Мо Янь - Мучительные перевоплощения Симэнь Нао Страница 14

- Сельский председатель, пощадите меня, я действительно ничего не знаю. Не забирайте жизнь у такой собаки, как я.

- Симэнь Бай, перестань! – сказал Хун Тайюэ, не давая ей снова опуститься на колени. Сначала он имел сочувственный вид, но вдруг стал строгим. Оглядываясь на людей вокруг себя, он сказал сердито: «Разойдитесь! Чего уставились? Нет ничего интересного! Разойдитесь!».

Склонив головы, люди медленно стали расходиться.

Заметив толстую женщину с длинными распущенными волосами, Хун Тайюэ сказал:

- Ян Гуисян, подойди-ка сюда и помоги ей!

Ян Гуисян в качестве председателя совета спасения женщин теперь заведовала женскими делами в сельском управлении и приходилась двоюродной сестрой Ян Ци. Желая услужить председателю, она помогла Симэнь Бай зайти в дом.

- Симэнь Бай, хорошо подумай и скажи, это твой муж, Симэнь Нао, закопал кувшин с сокровищами? А пока думаешь, вспомни, где еще что-то спрятано. Скажи, не бойся, ты ни в чем не виновата, вся вина лежит на Симэнь Нао.

Звуки жесткого допроса хорошо доносились из центральной части дома до моих оттопыренных ушей. В это мгновение Симэнь Нао и осел были чем-то единым.

- Сельский председатель, я действительно ничего не знаю. Та территория, где нашлись сокровища, не принадлежала нашей семье, и если бы муж хотел что-то закопать, то сделал бы это не там...

Хлоп! – кто-то ударил ладонью по столу.

- Повесьте ее, если не хочет ничего говорить!

- Прижмите ей пальцы дверью!

Моя жена стала заикаться и умолять её пощадить.

- Симэнь Бай, хорошо подумай. Симэнь Нао уже мертв, и закопанные сокровища ему больше не понадобятся. А вот если мы их выкопаем, то они станут для нашего кооператива большим подспорьем. Тебе нечего бояться, мы стали свободными людьми. Наша политика не заключается в том, чтобы кого-то бить и мучить. Признайся, и я гарантирую, тебе будет большое снисхождение, – раздавался голос Хун Тайюэ.

Охваченный печалью, я чувствовал себя так, будто мне ставят на бедре клеймо раскаленным железом или кромсают тело острым ножом. Тем временем солнце уже зашло, луна поднялась высоко в небо. Серебристо-серые холодные лучи луны истекали на землю, деревья, винтовки милиционеров и блестящий фарфоровый кувшин. Этот кувшин не принадлежал семье Симэнь, а кроме того мы не спрятали бы свои ценности на чужой территории, где когда-то гибли люди, взрывались гранаты. Это было место, где собирались призраки. Поэтому, разве я мог бы что-то спрятать именно там? К тому же, мы были не единственной богатой семьей в селе, и почему обвиняют именно нас?

Я не мог больше терпеть, не мог слушать криков Симэнь Бай. Ее плач причинял мне боль и вызывал угрызения совести. Я жалел, что перестал с ней спать, когда сошелся с Инчунь  и Цюсян, и она, молодая тридцатилетняя женщина, всю ночь оставалась в одиночестве, читая буддийские сутры под стук деревянных четок, которыми пользовалась моя мать, – щелк, щелк, щелк, щелк, щелк...

Резко подняв голову, я дернулся, но был привязан к столбу, а потому двинул задними ногами и разбил кормушку. Я дергался то в одну, то в другую сторону, а из моего горла вырывался неистово-горячий хриплый рев. Внезапно я почувствовал, что привязь меня отпустила. Почувствовал, что освободился и через приоткрытую дверь сарая стремительно бросился во двор. И тогда же услышал, как Цзиньлун, писающий под стеной, воскликнул:

- Папа, мама, наш осел  выбежал во двор!

Я попрыгал немного по земле, чтобы немного испытать подковы, под которыми звенели камни и брызгали искры. Увидел, как лунный свет заблестел на моем круглом крупе. Увидел, как Лань Лянь выбежал из своего дома, а милиционеры – из помещения управления. Свечи из открытой двери осветили половину двора. Я понесся прямо к абрикосовому дереву и задними ногами двинул по блестящему кувшину с такой силой и громким треском, что несколько его осколков пролетели над деревом и упали на черепичную кровлю. Хун Тайюэ выскочил из управы, а Цюсян появилась из восточного крыла дома. Милиционеры щелкнули предохранителями своих винтовок, но я не испугался, потому что знал, они могут застрелить человека, но никогда не посмеют убить осла. Осел – домашнее животное и не разбирается в человеческих делах, но каждый, кто решится его убить, станет животным. Хуан Тун наступил на мою уздечку, но я одним рывком шеи уронил его на землю. Потом я закрутил-завертел головой, и моя уздечка, словно кнут, влепила Цюсян по лицу. Я обрадовался, услышав ее вопль. О, как мне хотелось сейчас оседлать эту шлюху с черной душой! Но я перепрыгнул через нее. Люди сбежались, чтобы окружить меня и унять. В отчаянии я бросился в здание управления. Это я, Симэнь Нао, я вернулся домой! Я хочу сесть в любимое кресло из красного дерева, закурить свою любимую трубку, взять свой графинчик для вина, выпить двести граммов пшеничной водки и закусить жареной курочкой!

Но вдруг я понял, что в комнате мне стало удручающе тесно. Кафель под моими копытами зацокал. Все в комнате валялось вдребезги разбитое, стол и стулья лежали кверху ножками или на боку. Я увидел большое, плоское желтое лицо Ян Гуисян, которая была прижата мной к стене, а от её надрывного вопля у меня потемнело в глазах. Потом я заметил Симэнь Бай, мою верную жену, которая лежала распластанная на кафельном полу. В моей душе вскипела буря. Я забыл, что уже давно у меня ослиное тело и морда. Мне хотелось поднять её, но вместо этого вдруг заметил, что она лежала без сознания между моих ног. Мне хотелось поцеловать ее, но вместо этого вдруг увидел, что из её головы вытекает кровь. Любовь невозможна между людьми и ослами. Прощай, верная жена!

Но как только я поднял голову, готовясь выпрыгнуть из комнаты, чья-то темная фигура вынырнула из-за двери и обхватила меня за шею, крепко сжав, словно тисками, уши и уздечку. Я почувствовал острую боль и невольно наклонил голову. Но я разобрал, что на мою шею набросился, словно летучая мышь-кровопийца, мой враг – сельский председатель Хун Тайюэ. Будучи человеком, я ни с кем не воевал, но став ослом, почему я должен тебе поддаться? Придя к такому выводу, я почувствовал, как во мне заполыхал гнев, и, превозмогая боль, бросился с поднятой головой наружу. При этом я почувствовал, что дверной косяк словно сорвал пиявку с моего тела – и Хун Тайюэ остался в комнате.

С громким ревом я вырвался во двор, но кому-то удалось прикрыть ворота. Моя душа, открытая для широких пространств, не могла уместиться в тесном пятачке двора, по которому я носился, разгоняя людей.

И тут я услышал, как Ян Гуисян закричала:

- Осел укусил Симэнь Бай в голову и сломал руку сельскому председателю!

- Стреляйте, убейте его! – закричал кто-то другой.

Я услышал, как милиционеры защелкали затворами винтовок, и увидел, что ко мне бегут Лань Лянь и Инчунь. Я мчался так быстро, как только мог, и изо всех сил спешил к пролому в ограде, проделанному летними бурями и дождями.

Наконец, оттолкнувшись от земли всеми четырьмя копытами, я, вытянувшись во всю длину своего тела, прыгнул и перелетел через ограду.

Легенда  о летающем осле Лань Ляня и до сих пор не сходит с уст старожилов села Симэнь. И, конечно же, наиболее ярко её описывает в своих рассказах Мо Янь.

Глава 6.

Нежность и искренняя приязнь – основа счастливой пары.

Ум и отвага вместе преодолевают хищных волков

Я мчался прямо на юг. Ловко, словно скаковой конь, перелетел через полуразрушенную сельскую оборонительную стену – и чуть не сломал передние ноги, попав копытами в большой болотистый ров. Смертельно испугавшись, я начал вырываться из топи, но чем сильнее барахтался, тем глубже погружался в грязь. Потом, немного успокоившись, нащупал задними копытами твердую землю и упал набок, потом перекатился на другой бок, вытянул передние ноги, и вот тогда выбрался из рва. Тем самым подтвердились такие слова Мо Яня: «Коза может залезть на дерево, а осел  легко  поднимается на гору».

Дальше я пустился галопом по грунтовой дорогой на юго-запад.

Ты, наверное, помнишь мой рассказ об ослице каменщика, которая с малышом и поросенком в корзинках на спине, сопровождала Хан Хуахуа домой к мужу? Скорее всего, в это время ослица уже была на обратном пути и уже была без уздечки. Чуть раньше, когда мы шли каждый своей дорогой, мы твердо договорились, что именно этой ночью мы спаримся. У людей слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, а вот у ослов обещание ценнее золота, стопроцентное.