Георгий Шах - Нет повести печальнее на свете… Страница 13

— Я изучу твою благословенную математику.

— Нет, Ром, это не так просто, ей надо посвятить всю жизнь. А кроме того, все будут против нас — твой клан, мой клан… Мои близкие разъярились, они готовы заточить меня в доме, чтобы не допустить встречи с тобой. Один только Тибор не сходит с ума. Но что он может! Представляешь, Ром, нас двое, а на той стороне весь мир — осуждающий, злобствующий, грозящий. Разве мы можем устоять? Мне страшно, я боюсь за тебя.

Она всхлипнула. И ее страх придал ему силу и уверенность.

— Успокойся, Ула, — сказал он мягко и твердо. Какая-то новая для нее нотка прозвучала в его голосе, словно именно в этот момент Ром превращался из юноши в мужчину. — Успокойся, милая, — повторил он, — я не дам тебя в обиду, мы выстоим. Скажи мне только, ты любишь меня?

— Я еще не слышала твоего признания, а ты уже требуешь его от меня. У агров такой обычай?

— Нет, — рассмеялся он, — у нас, как у всех.

— Мне кажется, Ром, я люблю тебя.

— Теперь моя очередь, Ула. Слушай меня внимательно.

— Я вся превратилась в уши.

— Ты перевернула мою жизнь, Ула. Что сильней любви? Ничто. И только мы, люди, на нее способны. Скалы не рушатся добровольно, чтобы спасти другие скалы. Деревья не рубят себя, чтобы оставить больше влаги своим соседям. Горы не склоняют вершин перед товарищами. Звезды не гаснут, чтобы позволить другим светилам светить ярче. Все это может лишь человек, и я осознал себя им, полюбив тебя, Ула. Когда мы с тобой встретились впервые, ты сказала, что я не знаю теории вероятностей. Это правда. Зато ради тебя я дам изрубить себя на куски.

Ты боишься, что нас сломают. Нет, Ула, это не под силу даже всем кланам вместе взятым. Кроме того, будь уверена, найдется немало таких, кто будет на нашей стороне. Моих друзей, Метью и Бена, ты знаешь. Ты говорила о своем брате… да разве мало добрых людей на свете! Но, если даже все на нас ополчатся, с нами останется наша любовь.

Ула всматривалась в горящие глаза Рома, вслушивалась в его пылкое признание, и таяли мучившие ее страхи и сомнения.

— За что ты любишь меня, Ром? — спросила она.

— Не знаю, должно быть, за загадочность, а ты?

— За твою любовь ко мне. Я эгоистка?

— Ты просто отзывчива.

— Ты шутишь? Не думай, я тоже готова дать изрубить себя на куски ради тебя. Пусть будут прокляты те, кто хочет нас разлучить.

— Пусть будут прокляты все, кто разлучает влюбленных.

— Извини за теорию вероятностей.

— Не бойся, я и до нее доберусь. Подождешь?

— Нет, не хочу ждать. Поднимись ко мне, Ром.

Стена дома Капулетти была снизу доверху украшена медальонами с изображением математических формул и геометрических фигур. Воспользовавшись ими, как ступеньками, Ром буквально взлетел на балкон, схватил Улу в объятия и стал покрывать ее лицо поцелуями. Она отвечала ему с тем же исступлением. Потом, отстранившись, взяла его за руку, приложила палец к губам, и они на цыпочках вошли в комнату.

— Как ты прекрасна, любимая, какое у тебя гибкое тело и нежная кожа!

— Как ты прекрасен, милый, какие у тебя широкие плечи и ласковые руки!

— Ты самая красивая женщина на Гермесе!

— Тебе нет равных среди мужчин!

— Я твой навечно, Ула!

— Я буду всегда тебе верна, Ром!

— Ты не жалеешь? — спросил он.

— Как тебе не стыдно! — ответила она…

Несколько минут они лежали молча, переживая свершившееся таинство любви.

— Расскажи мне, Ром, о своей профессии.

— Знаешь, Ула, я люблю землю, она наша кормилица. Вы, маты, да и другие кланы, привыкли получать свой хлеб, не задумываясь, откуда он берется. А мы растим его, и это, поверь мне, не проще, чем суперисчисление твоего деда.

Она улыбнулась и взъерошила его волосы.

— Да, да, — продолжал он, горячась, — ты даже не представляешь, как много надо знать и уметь, чтобы подготовить почву к посеву, вовремя, не позже и не раньше назначенного погодой срока, оплодотворить ее зерном, заботливо выходить слабые, нежные ростки…

— Ром, кого ты любишь больше, меня или свою землю?

Он ответил ей поцелуем.

— Это не моя, а наша земля, Ула, попытайся увидеть в ней живое существо. Подумай сама, мы вносим в почву удобрения, то есть задабриваем ее, подкармливаем, чтобы она в ответ была милостива к нам. А если обращаться с ней скверно, не жалеть ее, не ублажать, не лелеять — она оскорбится и жестоко отплатит.

— Но ведь так с любым неодушевленным предметом. Кинь камень в скалу, он рикошетом может тебя искалечить. Закон противодействия. Что ж, по-твоему, и к скалам надо относиться, как к живым, и у них есть душа?

— У скал — не знаю, а у земли и у всего, что на ней растет, есть. Пшеничный колос, дубовый лист, куст рябины — им, как и нам, суждено родиться на свет, набраться соков, расцвести, а потом состариться, увять, умереть. Они, как и мы, обожают ласку и терпеть не могут грубости. С ними, я это точно знаю, можно говорить по душам, тогда найдешь отклик.

— Без помощи апа?

Ром погрозил ей пальцем:

— Ах ты, насмешница. Скажи лучше, твои мудрые формулы — в них есть душа?

— Еще какая! — оживилась Ула. — Всеобъемлющая.

— Сама придумала?

— Если по-честному — это выражение моего отца.

— Почему всеобъемлющая?

— Потому что математика универсальна. Наш язык, язык количественных измерений и превращений, позволяет охватить все в природе. И для твоих любимых растений, кстати, можно отыскать свой алгоритм.

— А что это такое? Прости мое невежество.

— Система правил, с помощью которой можно решать задачи определенного круга. Найти ее — значит проникнуть в самую суть явления. Ну, чем алгоритм не душа?

— Мне все-таки думается, что формулы бездушны, мертвы.

Ула надула губы.

— Не смей обижать мои формулы! — сказала она полушутя-полусерьезно.

— Не сердись, — улыбнулся Ром, — ты ведь знаешь, что мне самому нравится постигать смысл вашей абракадабры. Раз я полюбил тебя, я люблю все, что имеет к тебе отношение, все, к чему ты прикасаешься. Просто мне кажется, что формулы или алгоритмы, как тебе больше нравится, отражают ум вещей, а не их душу. Подумай сама, разве можно выразить на вашем языке то, что мы с тобой сейчас ощущаем.

— Можно: Ром плюс Ула равняется любовь.

— И вправду. Да здравствует математика!

— Нет, к черту математику и да здравствует любовь! Обними меня, Ром.

…Они по очереди шептали друг другу горячие бессвязные признания. Внезапно Рому захотелось услышать ее без перевода, и он велел апу отключиться.

Со смешанным чувством восхищения и досады Ром ловил и ощупывал на слух незнакомые слова и выражения. Видимо, то, что ему удалось усвоить из выкраденного учебника, было ничтожной частицей языка матов и почти не присутствовало в лексиконе взрослого человека. Резкие гортанные звуки, таившие в себе абсолютное всеведение, обволакивали сознание, одновременно возвышали и унижали, побуждали к покорности и сопротивлению. Они действовали на него, как песня сирены на мореходов из старинной легенды, которую пересказывала в детстве мать. И Ром знал, что нельзя поддаваться их обаянию, позволить усыпить себя, иначе его кораблю грозит разбиться о скалы. Должно быть, именно в магии знания, недоступного для других, заключено могущество племени, которое сумело поставить себя выше всех прочих и к которому принадлежит его Ула.

Его Ула — эта мысль успокоила Рома и вернула ему самообладание. Ведь он слышит объяснение в любви, пусть облеченное в причудливую форму. Его настороженность — не что иное, как атавизм, следствие исконной подозрительности ко всему чужому. Надо отбросить ее прочь, безбоязненно пойти на зов сирены, иначе он никогда не сумеет переступить порог, разделяющий их с Улой, слиться с ней не только телом, но и духом. И не следует ждать, пока она переступит этот порог. За ним, за мужчиной, решающий шаг.

Вслушиваясь в шепот Улы, Ром нашел подтверждение своим мыслям. Да, с ее уст слетали непостижимые формулы, и кто знает, сумеет ли он когда-нибудь проникнуть в их смысл. Но все они так или иначе сопрягались с его именем. Бесконечное множество и Ром, вектор функционального пространства и Ром, комплексное переменное и Ром, конформные отображения и Ром, закон больших чисел и Ром, уравнения третьей группы и Ром, аксиоматический метод и Ром… — бесполезны попытки угадать, какая здесь подразумевалась связь. И не надо угадывать, ибо голос Улы озвучен чувством. Это была высшая математика любви, и, окончательно осознав ее содержание, Ром едва не задохнулся от счастья.

Ула замолкла. Слово было за ним, но Ром медлил, обдумывая неожиданно пришедшую в голову мысль. Ну, конечно, она должна пройти такое же испытание языком чужого племени, чтобы, услышав в нем голос любви, в конце концов понять и принять его.