Роберт О'Брайен - Z значит Захария Страница 15

Я сказала:

— И если я его покручу, то пойдёт бензин?

— Сначала помолись. Бензин должен пойти. И не забудь снять ремень.

— Как?

— Поддень отвёрткой и аккуратно стяни с колеса.

— А почему просто не разрезать?

— Ни в коем случае! — с нажимом сказал он. — Клиновидные приводные ремни имеют широкое применение, а купить такой нам теперь негде.

Я отправилась к магазину и тщательно осмотрела (впервые за всё время!) бензоколонки, стоящие перед входом — самые обычные красно-белые колонки, мимо которых я проходила тысячу раз; одна с «Супер», другая с обычным бензином. Передняя часть колонок, как я теперь выяснила, представляла собой дверцу на петлях, запертую с помощью шурупа. Я принесла из магазина отвёртку и выкрутила шуруп, потом поддела край дверцы, и она со скрипом отворилась. Внутри всё оказалось так, как на том чертеже: мотор, ремень, колесо, какие-то трубки, уходящие вниз... А ещё там обнаружилась «рукоятка Н» в специальном зажиме на дверце.

Я попыталась снять ремень с колеса, но он был сделан из тяжёлой, жёсткой и очень плотной резины. В конце концов я попросту сняла с мотора маховик, удалила ремень, а потом вернула маховик на место и повесила ремень на него. Когда понадобится — тогда придём и заберём.

Сгорая от нетерпения, я вынула «рукоятку Н» из зажима на двери и вставила в отверстие на большом колесе (диаметр колеса составлял примерно четырнадцать дюймов). Сняла с крючка шланг, в одну руку взяла наконечник, другую положила на рукоятку. Всё, можно попробовать покачать. А в какую сторону крутить? На колесе был нарисован указатель — против часовой стрелки. Я повернула колесо и через десять секунд из наконечника на гравий у моих ног полилась жидкость. Захах не оставлял места сомнениям: бензин.

Я прекратила качать, пошла в магазин, достала пятигаллоновую[7] канистру и наполнила её доверху. На каждом шагу ударяясь ногой о канистру, я притащила её в амбар и заправила трактор. Проверила масло — всё в порядке. Вот только аккумулятор, само собой, сел, так что стартер не действовал. Но поскольку такое случалось и раньше, я знала, как завести трактор при помощи рукоятки-ворота. Сначала я подкачала карбюратор, как когда-то показывал мне отец (все в нашей семье водили трактор, начиная с восьмилетнего возраста), затем, произнеся молитву, про которую забыла у бензоколонки, рванула рукоятку. Раздался громкий рёв — двигатель завёлся с одного оборота; от радости меня так и подмывало погладить трактор по капоту. Собственно, я и погладила. От грохота закладывало уши. После года в тишине забываешь, какие машины шумливые.

Ах да, шум потому так силён, что мы всё ещё в помещении. Я взобралась на сиденье, врубила заднюю передачу и выехала наружу. Теперь, когда грохот распространился по всей долине, он не казался таким оглушительным. Мистер Лумис, конечно, слышал его, но мне хотелось, чтобы он к тому же ещё и увидел плоды моих трудов, поэтому подъехала к дому и остановилась под его окном. Я чуть не рассмеялась, вспомнив, что несколько лет назад терпеть не могла ездить на тракторе; девочки, жившие в Огдентауне, не ездили на тракторах. Зато теперь есть повод для ликования: машина сбережёт нам немало времени и труда. Я поспешила в дом, чтобы поделиться своей радостью.

Мистер Лумис сидел на краю кровати.

— Ты нашла «рукоятку Н», — с невозмутимым видом обронил он.

— Бензин пошёл при первом же обороте колеса! — сообщила я. — Думаю, цистерна под колонкой полна до краёв.

— Если это так, то у нас тысячи три галлонов. По крайней мере, «Сельскохозяйственная техника» утверждает, что таков стандарт для подземных цистерн.

А ведь я в своём радостном волнении и нетерпении забыла попробовать вторую колонку. Значит, у нас может быть шесть тысяч галлонов!

Я отвела трактор обратно к амбару и навесила плуг. Я уже решила, чем займусь в первую очередь.

Если двигаться от дома к амбару, то пастбище, дальнее поле, пруд и ручей находятся по правую сторону. С левой стороны растут несколько фруктовых деревьев, а за ними, подальше, лежит ещё одно маленькое поле площадью около полутора акров[8]. На этом поле мой отец в течение нескольких лет выращивал дыни, тыквы, кабачки и тому подобное и продавал их в Огдентауне. Однако он забросил это дело, объяснив, что оно не даёт достаточной прибыли и поэтому не стоит всех трудов. Это случилось лет пять назад; с тех пор он только косил на поле траву, но не возделывал его.

Я решила: поскольку теперь у меня есть работающий трактор, нужно вспахать это поле и засеять сахарной кукурузой; может быть, посадить несколько рядов сои и фасоли. Этих продуктов надо много, поэтому на маленьком огороде у дома для них не хватало места. Кукуруза пойдёт в пищу и нам, и курам, и коровам — последние поедят все остатки: стебли, листья и всё прочее.

И вот теперь, когда трактор был на ходу, я смогла повернуться лицом к факту, о котором раньше упорно старалась не думать. Эти мысли были слишком удручающими, чтобы позволить им завладеть моим умом.

Магазин — это иллюзия.

Магазин всегда, особенно в первое время, казался мне неиссякаемым источником всего необходимого. Однако подспудно я понимала, что это не так. Там было множество мешков с мукой разных сортов, с зерном, сахаром, солью, огромное количество ящиков с консервами... Но большинство запасов, ну, может быть, исключая соль и сахар, не могут храниться вечно. Им уже год; по моим прикидкам, лет через пять они придут в негодность (хотя кое-какие консервы, возможно, продержатся и дольше).

В магазине также имелись семена самых разных культур: кукурузы, пшеницы, овса, ячменя и большинства сортов фруктов и овощей — то есть, почти всего, что произрастало в здешних местах. А также цветов, о которых у меня не было времени даже подумать. Но опять же — хотя большинство семян будут способны к прорастанию и на будущий год, через два года процент прорастания пойдёт вниз, а после трёх или четырёх лет на семенах можно будет поставить крест.

Словом, мысль о необходимости возделать те полтора акра с помощью лопаты мучила меня ещё до прихода мистера Лумиса. Это было бы невероятно трудно, поскольку всё поле было покрыто пятилетним слежавшимся дёрном. Так стоит ли удивляться тому, что я воспрянула духом, когда удалось запустить трактор! Мне не терпелось приняться за вспашку.

Я решила, что моей основной хлебной культурой будет кукуруза, а не пшеница, овёс или ячмень. Нет, я бы с удовольствием выращивала пшеницу — из неё получается отличная выпечка, но с ней же мороки не оберёшься: у нас нет ни молотилки, ни мельницы. Другое дело кукуруза: в амбаре стоит старая ручная машина для её размола в крупу и муку. Ну и, конечно, кукурузу можно есть и просто варёной; то же касается и бобовых.

Я приступила к пахоте. Взошло солнце — наконец-то! — и принялось ласково пригревать мне спину. Фаро решил попахать вместе со мной; вид у пса был на удивление здоровый, и даже шерсть снова начала отрастать. Он носился кругами вокруг трактора — эту привычку Фаро приобрёл несколько лет назад, ещё при отце; когда тот пахал или косил, иногда он вспугивал прятавшихся в поле перепёлок или куропаток. Сейчас никакой дичи здесь не было, однако Фаро, похоже, всё равно был счастлив, и я вместе с ним. Мне даже захотелось петь; но какое там пение, когда за рычанием трактора ты и себя-то толком услышать не можешь. Поэтому вместо пения я принялась вспоминать стихи. Я очень люблю поэзию, и сонет, который я сейчас читала про себя — один из моих самых любимых. Он начинается так:

На гибель обречённая Земля,

Позволь стать исповедником твоим...[9]

После войны я много раз думала об этом стихотворении и о себе — разумеется, как об «исповеднике» погибающей планеты. Но сейчас всё ощущалось иначе. Я стала тем человеком, вернее, одним из двух человек, что не допустят гибели Земли, по крайней мере, на какое-то время. При мысли о том, как резко изменились мои представления о собственном будущем за последнюю неделю, я не могла сдержать улыбки.

И вдруг, пробившись сквозь рёв трактора, откуда-то сверху до меня донёсся пронзительный птичий крик. Я остановилась, двигатель слегка притих на холостых оборотах, а я задрала голову вверх. Над полем, резкие и чёрные на фоне неба, кругами носились вороны. Я насчитала целых одиннадцать птиц и поняла: вороны помнили звук пашущего трактора, они сообразили, что здесь будет чем поживиться. Мой отец называл их всякими нехорошими словами: чумой и заразой — но я обрадовалась. Ведь это же, возможно, единственные дикие птицы, оставшиеся на Земле!

К полудню я вспахала половину участка. Во второй половине дня расправилась с остальным. Боронить и сеять решила завтра. Но, как выяснилось, планы пришлось изменить.

В ту ночь температура у мистера Лумиса взвилась до ста четырёх градусов[10].