Сергей Дубянский - Арысь-поле Страница 13

— А зачем тогда приехал, меня поднял ни свет ни заря? Мог бы позвонить и сказать — все на фиг, по причине нецелесообразности и полной глупости.

— Мог бы. Но все-таки какое-то у меня двоякое состояние — вроде, и хочется, и колется; типа, и самому смешно, и не делать не могу — сразу возникают мысли об упущенных возможностях…

— Ну да, типа, рулетка закрутилась, шарик запрыгал, и остановиться уже не можешь, хотя знаешь — все равно наеб…т.

— Есть другой вариант — чего-то хочу, а кого, не знаю. Блин, сороколетние мужики занимаются херней!.. Это, брат, называется, скука, — резюмировал Слава.

За поворотом показались дома и сбросив скорость, джип подкатил к магазину, где позавчера они покупали минералку.

— Ну и?.. — Слава заглушил двигатель.

— Пошел на разведку, — Вадим вылез из машины, а Слава закурил, наблюдая за бредшими мимо загорелыми мужиками с косами на плечах; потом из калитки появилась женщина.

— Валька! — крикнула она звонко, — ты за молоком-то идешь?

— Иду! — из противоположного дома послышался перезвон стеклянных банок.

…И никакой телефон не нужен… — Слава усмехнулся.

Минут через десять вернулся Вадим и ловко запрыгнул на сиденье, обрывая Славины идиллические мысли.

— Значит, докладываю. Продавщица Оля — лет тридцати, местная. В детстве слышала от бабки, что хутор — место нехорошее. Они даже детьми играть туда не ходили, и заброшен он столько, сколько она себя помнит.

— А на вид более-менее свежий… ну, не тридцать лет, точно.

— Да за тридцать лет жердины, которые мы жгли, должны превратиться в труху, а лес давно б забил весь участок! У друга дача, так ею всего пять лет никто не занимался — мы как-то приехали, там деревья, во!.. В руку.

— Сосны не дают поросли.

— Ну, хрен с ними. Короче, фамилия Чугайновы ей ни о чем не говорит. Нет в деревне людей с такой фамилией, и на ее памяти не было. Узнать, что и как тут было раньше, можно у Анны Никифоровны, которой девяносто лет, но она сама еще копается в огороде. Живет в шестом доме от магазина вместе с шестидесятилетним сыном, который алкаш. Когда-то он убил свою невесту, отсидел срок и вернулся. Сейчас пьет, но мухи не обидит. Вот такая информация.

— Нормальная информация, — Слава завел двигатель, — поехали к Анне Никифоровне.

Джип медленно пополз вперед, и Вадим вслух считал дома. Около шестого они остановились. От улицы его отделял когда-то синий, а теперь неопределенного цвета, штакетник; за ним виднелось несколько яблонь и домик с маленькими окнами, но чистенький и ухоженный; еще оттуда доносилось кряканье уток.

— Не так уж плохо для девяноста лет и сына-алкаша, — констатировал Слава, вылезая из машины.

Распахнув незапертую калитку, они подошли к дому. На пороге стояло две пары калош, исчезнувших с прилавков магазинов лет сорок назад, и таз, из которого воняло гнилыми овощами. Вадим осторожно постучал, но никто не ответил, и он приоткрыл дверь. Изнутри пахнуло специфическим кисловатым духом, присущим только деревенским избам (он помнил его со времен институтских «колхозов»).

— Анна Никифоровна! Вы дома?..

— Кто там? — послышался старческий голос, — проходите!

Миновав сени, гости оказались в комнате, где на диване сидела сухонькая старушка с ввалившимися щеками. Увидев незнакомых, одетых по-городскому мужчин, она быстро перекрестилась и спросила испуганно:

— Вы кто? Чего вам надо?

— Успокойтесь, — Слава, оказавшийся чуть впереди, улыбнулся, — мы хотим поговорить с вами, порасспросить…

— О чем же это? — хозяйка подозрительно прищурилась, — скотины у меня нет. Тут уже приезжали коровенок скупать. (Вадим со Славой переглянулись — значит, бизнес добрался и до этой глуши). Утей могу продать — у меня их с полсотни…

— Мы ничего не покупаем, — мягко перебил Вадим.

— Частушки, что ли собираете?.. И такие тоже приезжали. Но вы-то для студентов староваты…

— Можно мы пройдем?

— Проходите, коли зашли, — поведение гостей не внушало опасений, и хозяйка успокоилась.

— Анна Никифоровна… — Вадим выдвинул один из двух имевшихся стульев на середину комнаты, и сел. «Легенду» они не разработали, поэтому приходилось импровизировать по ходу дела, — места у вас красивые.

— Красивые, — согласилась хозяйка, — и что? Домик решили прикупить? Думаете, если мне восемьдесят восемь лет, то не соображаю ничего, и меня можно запросто выгнать? Нет, ребятушки, ступайте своей дорогой.

— Ну, что вы, Анна Никифоровна, — Вадим улыбнулся, — мы не о вашем доме.

— А о чьем? — хозяйка явно заинтересовалась, — тут Тимофевну сын к себе зовет. Она продаст.

Слава понял, что хозяйка сама подсказала прекрасную тему.

— Деревня от реки далековато, — сказал он, — а мы, вот, видели прямо на берегу сруб в весьма приличном состоянии, только крыша рухнула. Чей он?

— Чугайновский хутор, что ли?.. Вот это, ребятушки, вы удумали! Избави вас бог!.. Там никто жить не отважится.

— Почему? Место хорошее. Если подремонтировать, да облагородить, получится, типа, турбаза «Деревенская изба». Чтоб, значит, и за водой сходить, и дрова самому наколоть — знаете, городские сейчас настолько изнеженные, что их тянет к подобной экзотике, — Славе самому понравилась идея, поэтому говорил он увлеченно и убедительно.

— Бросьте вы эту затею, — хозяйка насупила брови, — дурное это место. Гиблое.

— Почему?.. Может, предание какое существует? Так вы расскажите, это ж еще интереснее — сейчас ведь фольклор в моде. В Англии, к примеру, замок с привидениями в три раза дороже стоит, чем без привидений.

— Насчет, привидений, не знаю — врать не буду… — хозяйка задумалась, — только больно много жизней попортил тот хутор.

— Расскажите — может, мы и передумаем.

— Лучше б передумали… Значит, построил тот хутор человек по фамилии Чугайнов. Давно это было. Я только родилась еще. Говорили, будто из купцов он. Только мне кажется, никакой он был не купец, а тать самый настоящий.

— Кто? — не понял Слава.

— Тать. Ну, разбойник, что ли. На дороге промышлял. Раньше-то через наше село езжий тракт проходил, потому как мост был рядом. В гражданскую белые сожгли его, а новый большевики ближе к райцентру построили, и захирело село. А в старые времена много люду здесь ездило. Так вот, у Чугайного того всегда откуда-то и товар брался, и подводы с лошадьми. Не знаю, но тать он был, и все тут. Полиция сколько раз к нему приезжала, а ему хоть бы что. По двору их поводит, сараи, да амбары пооткрывает, ничего они не найдут из того, что искали, и уезжают до другого раза.

Был у него сын, подельник евоный, и дочь. Девка статная; черноволосая, черноглазая, прям, цыганка. Хотя и было в кого — они с женой сами такие же были.

Богатства они много нажили — не знаю уж, правдами или неправдами, а однажды принес тать из лесу дитя, мало́е совсем. Девочку. Отца ее с матерью потом зарубленными нашли и обобранными до нитки. Думаю, пожалел он дитя, а, можа, кара божья ему в таком виде явилась. Только когда полиция в очередной раз наехала и хотела дитя-то забрать, начал этот «червячок» орать до посинения, как у татя с рук ее забирали. Плюнули полицейские и оставили девку ему, потому что имен тех зарубленных, никто не знал, и прав на нее никто не заявил. Дал он ей свою фамилия и назвал дочерью, хотя была она светловолосая, а глазищ таких в наших краях отродясь ни у кого не было — у наших они, вроде, круглые, а тут… прям, татарка какая, только зеленючие, как тина болотная.

Слава многозначительно глянул на Вадима, но промолчал.

— …Девку Настей назвали. Росла она, росла, и странное вокруг стало твориться. Хозяйством-то тать никогда не занимался, а тут, как все начало у него расти! К примеру, помню, засуха случилась — у всех недород, скотина падает с голоду, а у него полные амбары. Корова — как отел, так два теленка. Куры плодятся несчитано, и хоть бы один цыплок захудалый сдох. Тать не нарадуется — даже в лес стал реже ходить. А, вот, жена его… Дунька, кажется — не помню уже. Ну, пусть Дунька будет. Она, вот, невзлюбила падчерицу за то, что та в церковь не ходила. Никто даже не знал, крещеная Настька али нет, но когда принес ее тать, креста, говорят, на ней не было.

По всякому Дунька пыталась в церковь ее зазвать — и упрашивала, и подарки дарила разные, и в сарае с крысами запирала, а иной раз не выдержит, привяжет к дереву и давай вожжами полосовать; орала, конечно, Настька жутко, но в церковь так и не шла.

Однажды тать надолго уехал, и подговорила Дунька старшего сына, Ваську, чтоб тот с ней вместе силой Настьку к батюшке повел — так ей надо было душу свою успокоить. Она, вообще, женщина сильно верующая была; даром, что внешность цыганистая.

Так вот, зимой все случилось — в аккурат перед тем воскресеньем, как они с Васькой-то сговорились дело свое сделать; пошла Дунька на реку, да и провалилась под лед. И люди все видели, и течение у нас, вроде, слабое, а унесло ее к другому берегу. Так и не спасли. А Ваську по весне лошадь лягнула, и сразу насмерть. Осталась от Дуньки еще дочь, так она осенью, то ли от ангины, то ли не помню уж от чего, но тоже померла.