Алекс Белов - Бифуркатор (СИ) Страница 12

В тот день Андрюшка плёлся позади меня, мусолил во рту одну из бусинок и одновременно разговаривал с ней. Так ненароком и проглотил. Я даже помню, называл Андрюшка тот шарик мистером Скрайлексом. Не знаю, откуда название, слышал только о дабстепере Скриллексе.

Андрюшка заплакал, начал спрашивать у меня, когда он умрёт. Надо сказать, что анатомией я не увлекаюсь, но уже в десять знал, где что находится. Мне этот опыт преподнесла жизнь. В том возрасте я по глупости проглотил два болтика от конструктора. Испугался. Побежал к маме, которая заботливо объяснила мне, что завтра я этими болтиками покакаю, а потом, на ночь глядя, провела мне лекцию по анатомии. Андрюшка этих знании избежал, поэтому в тот день покорно принялся ждать смерти.

Мне было потешно и в то же время жалко его. Такой мелкий, мой опарыш, совсем не знает строение желудочно-кишечного тракта. Мне сразу вспомнилась известная интернет история про пятилетнего мальчика. Его попросили сдать кровь для спасения умирающей сестры. Он сдал, а потом спросил: а через сколько я умру? Ни дать ни взять Андрюшка.

Я прочёл ему ту же лекцию, что и мама мне три года назад. Под конец мелкий успокоился, всхлипывал, и прислушивался к моим словам. Такой потешный, с мокрыми ресницами. Добил он меня вопросом:

— А он в печени не застрянет?

От смеха я перегнулся пополам, только вот мелкому было совсем не смешно, и он покорно ждал, пока я успокоюсь и отвечу.

Уже на следующий день Андрюшка вышел из туалета с круглыми глазами и в шутливой форме заявил:

— Я посрал мистером Скрайлексом.

В тот день мелкий казался мне наивным, глупеньким и умилительным. Наверное, он думал, что кости у него деревянные, еда растворяется в крови сразу, как только её проглотишь, а смерть — это персонаж компьютерной игры.

Восьмого августа мама выходит из спальни, я проваливаюсь в дрёму, в которой приходят воспоминания о мистере Скрайлексе, и я просыпаюсь. Больше той ночью мне уже не заснуть.

Я плачу до рассвета, потому что разум рисует мне видения мучений Андрюшки. То он барахтается в воде, а ил обвивает его лодыжку; то мелкий лежит на дне ямы с открытым переломом ноги. Но самое страшное видение — третье.

В нём Андрюшка в подвале непримечательного мужчины из нашего района, который опускается каждый вечер вниз, в темноту, и что-нибудь отрезает у Андрюшки. Кругом кровь, брат кричит. Моё сердце разрывается. Я рыдаю и кидаюсь в воображаемый подвал, на страшного мужчину, колотя его кулаками и крича:

— Тварь! Он даже ещё не знает, что такое смерть!!!

Мои красные глаза бурят потолок, за окном — рассвет. Я думаю, в смерти детей есть некоторая несправедливость. Они умирают, даже не зная, что с ними происходит.

Двенадцатого августа состоялись девять дней после смерти тёти Марины.

Стёпка написал десятого. За коротенькое слово: привет, я ухватился как утопающий за спасательный круг, и провёл длительный диалог.

Как ты?

Не знаю. Устал.

Чем занимался?

Устал грустить. Пусто в доме.

Я тебя понимаю. Без опарыша тоже пусто.

Приходите послезавтра на девять дней.

Я обязательно буду.

Мать с отцом перестали спорить о похоронах Андрюшки, но никакого действия не намечалось, из чего я делаю вывод: победила-таки мама. Однако родители почти не разговаривали. После ужина отец всегда выходил на крыльцо и проводил там время до поздней ночи, иногда стеклянными глазами читая Спорт-Экспресс, иногда смотря в пустоту. Десятого за ужином я предложил им сходить на девять дней тёти Марины. Отец, сворачивая газету, собираясь улизнуть на крыльцо, проворчал:

— Вот ещё.

Мама же пожала плечами и сказала:

— Мы сейчас в таком положении, что впору самим зазывать на поминки. На чужих похоронах мне только хуже станет.

— Тогда я схожу, — говорю, клюя макароны с сыром.

Шаркающие шаги отца на секунду замерли у двери, а потом щёлкнула ручка, и папа вышел в ночь.

— Тебе действительно нужно развеяться, встретиться со старым другом, — безучастно сказала мама и направилась наверх. С таким же успехом меня могло не быть, она бы не заметила.

Двенадцатого утром я надевал школьную форму. Оказывается, за лето, мои гормоны прибавили мне почти дециметр. Костюм стал меньше, но зато теперь он сидит приталено, даже стильно. Прицепляю галстук с незамысловатым розовым рисунком, и держу курс в дом давнего друга.

У ворот толпилась вереница машин, во дворе шептались незнакомые мне люди, облачённые в чёрные одежды. Мужчина в строгом костюме и две девушки — лицо одной прикрывала вуаль — переговаривались почти у самых ворот. Девушки кротко смеялись, приложив руки к губам. Им наплевать на поминки, здесь просто раздавали бесплатную еду, и если бы не скорбная обстановка, они заржали бы во весь голос. А вот пожилая пара на крыльце выглядит печальной.

Прохожу мимо родственников и открываю дверь в прихожую Герундовых. В гостиной брожу мимо шепчущихся тел в поисках Стёпки, как возле стола меня окликает голос Серёги:

— Артём.

На Сером чёрный костюм, бордовый галстук осторожно прячется за уголками воротника белой рубашки. На лице парня не замечаю следов грусти, даже наоборот. Его рука обвивает талию молодой девушки, кажется, Наташи. Я замечал пару раз её в обществе Сергея. Если ни с кем не путаю, но вроде всё те же прилизанные длинные золотистые волосы. Наташа кротко улыбается.

— Ты к Стёпке?

— Ну могу и к тебе, — пожимаю плечами и ворую со стола виноградинку.

— Я немного занят, извини, — Серёга косит глаза в сторону Наташи, как будто я не понимаю о чём он. Серому, похоже, вообще казалось, что его окружают тупорылые идиоты, которым надо объяснять каждый шаг. Он из тех людей, кто расскажет анекдот, а потом объяснит смысл до того, как вы посмеётесь.

— Тогда я всё же найду Стёпку, — коротко улыбаюсь и срываю ещё одну виноградину.

На кухню я не вхожу, но слышу оттуда тихий плач. Отец Стёпки. За кадром доносится успокоительный шёпот другого мужчины. Я незаметно проскальзываю к лестнице и несусь в комнату друга.

Стёпка лежит на кровати, животом вниз. Полы пиджака распластались по покрывалу, галстук уныло свисает с края. Взгляд направлен сквозь очки куда-то в дверь кладовки.

Услышав шум открываемой двери, друг смотрит на меня, но на лице не появляется ни одной эмоции. Замечаю левую руку, что безвольно свисает с кровати, а пальцы медленно гладят коврик.

— Как хорошо, что ты пришёл, — зомбированным голосом говорит Стёпка.

— Я и сам рад. У нас дома творится что-то невероятное.

— Как видишь, у нас то же, — ноет голос друга.

Я устало бросаю тело в красное круглое кресло у шкафа.

— Мы должны привыкнуть к новой жизни, — тихо произношу. — Понимаешь? Рано или поздно всё равно оно придёт. Я решил, что уж лучше рано, чем поздно. Я стараюсь сейчас думать о себе. Понимаешь?

— Да что тебе? — вздыхает Стёпка и снова смотрит на кладовку. Подушка мнёт лицо друга, смешно оттопыривая губы и превращая лицо в гримасу. Очки съехали на бок. — Учитывая то, как ты относился к Андрюхе, я вообще удивлён, что ты заметил его исчезновение.

Вдруг слова Стёпки вызывают во мне эхо обиды.

— Я любил брата, — туплю взгляд в пол и задумываюсь о мальчике, который ещё три недели назад жил со мной в комнате.

— И поэтому называл его опарышем… — язвительно усмехается Стёпка.

— Ну а что? — пожимаю плечами. — Неужели вы с Серым даже ни разу не обозвали друг друга???

— Неа, — отвечает Стёпка. — И даже не подрались.

У меня мозги кипят. Десятилетний опыт жизни с младшим братом подсказывал, что Стёпкин вариант просто НЕВОЗМОЖЕН.

— Мне кажется, всё от характера зависит, — вдруг говорит мой гениальный товарищ. — Мы с Серым не конфликтные люди. Не эмоциональные. Слабостей у нас нет. А ты очень эксцентричный, любишь доказывать свою точку зрения, любишь подвижный образ жизни. Вот поэтому ты и конфликтовал с Андрюхой.

Из монолога Стёпки я понял только несколько слов, и тут же указал:

— Не скажу, что ты не эмоциональный. Ты сентиментальный. И принимаешь всё близко к сердцу.

Стёпка переворачивается на спину, кладёт руки на лоб и смотрит в потолок.

— Я меланхолик, — произносит он. — Поэтому всё принимаю близко к сердцу. И Серый это знает. Он охраняет меня от всех внешних опасностей. Может, он и ведёт себя чересчур заботливо, но зато это единственный человек, которому я могу довериться. Даже больше чем матери и отцу, а что мог Андрюха сказать про тебя? — Стёпка смотрит в мою сторону, а я хмурюсь. Разговор мне не нравится.

— Причём тут это? — выдавливаю я.

— Нет, ну я про то, что, вот умирал твой брат где-то, а перед смертью кого звал? Артёма? Не, его бы он позвал в самую последнюю очередь. Он звал маму, папу, но не верил, что ты его спасёшь. Он даже вряд ли бы подумал, позови тебя, примчишься ли ты? Я всю жизнь знаю, если меня какая тварь обижает, если мне нужна сильная поддержка, я иду к Серёге. И прошу его помочь. И он никогда не отказывает. Ни один козёл из школы меня не тронет. А Андрюха всё терпел. Мы ж в одной школе учимся. Я знаю, что он справлялся с трудностями в одиночку. Он часто просил тебя помочь?