Ольга Славникова - Легкая голова Страница 16

Вынужденный скрывать, что знает жизнь меньше остальных — а когда ему было узнавать, попей-ка так! — Рождественский вообразил себе, буквально надышал некое плотное облако, в котором, как ему казалось, крылись темные причины общественных и личных его неустройств. Он чуял это облако над собой, когда наколачивал на чумазой клавиатуре очередной материал. Он тайно был убежден, что судить о чем бы то ни было для человека невозможно, — и выдавал суждения с легкостью лотерейного барабана, по триста-четыреста строк в номер. Незнание, как некая самодостаточная субстанция и плотный наполнитель головы, развило у Димы особое чутье, сходившее за журналистский нюх в изданиях, где ни от авторов, ни от читателей не требовалось особого ума. Чутье не только восполняло Диме недостаток информации и опыта, но уберегало его от многих неприятностей. Дима, можно сказать, был компенсирован. Он никогда не попадался навстречу главному, если тот в озверении валил по коридору, расшибая о стену костлявый кулак; в такие плохие дни, когда редакция ощущала себя семейством, у которого отец ушел в запой и бегает по дому с топором, Рождественский присутствовал в офисе, но оставался невидим, как ниндзя. Точно так же он, управляя своей немытой «Маздой» в состоянии, близком к отключке, никогда не нарывался на гайцов, словно каким-то образом отводил им глаза. Опасность Дима чуял буквально своим нежнейшим носом, с бархатным родимым пятнышком, похожим на цветочную пыльцу; опасность воняла, смердела, и Дима, окруженный этими метафизическими запахами, уверенно утверждал, что жизнь — помойка и дерьмо. В этом была причина его неумеренности по части парфюма: сидя половиной задницы на высоком барном табурете, журналюга благоухал, как цветущий тропический куст.

— Чем это от тебя разит? — обратился он к Максиму Т. Ермакову, переводя нос из стакана наружу.

— Овощебазой, — лаконично ответил Максим Т. Ермаков, пытаясь привлечь внимание бармена, артистично вившего из двух бутылок полосатый коктейль.

— А по-моему, покойником, — определил Рождественский. — Я шокирован. Ты не из гроба вылез? Что-то у тебя рубашечка как будто истлела.

— Захлопни пасть, акула пера, — миролюбиво посоветовал Максим Т. Ермаков.

— Да ладно, очень милая шмотка. Стильная такая гнильца, мне нравитца, — заявил Рождественский, широко ухмыляясь. — Овощебазой от тебя тоже несет. Ну, чего расселся? Ты будешь бухать или нет?

Лысый бармен, у которого галстук бабочкой совершенно соответствовал форме черных холеных усов, наконец отозвался на призыв, и Максим Т. Ермаков потребовал водки, сразу триста. Бармен споро выставил перед Максимом Т. Ермаковым в ряд три стакашка с «Финляндией» и подогретый сэндвич с ветчиной. Наморщившись, Максим Т. Ермаков проглотил первые сто, в голове мягко стукнуло, хмель сразу вышел, как дымок из выстрелившей пушки. С большим неудовольствием Максим Т. Ермаков принялся за сэндвич, имевший температуру человеческого тела.

— У меня неважные отношения с алкоголем, — пояснил он не то Рождественскому, не то самому себе.

— А вот у меня отличные, лучше не бывает. Алкоголь мой друг, — прокомментировал Дима. — А ты все равно пей, раз пока живой. Раз уж тебя народ до сих пор не пристрелил.

— Ты в курсах, я не пойму? — отозвался Максим Т. Ермаков с внезапным раздражением.

— В курсах, а как же, — солидно произнес Рождественский. — Позавчера ходил на прессуху в фонд один благотворительный, офис напротив вашего располагаетца. Пронаблюдал! Классно ты зонтом шуруешь. Помидоры летят, зонт им навстречу — прыг! Брызги обратно — хлесь! Знаешь, на кого ты похож в длинном черном кожане? На палача. Прямо весь такой сырой от крови, весь такой пропитанный. Очень, блядь, романтично!

— А чего ты, блядь, колонку не тиснешь? — с кривой гримасой поинтересовался Максим Т. Ермаков — Твоя вроде тема. Вот оно, общество, во всей красе.

Дима Рождественский вздохнул и взлохматил шевелюру, настолько дикую, будто она питалась, как почвой, непосредственно тканями пьяного мозга.

— Друг, мне тяжело тебе это говорить, но дело в том, что ты — не новость. Я имею в виду тебя как такового. Не ньюсмейкер. Понимаешь, нет? Как только станешь ньюсмейкером, я первый к тебе побегу, с диктофоном и фотографом. А пока, извини…

— Не понимаю, — жестко перебил Максим Т. Ермаков. — Стоит владельцам халуп, предназначенных под снос, устроить пикет, как вы все там. Куча камер, все каналы, интервью с главой администрации… А тут прямо в центре Москвы уже которую неделю митинг. И не просто какие-то пенсионерки в беретках. Люди со всей страны приехали. Тут тебе и выжившие с новосибирского самолета, и все главные гады с крушения под Питером. Что, про все про это и сказать нечего?

— Ну, про питерское крушение мы писали. Давали целый разворот. И про самолет писали, я, кстати, сам туда летал с эмчээсниками. Представляешь, круто! Они садились на шоссейку, трафик под ними дергался, как сумасшедший. Не вписались в поворот, распахали поле. От этой «тушки» осталась одна рванина. Вот бы тебе на это посмотреть!

— Не стремлюсь, — отрезал Максим Т. Ермаков. — Я тупой и нелюбопытный. Ты мне лучше объясни, суперский профи: почему одно событие становится новостью, а другое нет?

— Ишь ты, нелюбопытный какой! Пей давай. Со мной, ветераном борьбы за уничтожение алкоголя, даже не пробуй откосить!

С этими словами журналюга, пристроив в пепельницу прикушенную сигарету, забрал себе одну из двух оставшихся водочных порций, а вторую всучил Максиму Т. Ермакову. Пришлось опять глотать резкую жидкость, жегшую губы, точно они были разбиты. Пережив ожог пищевода и хлопок в голове, Максим Т. Ермаков тоже закурил, и сигаретный дым блаженно умягчил туманное сознание, посылающее куда-то тяжелые файлы.

— Ну? — придвинулся он к Рождественскому, у которого на определенной стадии пьянства вид становился растроганный и добрый. — Я выпил, теперь ты колись. А то в морду дам.

— Нет, вы слышите, га-ас-спада? — воззвал прослезившийся Рождественский к невозмутимому бармену и двум девицам поодаль, выложившим на стойку овальные декольте. — Он!.. Мне!.. По морде!.. Это как?

— Как? Физически, — хладнокровно пояснил Максим Т. Ермаков. — И не по морде, а в морду. Почувствуй разницу.

— Слушай, друг, ты такой толстый, а такой агрессивный, — укоризненно проговорил Рождественский. — Ну, хорошо. Ну, д-давай рассуждать вместе. Коллегиально!

Почему-то последнее слово показалось Рождественскому смешным, и он захихикал, еле держась на табурете. Максиму Т. Ермакову пришлось гулко стукнуть журналюгу по спине, заставив по-быстрому ссыпать хихиканье, как спускает монетки огретый автомат.

— Эй, Макс, ты руки убери, — сипло проговорил Рождественский, выпученный, сопливый и будто немного протрезвевший. — Реально меня отп…дить хочешь? За что?

— Да ладно, не хочу на самом деле, — устало ответил Максим Т. Ермаков, которого начинали угнетать тусклые, с каким-то осадком на дне, барные светильники и доносившееся из полумрака щелканье биллиардных шаров. — Излагай насчет новостей. А то мне скоро перехочется тебя слушать.

— Думаешь, мне больно хочетца всю эту лажу озвучивать? — Рождественский нахохлился, медленно вращая перед своим невидящим взглядом пустой стакан. — Вопрос на засыпку: кто производит новость — масс-медиа или жизнь?

— Медиа, само собой, — сердито ответил Максим Т. Ермаков. — Но жизнь тоже участвует. Скажем, в качестве сырья.

— Так, да не так. Прикинь, если бы любой лох мог выползти на улицу с плакатиком и сделатца новостью. Если бы это было доступно широким слоям населения. Что было бы, а? — Рождественский поднял на Максима Т. Ермакова печальный взгляд, в котором пробивался сквозь алкогольную пелену какой-то осмысленный свет. — Но ведь недоступно, пойми! Так же кусаетца, как коттедж на Рублевке. Новость — это дорого. У-о-очень! В новость надо хорошо вложитца. Самый качественный пример эпохи: самолеты гребаной Аль-Каеды врезались в Близнецов. Давай считать. Столько-то лет подготовки теракта. Маньяков учили, поили, кормили. Потом: стоимость двух Боингов, двух небоскребов, всего, что в них было, плюс народу полегло охрененно. Плюс последствия. Буш одиннадцатого сентября велел всем самолетам над Штатами сесть и прижаться брюхами к земле. Сели и прижались. Тоже встало в деньги! Округли, сколько всего всосала эта мега-гипер-новость? Теперь твой пример с хозяевами халуп. Кому-то были бы их пикеты интересны, если бы земля в Москве не была золотой? Сырье, ты говоришь. Правильно, Макс. Но сырье должно быть жирное, как нефть. А из говна конфетку делать никто тебе не будет. Самодеятельность снизу не поощряетца. То есть, конечно, обыкновенный лох тоже может засветиться в новостях. Если он очень круто за это заплатит. Обольет себя бензином на хрен и сгорит назло президенту Медведеву. Ты, Макс, если застрелишься, как от тебя хотят, мы про тебя информашку поместим. Всего лишь заметку, понимаешь, за всю твою долбаную жизнь целиком! А назавтра твой следок смоет новая волна. И все. Так что, друг, не лезь на газетную площадь. Для тебя это местечко по цене места на кладбище. И давай уже, отвали…