Пыль - Максим Сергеевич Евсеев Страница 16

понял, где именно нахожусь. И это тоже вызывало удивление, поскольку в этом месте у меня точно никаких дел сегодня быть не могло. Или я настолько устал от людей, что моё подсознание меня толкнуло именно сюда. В любом случае, зоопарк был закрыт. А вот вопрос откуда здесь на Большой Грузинской улице взялась юная девушка со смешной чёлкой и всё в том же дурацком платке?

– Привет. – сказала Аня, словно мы расстались вчера. – Я знала, что ты будешь здесь. – добавила Ася, так спокойно, будто она встретила меня ночью на кухне, таскающего еду из холодильника.

– Откуда знала? – постарался я спросить таким же спокойным тоном.

– Оттуда.

Мы постаяли какое-то время глядя в разные стороны. Так когда-то разговаривали мои родители, встречаясь на улице перед тем, как подать документы на развод. И несмотря на то, что мои родители были знакомы гораздо больше, чем мы с этой девушкой, но напряжение между ними тогда сорок почти лет назад было точно таким же – это я хорошо запомнил. Впрочем, воспоминания о разводе моих родителей были теперь совершенно не к месту и даже мешали. Но почему-то они возникли. Потому что все из прошлого и его, это прошлое нельзя похоронить?

– Откуда – оттуда?

– Оттуда.

Аня-Ася показала пальцем на асфальт, но явно имея ввиду не мостовую Большой Грузинской улицы.

– Я оттуда. – Ася посмотрела на меня спокойно и с ненавистью. – Я была там, и оттуда узнала, где ты будешь.

Глава девятая

Тихо было на Большой грузинской, тихо и безлюдно: ни родителей с детьми, ни гостей из провинции, ни праздных гуляк – никого. Никто не торопился работать в офисе или помолиться в церкви святого Георгия, или купить фруктов на Тишинском рынке, а только мы вдвоем стояли на Большой Грузинской и боялись посмотреть друг на друга.

– Что произошло? -спросил я наконец.

– Я снова провалилась туда. Провалилась за подкладку, так ты это кажется называл? Как ненужная вещь…

И она наконец заплакала. Почему наконец? Ну, это должно было случится. Это был бы самый правильный выход и самый, наверное, лучший выход в этой ситуации. Но и говорить она при этом не переставала.

– Виталик, скотина, сказал, что у нас было и что я сама, а Игорь, козёл поверил и с предъявами ко мне…

Это был долгий рассказ про странный и запутанный треугольник, а временами квадрат подростковых взаимоотношений, который мне теперь, в этом контексте казался диким и ненужным. Он не мог иметь ничего общего ни со мной, ни с моими, ни даже с проблемами самой Аси он не должен был иметь ничего общего. Более того, она и сама, мне кажется, думала точно также, но никак не могла перейти к сути, а все повторяла про Игоря, Виталика, свою уже бывшую теперь подругу Алёну, про своих родителей, про родителей Игоря. И скорее всего, она просто боялась заговорить о другом.

– Там был дом. – сказала вдруг Ася. – Я, когда провалилась туда, я никак не могла сориентироваться, там теперь все по-другому: в прошлый раз я в колодец спряталась, а сейчас ни колодца, ни бойлерной, ни гаражей, ни забора с проломом, мимо которого мы бежали и домов высокихтоже нет – только пустырь и этот дом. Не настоящий дом, а какой-то самодельный. На сарай похож, только высокий. А перед домом баскетбольный щит на шесте, и какая-то скульптура деревянная с копьём и жестяной короной. То ли это дача, то ли гараж…

– Голубятня. – уточнил я.

– Что? – Ася не поняла, что я сказал, она не знала такого слова.

Да и как объяснить ребёнку, родившемуся в двадцать первом веке, что такое голубятня. Это почти тоже самое что гараж, только лучше, гораздо лучше. Впрочем, для нас, тех кто родились семидесятых годах века двадцатого, голубятня была не тем чем для детей шестидесятых или пятидесятых: в московских голубятнях в конце двадцатого века уже не держали этих красивых птиц и те кто этих голубей когда-то разводил, уже умерли или спились. Но сами двухэтажные сарайчики еще продолжали стоять почти в каждом дворе или неподалёку от него, и в каждой дворовой компании, нет-нет да и раздавалось заветное: “ Ребзя, пошли в голубятню, мне дядь Саня ключи дал. А тебя толстый, или тебя рыжий, мы с собой не берём – таким там не место”. Почему я решил, что Ася говорит о той самой голубятне из моего детства? И почему она должна была оказаться именно там, в моём детстве? Ей разве не хватает своего? Разве ей мало того, что происходит с ней тут, в её наполненном светом и воздухом настоящем, а непременно ей нужно побывать в прахе и пыли моего прошлого?

– Что ты еще видела? – спросил я не пытаясь даже объяснить ей про голубятню.

– Ничего. Там было в этот раз спокойно как-то. Не было этих уродов мертвых и даже пыли как будто было меньше. Я помню, что надо спрятаться и решила забежать в этот домик.

– Голубятня. – повторил я зачем-то.

На этот раз она сообразила, что означает это слово.

– Не было там никаких голубей. Там вообще ничего не было. Только ящики какие-то сломанные и диван.

Да-да, именно диван. Ребята нашли его где-то на свалке и тащили всем двором: каждый хотел быть причастным, каждый надеялся, что посильное участие обеспечит ему свободный допуск в голубятню. Как же его звали? Алик, по-моему… Именно Алик, и ты прекрасно это помнишь! Ты помнишь его майку, в которой он ходил все лето напролёт, ты помнишь его манеру ходить и разговаривать, и конечно ты помнишь его имя: Алик. Алик – боксер.

– Алё! – завопила Аня – Ася. – Ты меня слушаешь вообще? Ты не отключайся! Сейчас и про тебя будет. А на полу там, между прочим, фотографии всякие валялись – такая мерзость!

И фотографии я помню: их ребята нашли под окнами гостиницы, видимо, кто-то из командировочных выбросил, а ребята наши нашли – действительно гадость. Порно в интернете лишено индивидуальности и выглядит нарисованным, а к тем фотографиям, будто бы прилагались характеристики, выписки из трудовой книжки и копии школьных дипломов. Их будто бы только достали из коробки из-под конфет, где хранятся обычно открытки, письма, и фото класса. Ну, в моем детстве они хранились именно так. А вот те фотографии с женщинами, хранились на втором этаже голубятни: домой их ребята брать боялись, а дядь Саня, хозяин голубятни на второй этаж уже не лазил, для этого были мы. Вернее не мы, а лишь некоторые