Ольга Чигиринская - Операция «Остров Крым» Страница 11

Около одиннадцати утра передали, что советские уже в Бахчисарае.

В глазах проигравшего в пух и прах рядового Костюченко затеплилась надежда.

– Вот сейчас здесь будут… – сказал он. – И не доиграем…

– Бросай, – рядовой Хесс подтолкнул ему стаканчик с костями. – Меньше работай языком, больше руками.

Время шло, а надежды Костюченко не оправдывались. Он уже был должен Хессу тридцать четыре тичи, Смирнову – восемь и Андронаки – двенадцать с половиной, когда на дороге, петляющей между холмами, показалась голова советской танковой колонны.

Быстрее танков в батальоне оказались советские БМД, ехавшие от Лакки. Свернув с дороги, машины начали окружать базу. Из люков выскакивали «голубые береты» и, рассыпаясь цепью, двигались к батальону короткими перебежками, время от времени залегая с оружием.

– Чего это они? – удивился Костюченко.

– Ты не отвлекайся, ты бросай.

Момент был драматический. После двух бросков у Костюченко имелась на руках пара шестерок. Столбики пар и троек уже полностью закрылись, спасти рядового могло только каре.

Костюченко принялся сосредоточенно громыхать костями в стаканчике.

– Паркинсон, – буркнул Хесс.

– Нервная дрожь, – поправил его Андронаки.

Костюченко шмякнул стаканчик донышком вверх, затаил дыхание, открыл кости…

– Ты гляди – покер! – поразился Новак.

Рык БМД приблизился и замер метрах в двадцати от КПП.

– Эй, на посту! – раздался крик со стороны советских. – Выходи по одному без оружия! Считаю до десяти, потом открываю огонь на поражение!

– Серьезные парни, – по-английски сказал Хесс.

– Раз… Два…

Новак, не вынимая сигары изо рта, вышел с поднятыми руками. За ним – Хесс, Андронаки, Смирнов и Костюченко.

От цепи БМД шло человек десять «голубых беретов».

– Ты не забудь, Костюк, с тебя сорок, – сказал Смирнов.

– А в пересчете на рубли? – тихо спросил Костюченко.

– Shut up! – рыкнул Новак.

«Ужасы тоталитаризма» мы себе воображали убого: многомиллионные лагеря за колючей проволокой, сырые застенки КГБ, оснащенные по последнему слову палаческой техники, многочисленные патрули на улицах и вездесущих стукачей, одетых в плащи и непременные шапки-ушанки.

Многие потом потрясались: отчего последовал социальный взрыв, ведь крымцы были готовы к аншлюсу и представляли себе его последствия!

Нет, не представляли. Мы все-таки рациональные люди, и наше воображение опиралось на логику. Мы понимали, что, скорее всего, советские власти не захотят положиться на добрую волю пятидесяти тысяч вооруженных мужчин и женщин. Возможно, нас отправят по домам или даже посадят под домашний арест в казармах. Обидно, досадно – однако логично.

С тем же успехом логики можно ждать от Королевы Червей. У жителей Чудоземья вместо логики идеология, и согласно этой идеологии мы, Крымская армия, не можем не захотеть с ними драться – мы же недобитые беловардейцы. Поэтому нас нельзя ни распустить по домам, ни изолировать в казармах. Нас нужно вывезти на материк как можно скорее. Но логистика, проклятая логистика! Пятьдесят тысяч человек – не пятьдесят тысяч долларов, которые можно увезти в чемодане. Нас нужно где-то собрать в кучу, чтобы затем маршем прогнать до Севастополя, Керчи и Альма-Тархана, загнать на суда и переправить на континент. Там, где мы будем подальше от нашей техники и нашего оружия.

Подумать о том, как эти места оборудованы для приема большого количества людей? О еде, воде, пардон, сортирах? Да зачем, все ведь решится в течение одного дня. Ну, двух.

Короче, они сделали все, чтобы нам захотелось драться. Все и больше.

…Крымские егеря, в принципе, были готовы к тому, что их повяжут – «интернируют», как они выразились. Более или менее они были готовы к тому, что офицеров изолируют и запрут на гауптвахте. Скорее менее, чем более, они были готовы к тому, что им не позволят под честное слово остаться в казармах, а сгонят на огороженную сеткой футбольную площадку. Почти не готовы они были к тому, чтоб в течение ближайших суток обойтись без пищи и воды. И уж совсем они были не готовы к тому, что им не позволят удовлетворять одну из самых базовых человеческих потребностей в специально отведенном для этого месте. Проще говоря, им не позволят пройтись тридцать метров до сортира, устроенного в учебно-тренировочном комплексе, чтобы тренирующимся не пришлось бегать в казарму.

– Вас тут четыреста человек народу, – пояснил советский десантник унтеру Новаку, выдвинутому солдатско-унтерским составом в качестве парламентера. – А нас – сорок. Если каждого водить в сортир под конвоем, мы тут все ноги собьем. А воды вам и не надо: меньше будете ссать.

В ответ на предложение отпускать всех под честное слово советский лейтенант только рассмеялся и посоветовал оправляться на месте.

Крымцы были возмущены не столько оскорбительной сутью предложения, сколько выказанным недоверием. Ведь никто из них не собирался бежать, они согласны были примириться с изоляцией на этом пятачке, огороженном сеткой, с отсутствием пищи, с пренебрежительным обращением… Но недоверие их обижало. Разве присоединение к СССР не было доброй волей Крыма? Разве крымские «форсиз» в целом и егеря в частности проявили при сдаче хоть малейшие признаки экстремизма и конфронтации? Они полностью доверились советским солдатам – почему же те не хотят доверять им?

Новак прикинул обстановку. Дренажные люки представлялись единственным выходом из положения, но дело осложнялось солнечной погодой и постоянно увеличивающейся температурой. Скоро здесь просто будет нечем дышать.

– Петр… – обратился кто-то к Новаку, – они не могут так поступать…

– Когда они входили в Чехословакию, – осклабился унтер, – они это делали прямо в подъездах. Дренажная система, по-моему, все-таки лучше.

Прогнозы унтера оправдались. Через час над стадионом распространилась неописуемая вонь, и Новак, как ему было ни горько, внес в это свою лепту, ибо деваться некуда. Он, правда, на минуту подумал о том, чтоб отлить на столбик ограды, в самой непосредственной близости от сапог советского солдата, но отказался от этой мысли.

Некоторым утешением крымцам могло послужить то, что советские солдаты тоже не особо комплексовали. В их распоряжении был, правда, учебно-тренировочный сортир, но, поскольку было жарко, большинство десантников в неимоверных количествах поглощали пиво, которое через некоторое время требовало выхода. Посадочных мест в сортире было шесть, а желающих воспользоваться услугами заведения – гораздо больше. В результате стены из ракушечника скоро украсились живописными (хм!) потеками.

Новак сидел на горячем тартане, подстелив под себя куртку, и курил сигарету за сигаретой. Время от времени он окидывал поле взглядом и определял градус, до которого раскалилась людская масса. В тесноте, в жаре и вони эта масса довольно быстро приобрела характер критической. Под влиянием температуры шло броуновское движение умов. Новак криво улыбался: похоже, ротный прав. Еще немного – и они созреют. Как бы потом не пришлось сдерживать их, остужая самые горячие головы.

Его отделение гужевалось неподалеку. Четверо бывших караульных продолжало игру в кости, Вайль и Швыдкий слушали радио (тихонько, чтоб не привлечь внимания часовых), Вашуков лежал на спине и, похоже, спал, Ганжа и Искандаров принимали участие в оживленной дискуссии вокруг Идеи Общей Судьбы.

Новак еще раз окинул поле орлиным взглядом и углядел очаг начинающейся истерии. В руках товарищей по отделению Мясных и Меджиева бился рядовой Белоконь. Силовой захват и болевой захват не могли обездвижить и обеззвучить его полностью, так что он местами дергался и хрипел:

– Пустите, гады! Let me go, you bastards!

– Что случилось? – небрежно спросил Новак у коллеги, унтера Лейбовича.

– Этот кретин собирается лезть через забор и бежать в городок. Ему показалось, что он слышал там крик жены…

Сам Лейбович тоже держался несколько напряженно.

– А он соображает, что его просто застрелят?

– Он сейчас ничего не соображает…

Сквозь толпишку, сгустившуюся уже довольно плотно, продрался рядовой Масуд Халилов с пластиковым пакетом, полным воды из фонтанчика – один источник влаги тут все-таки был, слава Богу! И Халилова даже пропустили без очереди, узнав, что вода для обморочного приятеля. Пакет был вылит на голову Белоконя, и тот притих. Осторожно и медленно егеря разжали руки, Белоконь опустился на колени и разрыдался.

– Хватит реветь, придурок, – процедил Новак. – Не у одного тебя там баба.

– Ага, – прохрипел Белоконь. – Ты свою вывез!

– Потому что был чуть-чуть умнее тебя.

Новак оглядел всех собравшихся.

– Вот так и будем тут торчать, пока нас всех не погрузят в трюмы и не отправят в Союз, да? Или кто-то еще верит в сказочку про то, что советские солдаты возьмут нас в переподготовку?