Игорь Колосов - Сумеречное состояние Страница 11

Он начал шептать Валерии всякие нежности, и, кажется, она оттаяла, хотя все еще оставалось ощущение, что она чувствует себя в чем-то виноватой, и это гложет ее, терзает, но она не в силах что-либо рассказать, по крайней мере, сегодня.

Затем у них был секс, впервые за последнюю неделю, а после нескольких оргазмов жена вновь зарыдала, правда, на этот раз не так опустошающее. И Арсений уложил ее спать, благодаря обстоятельства, что сын сейчас в спортивном лагере и ничего этого не видит. Сам Арсений устроился в кухне с книгой в руках, чем не баловал себя почти два месяца — все не было времени.

Теперь он сидел, не понимая, как это с такой легкостью, спустя столько часов, он понимает лепет слабоумного. Не зря, значит, говорят, что сразу после сна сознание человека становится податливей, словно сползают шоры дневных часов, шоры повседневности, и кроме обычных умственных способностей откуда-то появляются иные возможности.

И все же он помучился, чтобы выяснить полный смысл сказанного калекой. Если этот смысл, конечно, был. Арсений встал с кровати, замер. Что-то ускользало, ускользало, и времени становилось все меньше.

Ускользала способность понимать услышанное от калеки?

Что же это за вал такой, куда слабоумный отправлял Арсения или же пытался рассказать, что ходил туда сам? Неожиданно Арсений вспомнил одну из последних фраз: «там ристан на вал, ходин Сений».

На том самом валу какой-то «ристан»? Что это? Ристалище? Вряд ли. Не слишком ли тяжелое слово для калеки с нарушенной речью? Тогда что это? Ристан, ристан, ристан. Что? Что еще слабоумный сказал про какой-то вал? Ага, что там «китаи кусить». То есть китайцы кушают?

Арсений замер, глядя в одну точку. Конечно же, речь шла о ресторане. Да, китайский ресторан. Ну, или японский, не важно. На валу? Минуту Арсений боролся со странным ступором, чувствуя, что уже знает ответ, но ответ этот, будто кровь, текущая от сердца, еще не добралась до мозга, хотя это вот-вот случится.

И случилось. Арсений понял: китайский ресторан на Валу — на улице Земляной Вал. Слабоумный требовал от Арсения, чтобы тот пошел к китайскому ресторану на Земляном Валу. Иначе… Что он еще сказал? «Биси ходин, а то боля станит»? Быстро иди, а то больно станет? Похоже на то. Возможно, не стоило воспринимать сказанное буквально. Если же позволить себе импровизации, предупреждение означало, что Арсению надо туда наведаться, иначе случится что-то нехорошее.

Что же за ресторан такой? Почему именно там? И на Земляном Валу, наверное, не один ресторан? Или китайский всего один-единственный?

Вслед за эти вопросами пришла ясность. Плавно, будто кто-то не торопясь все объяснил. Ну, конечно. Когда-то Арсений ходил в этот ресторан со своим давним приятелем Димой. У Арсения появились деньги, и он решил себя побаловать. В заведении им понравилось, не столько, как гурманам, сколько из-за обстановки, полумрака и кабинок. Они побывали там минимум раз пять, а то и больше, Арсений никуда так много не ходил. Возможно, это заведение со временем превратилось бы в их излюбленное место, их уже знали все официанты. Все изменил трагический случай — Дима погиб. Автокатастрофа.

И после этого Арсений больше не ходил в ресторан на Земляном Валу. Даже не вспоминал его, благо хватало иных заведений, где можно было выкинуть деньги.

Арсений тяжело опустился на кровать. Что же это получается? Некий слабоумный калека требовал, чтобы Арсений пошел в ресторан, в который он когда-то уже ходил с другом? Калека знал, что Арсений там когда-то бывал? Как такое возможно?

Это выглядело похлеще того странного ночного звонка. Требование не ходить на вечеринку в меньшей степени отдавало чем-то ирреальным. В отличие от лепета калеки-слабоумного, который смотрел Арсению прямо в глаза, а затем разрыдался, когда мать оттащила его в сторону.

Что же делать? Сходить в тот ресторан? Зачем? И не ночью же?

Внезапно навалилась убийственная усталость. Арсений будто постарел за одну минуту. У него едва хватило сил, чтобы улечься рядом с женой и укрыться одеялом.

Зато он сразу же провалился в сон.

Коля проковылял из кухни в свою маленькую спальню. За спиной звякала посуда — мать мыла тарелки после ужина. Коля опустился в кресло, как обычно — неловко, и кресло заскрипело, отъехав сантиметров на десять. Он положил костыли рядом и затих, как бывало сразу после еды.

Окно спальни было распахнуто, слышались голоса детей внизу, звуки проезжающих машин по 1-ой Останкинской улицы, трель какой-то птицы.

Коля любил сидеть вечером в своей комнатушке и смотреть из окна. Со своего места он видел шпиль Останкинской телебашни. Основную часть башни закрывали высотные дома на другой стороне 1-ой Останкинской улицы, виднелся лишь самый верх — будто кончик гигантской иглы пытался проткнуть небо. Сейчас его освещали лучи заходящего солнца.

В комнату вошла мать. Тревогу на лице сменила улыбка: она заметила, что сын спокойно сидит в кресле.

— Сам уселся? Ну, молодец, молодец, мой милый.

Коля залепетал:

— Йи смити ако. Йи смити ако.

— Смотришь в окно? Молодец, смотри, смотри. Писать не хочешь?

— Ни хити, ни хити.

— Не хочешь? Ну, ладно, тогда сиди, смотри в окно.

Она наклонилась, поцеловала его в щеку и вышла.

Коля зажмурился. На щеке появилось теплое пятно — так всегда бывало после поцелуя матери. Это пятно стало расти, охватывая все лицо, голову, шею, грудь. Приятное тепло расходилось по всему телу вплоть до пальцев ног, и Коля замурлыкал. Тепло слабело, исчезая, и чем ниже, тем чувствовалось оно слабее, но щеку в месте поцелуя чуть-чуть приятно жгло.

Как уже бывало, Коля вспомнил увиденное однажды на экране телевизора: как целуются люди. Тогда он подумал, что они, наверное, трепещут от истомы, раз поцелуев так много. Его всего лишь один мамин поцелуй вводил в настоящий экстаз.

Внезапно Коля ощутил чье-то присутствие в комнате и еще до того, как открыл глаза, захныкал. Чаще всего что-то в нем опережало все органы чувств, и реакция начиналась прежде, чем он что-то видел, слышал или улавливал по запаху. Сейчас он тоже почувствовал того, кто сидел рядом, прежде чем посмотрел на него.

— Не хнычь, — потребовал голос. — Тебя ведь раньше учили, что мальчикам плакать нельзя? Учили. Так что лучше заткнись.

Коля открыл глаза и вздрогнул.

Перед ним сидел Черное Пальто. Сидел в своей обычной манере — в кресле, боком к своему собеседнику. Коля не имел ничего против, лишь бы не заглянуть в его глаза. А так Черное Пальто напоминал любого из соседей-мужчин, которые изредка заглядывали к ним с матерью.

— Ты еще не понял, что таким, как ты, нельзя шляться по улицам и надо сидеть дома?

Черное Пальто говорил тихо, но каждое слово превращалось в маленький камешек, брошенный в собеседника. Коля задрожал.

— Ти плихи деди, плихи деди. Ни трий мия, ни трий…

— Я плохой дядя? Ну, это как посмотреть, — возразил Черное Пальто. — А тебя я не трогаю, не скули. Знаешь, до такого, как ты, вообще противно дотрагиваться. Понял?

И Черное Пальто расхохотался. Тихим, каким-то неживым смехом, словно этого смеха у него было очень мало, и нужно было экономить. Несчастный попытался что-то сказать, но Черное Пальто его перебил:

— Ты лучше подойди к окну, выгляни наружу. Тебе ведь надоело маяться? Ты — калека, урод, слабоумный. С тебя все смеются, тычут пальцами. Ты нормально ходить не можешь. У тебя никогда не было и не будет девушек. Ведь они любят тех, кто может нормально ходить.

— Йи хоши, йи хоши, — вырвалось у калеки.

— Что толку, что ты хороший? Ты хуже червяка или крысы, они хоть могут ползать или бегать без посторонней помощи. Ты хочешь избавиться от самого себя, от этих костылей? Хочешь? Тогда посмотри в окно и выпрыгни, — Черное Пальто хохотнул. — И тогда, кто знает, может у тебя появиться шанс… получить что-то другое.

Коля прогундосил что-то совсем невнятное, и Черное Пальто воскликнул:

— Встань и подойди к окну, размазня!

Колю будто подтолкнули. Он поднялся без костылей, оттолкнувшись от подлокотников кресла только руками, шагнул к окну, повалившись на подоконник — ноги все-таки отказали, даже чужая воля не смогла творить чудеса больше одной-двух секунд.

— Посмотри вниз, — прошипел Черное Пальто. — Тебе разве не хочется попробовать? Попытаться изменить себя? Признайся — хочется!

Все еще под воздействием чужой воли Коля перегнулся через подоконник, глянул вниз. Закружилась голова. Кажется, перед глазами что-то мелькнуло. Он точно не понял, что это было — не хватило времени. То ли Коля увидел себя тем, кем мог бы стать, родись он нормальным ребенком, с ногами, без слабоумия, то ли увидел, кем мог бы стать, если бы… Если бы что?

Он отшатнулся от вида такой далекой земли под окном, покачал головой.

— Йи ни приги, йи ни приги…