэюанях мастерские, небольшие школы боевых искусств, а вот последний из рода Ли открыл в своем сыхэюане… действующий музей отхожих мест.

Да, прав был Кай Ли-пэн, когда пророчил: удивится Баг. Баг и впрямь удивился: надо же – “Парк отдохновения”, и в каком смысле! И не только он удивился. Один из любопытствующих, вошедших в сыхэюань семьи Ли следом за ними с Каем, – по виду житель юга Цветущей Средины, – прочитав поясняющую вывеску, вытаращил глаза и не сдержал возгласа: “Во цао!”<Переводчики, следуя иероглифам, склонны интерпретировать это как “Рядом с таким талантом, как имярек, даже Цао Цао отдыхает”, где Цао Цао (155-220) – видный политический деятель, военачальник и поэт китайской древности. Что-то вроде нашего “вот это да!” или “ух, ты!”. Возможно, если бы ван Зайчик привел другие иероглифы, интерпретация возгласа была бы и иной, именно такой, как мог бы подумать искушенный в китайском языке читатель, однако же эмоциональный смысл ее от этого совершенно не изменился бы. >; Баг повел себя сдержаннее, кричать не стал, однако же с трудом совладал с лицом: челюсть так и норовила отвалиться. Наблюдавший за ним Кай лишь посмеивался тихонько и приговаривал по обыкновению “ну… да, ну… да”.

Действительно, за красивым, возвышенным и зовущим названием “Парк отдохновения” скрывалось не что иное, как музей действующих отхожих мест. Разных культур и разных народов. От всевозможных варварских заведений подобного типа до ордусских – и именно здесь честный человекоохранитель в очередной раз почувствовал, сколь же велика империя, как много в ней проживает разных племен и какие эти племена, в сущности, разные.

В “Парке отдохновения” было собрано буквально все – и типичное отхожее место среднеазиатского декханина, с указателем направления на Мекку и прочими необходимыми для ритуального очищения важными вещами; и лабиринтовое отхожее место, свойственное жителям поселков городского типа в монгольских степях; и непритязательные приспособления для отправления нужды жителями Крайнего Севера. И многое, многое другое. И всем этим можно было воспользоваться за, прямо скажем, умеренную плату.

Особенное впечатление на Бага произвело нихонское отхожее место – над резво бегущим и весело впадающим в маленькое, кишащее карпами озеро был возведен игрушечный мостик и прямо на его середине помещался маленький домик под широкой черепичной крышей с загнутыми краями; домик и был местом отдохновения. Любопытный Баг заплатил десять чохов за вход и не пожалел об этом. В домике царила суровая чистота, пахло сосновыми ветками, а в полу было прорезано аккуратное круглое отверстие, присев над которым на корточках и следовало справить нужду – прямо в журчащие ниже воды, а оттуда уж нужда попадает прямо в озерцо, к карпам. Так ничего и не сделав – собственно, он и не намеревался и зашел только посмотреть, да и холодно зимой сидеть орлом, – Баг вышел на мостик в задумчивости.

Отсюда, с небольшой возвышенности открывался вид на весь сыхэюань: затейливые искусственные горки, причудливые камни, невысокие деревья, сидящий у мостика Судья Ди: кот отказался следовать за Багом и теперь с любопытством смотрел на хозяина, вытягивал шею – гармония и покой царили в “Саду отдохновения”, и даже изумленно-радостные возгласы посетителей, казалось, являлись неотделимой частью этого умиротворения. И ланчжуну подумалось, что не так уж он и не прав, этот последний из рода Ли, устроивший в своей родовой усадьбе подобный музей. Полезное это дело. Нужно лучше знать друг друга. В живущем по сообразности обществе не должно быть закрытого, ибо все в человеке в конечном счете прекрасно, и, только познав себя самих и своих соседей во всей полноте, мы обретем гармонию и процветание.

Спустившись на другую сторону ручья, Баг тут же обрел подтверждение своим мыслям: он оказался прямо перед входом в небольшой храм, на доске перед которым значилось: “Цзы-гу мяо”, то есть – “Кумирня Цзы-гу”. Ланчжун еще в детстве слышал от матушки Алтын-ханум трагическую историю жившей почти тысячу лет назад девушки из рода Хэ, которая, не будучи в силах вынести разлуки с младшим отпрыском рода Ли, покончила с собою в месте отдохновения. В те поры браки устанавливались лишь с согласия родителей; правилом было, что родители сами или, что чаще, через сваху подбирали женихов дочерям, исходя из своих собственных, подчас корыстных соображений, и молодые впервые видели друг друга уже после свадьбы. С девицей Хэ случилось иначе: ее родители в широте взглядов явно опередили свое время, ибо девица и молодой преждерожденный Ли получили возможность оценить друг дружку еще до свадьбы, – Ли увидела жениха через щель в ставнях, когда тот вместе с родителями был приглашен в дом по случаю дня рождения ее батюшки; а юноше тайком, через сваху, передали живописный портрет девы; взаимная любовь вспыхнула с первого взгляда. И все шло хорошо – гадатель определил благоприятный день для проведения церемонии, были куплены подарки, снаряжен свадебный паланкин… но тут император милостиво повелел начать работы по приведению в порядок оборонных рубежей державы: северные кочевые варвары вновь, как уже не раз случалось, забыли о своем варварском долге, перестали платить дань и мало того – сделались необычайно дерзки, стали сбиваться в полчища. Долг перед отечеством не позволил молодому Ли жениться. Спешно собравшись, он отбыл на строительство Великой стены, да там и сложил голову во время одного из предательских набегов пребывавших в невежестве кочевников. Получив трагическую весть, девица Хэ потеряла разум и от неизбывного горя утопилась в давно не чищенном отхожем месте.

Она умерла в пятнадцатый день первого месяца, и с тех пор в этот день среди тех, кто помнил об истории влюбленных, было принято приносить девице Хэ – народная молва дала ей имя Цзы-гу, Пурпурная Дева, – жертвы: возжигать в домашнем месте отдохновения благовонные курения, жечь жертвенные деньги. А теперь Баг стоял перед первым в Ордуси алтарем Цзы-гу – раскрашенная деревянная статуя прелестной молодой девушки виднелась в покойной нише, а перед статуей, на особом столике, лежали приношения: фрукты, жертвенные бумажные ляны, даже маленькая бутылочка с эрготоу; в двух бронзовых жаровнях по бокам дымились ароматные благовония… Велика память народная, никто не забыт и ничто не забыто. Из кумирни Баг вышел просветленный.

Потом они с Каем еще некоторое время ходили по улочкам между старыми сыхэюанями – пока наконец Судья Ди басовитым мяуканьем не обратил их внимание на то, что лапы его окончательно замерзли. Да и подкрепиться бы не мешало. Тут кто-то говорил про ханбалыкскую утку?

… Повар закончил свое священнодействие и обратил взор на заказчиков. Кай Ли-пэн в ответ важно кивнул: да, все сделано правильно, большое спасибо, драгоценный преждерожденный. Работник кухни довольно улыбнулся и с ножом в руке усеменил прочь, а пришедшие ему на смену ханеянки поставили, потеснив закуски, блюдо в центр стола и расположили по правую руку от Бага и Кая по тарелочке со специальными тонкими лепешками и свежим луком-пореем, а также по плошке со сложным в приготовлении соусом “цяньмэньцзян”. – знатоки утверждают, что половина вкуса ханбалыкской утки заключена именно в этом соусе; искусство повара тут не менее важно. Судье Ди – а когда приятели и кот вошли в харчевню, невозмутимый прислужник, сосчитав их взглядом, пробормотал “трое… “ и приставил к столику особый высокий и широкий стул с особым углублением для миски – соуса не досталось, как, впрочем, и лепешек с луком. Однако же несколько кусочков утки ему перепало – быть может, и не самых хороших, но вполне ароматных и жирных. Кот к трапезе не приступал, смотрел на Бага выжидательно.