Мервин Пик - Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник) Страница 16

– Крики тебе не помогут, – сказал Агнец. – Империя моя пуста и пола, а потому не кричи. Взгляни-ка лучше на свою руку.

И Мальчик, оторвав взгляд от ослепительного упыря, завопил, увидев, что не только пальцы его искривлены неестественно, но и сама рука мотается из стороны в сторону так, словно никакого отношения к телу не имеет.

Он попытался пошевелить ладонью, однако ничего не произошло, разве что в голосе его, когда он вскрикнул от страха, прозвучала нота, которой Мальчик не узнал.

Слепой взгляд давил его, точно страшный груз. Мальчик хотел отступить, однако ноги не подчинились ему. Но голова оставалась свободной и ясной, и он понимал, что сделать может только одно – разрушить чары вглядывания какой-нибудь неожиданной выходкой, и едва эта мысль родилась в нем, Мальчик тихо-тихо согнулся, уложил меч на каменный пол и сунул правую руку в карман, отыскивая ключ либо монету. По счастью, монеты там были, и не одна, и Мальчик, схватив сразу две, метнул их повыше в воздух. Ко времени, когда те ударились об пол за спиною у Агнца, Мальчик уже подцепил меч оставшейся еще здоровой рукой.

Вниз полетели монеты с неожиданным звоном, сразу за Агнцем и на какой-то меленький, мгновенный промельк времени напряженное всматривание тирана прервалось и смертный груз притеснения спал с воздуха.

То был лишь миг – миг, в который все и надлежало свершить, пока не воскресло зло. Очищение воздуха позволило ногам Мальчика на долю секунды отлипнуть от пола, изгнало дрожь из поврежденной левой руки, и он, ощутив, что ничем не скован, взвился в прыжке. В сущности, когда он прыгнул, взмахнув мечом, воздух, казалось, распахнулся пред ним. Меч пал на череп Агнца, развалив его на две полетевшие в стороны половинки. Но крови не было, как не было и ничего схожего с мозгом.

Мальчик наносил по шерстистому телу, по рукам удар за ударом: все то же, что и с головой – полная пустота, лишенная органов и костей. Шерсть лежала, окружая Мальчика ослепительными завитками.

Он упал на колени, останки белого зверя раскинулись вокруг, будто Мальчик и не убивал никого, а всего лишь остриг овцу.

Из непроглядной тьмы, в которой корчились пред своим повелителем покорные Козел и Гиена, вышли два дряхлых старца. Один был сутул, другой шел, шаркая, несколько боком. Они не говорили друг с другом, не говорили с Мальчиком – и он с ними тоже. Они провели его сквозь холодные галереи, сквозь арки и горловины шахт, пока, наконец, уже вверху, на воздухе, не отошли, так и не промолвив ни слова, в сторону.

Какое-то время Мальчик блуждал, но все же пришел, перебирая ногами, точно во сне, пришел, наконец, к широкой реке, где его поджидали несчетные псы. Он сел в лодчонку и плывущая стая толкала ее по воде, и ко времени, когда лодка коснулась другого берега, все приключение выветрилось из его головы. Не много прошло времени, прежде чем один из отрядов искателей обнаружил Мальчика, потерянного и усталого, в крошащемся внутреннем дворике и отвел назад, в его незапамятный дом.

Диковинное путешествие

Первая публикация: «Harvest, Volume 1: Travel» под ред. Винсента Стюарта, «Касл Пресс», Лондон, 1948

Давным теоретически давно, пребывая в одиночестве на великой постели, обнаружил я, что не ранее чем голова моя покидает подушку, просыпаюсь я и в одном, и в другом глазу. Насколько много сна просыпалось у меня из того и другого глаза, сказать не могу, но свет был ярок окрест меня, а пронзительные крики птиц глушили мне уши – такими громкими слышались мне они, что не мог я распознать, в мозгах у меня звучат они или же вокруг головы моей и членов рисуют спирали, слишком проворные для взора.

Не мог я припомнить ничего – разве что выступаю из мрака, из благой, все приглушающей мглы, тьмы дневной, летнего сезона сепии, и вот я в сиянье, свеченье ночи, весьма будоражащем кости мои, где все представлялось алмазно-ясным и близким, пугающе недалеким, а также осязаемым, объемным и четким, и простейшая каменная песчинка – малейший листок древесный – окрашены светом будто бы вручную.

Поначалу не мог я определить и своего размера, но меня пронизывало ощущенье высоты, и я, посмотрев вниз, с первого взгляда не сумел понять, что за обувь предпочитаю, хотя ни облачка не застило обзора, открывавшегося от головы моей на новехонькую пару походных сапог змеиной кожи. Не только были они крепчайшей и блистательнейшей змеиной кожи, но и скорость, с которой один заступал за другой, меня поразила, ибо очевидно было, что вознамерились они отправиться в некое путешествие с самой незамедлительной целью. Представленья о том, куда направляются они, у меня было не больше, нежели о том, почему руки мои воздеты, а кончики пальцев сведены вместе и нацелены на уровень сердца моего, словно бы нос судна. Но я отчетливо понимал, что все мои попытки остановить продвиженье будут тщетны, ибо я уже пустился в путь. Куда? Этого я не знал. Да и в таком стеченье обстоятельств безразлично мне было. Довольно и того, мнилось мне, что я – в пути после долгих лет бездвижности.

Я поднял взор от умелого и целеустремленного перемещенья стоп моих, облеченных в змеиную кожу, и обратил внимание на иные свои одеянья, которые там, где это было возможно, развевались в непреклонном горизонтальном полете: два конца галстука моего, к примеру, расходясь от узла, летели поверх того и другого плеча моего, как вымпелы, а пиджак, какой бы ни был черный и потускневший, развертывался за мною следом, будто крылья некой огромной дичи – пернатого преисподней, о состояньи чьего спутанного гнезда (вне сомнений располагавшегося в мутовчатой глотке некой вершины, заплатанной кровью) я размышлял с содроганием. Но что за печаль – сколь зловещ бы ни был мой летучий пиджак, навредить мне он никак не мог, и я даже не удостоил его вторичным взглядом через плечо, а обратил глаза на то, что лежало впереди и окрест меня.

У меня не было ощущенья скорости, хотя предметы пролетали мимо – не так стремительно одесную, как ошуюю – что есть, то есть, – но, несмотря на все это, весьма стремительно, а поспешнее всего – над моею головой, где, обгоняя меня, неслись попугаи с библиями в клювах.

Одного за другим проносило их потоком, красных, оранжевых, желтых, зеленых, синих, индиго, фиолетовых, в таком вот порядке чередованья, листы Бытия трепетали в клюве пурпурной птицы, Левит у следующей и так далее, до Иисуса Навина, после кого у меня в ушах вновь трещала зелеными страницами своими дикая история об Эдеме, проносясь мимо, и я на несколько мгновений смежил веки, меж тем как ноги мои спешили дальше. Немного погодя мне удалось вновь распахнуть глаза и вовсе уже не замечать спектральных птиц, разве что время от времени все попугаи разевали убийственные клювы свои и орали «Аминь», после чего с лязгом снова закрывали рты, чтобы не лишились равновесия библии и не спорхнули вниз. Но даже к этому привык я и сумел сосредоточиться на том, что лежало еще дальше впереди.

Одесную от меня кашлял и чихал зеленый океан, несколько цвета неспелого яблока. Пески вдоль кромки его покрыты были бессчетными лонгшезами, и холст каждого окрашен однообразными полосами красного и белого. Очень аккуратны были они, очень чисты – совокупно или же порознь, в зависимости от их предпочтений. Но в них никто не сидел, да никого и не видать было на том широком, ясном променаде. Насколько хватало глаз, у ножек самых мористых пляжных стульев скользили кружочки пены.

Ошуюю же серый горный хребет был весь усеян виллами креветочного цвета, всякая – подобье своей соседки. В саду подле каждой сидело что-то курящее трубку. Я быстро отвернулся.

Впереди меня лежала дорога, по которой я путешествовал. Была она холодна и смертельно бела от искусственного снега, и вот тут-то приметил я нечто весьма причудливое. Обративши внимание, что в отдалении белая дорога по середине своей крапчата, я постепенно уронил взгляд, покуда не осознал, когда в поле зренья моего попали мои же ноги, что смотрю на следы. Они стремились мне навстречу – или же так мне казалось, – по долгой полосе искусственного снега, и покуда меня влекло вперед и по ним, я обнаружил, что стопы мои безошибочно попадают в их мелкие чаши-рыбки. Как бы я ни старался, избежать их не мог. Шаг за шагом падали так, словно им эти места предначертаны. Я пытался прыгнуть вбок, однако некий магнетизм притягивал подошвы моих сапог змеиной кожи в летучие отпечатки. Но мало того. Вглядываясь в каждый по очереди сразу перед спуском любой моей ноги в чашу, я отчетливо видел, что следы это – мои: в придавленном снегу являли отпечатки чешуйки змеиной кожи. Сомнений никаких быть не могло – не говоря уж об улике попроще: ступни мои, длинные, изящные и с подвернутыми внутрь пальцами, не имели подобий, да и, говоря вообще, никаких соперников средь всех ног на белом свете.