Стивен Кинг - Противостояние.Том I Страница 17

— Руки леди выдают ее привычки, — произнесла Фрэнни, пародийно искажая свой голос, и фыркнула. Питер попытался придать своему лицу выражение неодобрения, но ему это плохо удалось.

Фрэнни присела перед соседней с ним грядкой и начала полоть. Слышалось чириканье воробьев и несмолкающий шум автомобилей, мчавшихся по федеральному шоссе 1, которое находилось меньше чем за квартал отсюда. Интенсивность движения еще не достигла обычного июльского уровня, когда почти каждый день происходят трагические столкновения на отрезке между их городком и Киттери, но постепенно набирала силу.

Питер рассказывал Фрэнни, как провел день, а она задавала правильные вопросы и кивала в нужных местах. Поглощенный работой, он не мог видеть ее кивков, но краем глаза улавливал, как кивает ее тень. Питер Голдсмит работал механиком на санфордской фирме по производству запчастей для автомобилей, самой крупной к северу от Бостона. Ему исполнилось шестьдесят четыре года, и оставалось чуть больше года до ухода на пенсию. Этот последний рабочий год получится коротким, ведь у него накопилось четыре недели отпуска, который он собирался взять в сентябре. Он много размышлял о пенсии. Он сказал ей, что старается не воспринимать пенсию как бессрочный отпуск. Его друзья-пенсионеры поделились с ним, что между этими вещами нет ничего общего. Питер надеялся, что не будет так томиться от скуки, как Харлан Эндерз, и не дойдет до такой позорной бедности, как Кароны: несчастный Поль всю жизнь как проклятый трудился в мастерской, не пропуская ни дня, и все-таки они с женой были вынуждены продать свой дом и переехать к замужней дочери.

Питер Голдсмит был всегда недоволен системой социального обеспечения. Он никогда не доверял ей, даже в те дни, когда на нее еще не обрушились удары экономического спада, инфляции, непрерывного роста безработицы. В штате Мэн в тридцатые — сороковые годы было не так уж много демократов, откровенничал он с внимательно слушающей дочерью. Ее дедушка был одним из них и, ей-богу, сделал и из ее отца демократа. В дни процветания Оганкуита это превратило семью Голдсмит в своего рода парий. Но у его отца было одно твердое убеждение, столь же незыблемое, как и философия Республиканской партии штата Мэн: не доверяй сильным мира сего, ибо они вкупе со своими правительствами вставят тебе, и так будет во веки веков.

Фрэнни засмеялась. Она любила, когда отец разговаривал с ней так. Он нечасто позволял себе подобную раскованную манеру, потому что женщина, которая была его женой и матерью его дочери, быстро бы (и так бывало) спалила его язык жгучим ядом, который невероятно легко и обильно извергался из ее рта.

Ты должен доверять только себе, продолжал он. Пусть сильные мира сего достигают успеха, опираясь на тех, кто их избрал. По большей части это сотрудничество складывается не очень удачно, но это в порядке вещей; они стоят друг друга.

— Твердая валюта — вот ответ на все вопросы, — рассуждал Питер. — Уилл Роджерз утверждал, что это земля, потому что она — единственная вещь, из которой уже выжали все, что можно. Но то же самое можно сказать о золоте и серебре. Человек, который любит деньги, — ублюдок, вызывающий ненависть окружающих. Человек, который не умеет их заработать, — дурак. Но его нельзя ненавидеть, его надо пожалеть.

Фрэнни подумала, не имеет ли отец в виду бедного Поля Карона, с которым дружил еще до ее рождения, но спросить не решилась.

В любом случае ему важно было показать ей не то, что в лучшие годы он скопил порядочно денег, чтобы их семья жила в достатке, а то, что ни в хорошие времена, ни в плохие она никогда не была обузой для них. Он с гордостью говорил друзьям, что отправил дочь учиться. А чтобы его деньги и ее мозги не пропали даром, делился он с ними, она пошла старым, проторенным путем — гнула спину и отсиживала зад. Нужно трудиться, упорно трудиться, если хочешь выбиться в люди, а не сидеть в дерьме. Ее мать никогда этого не понимала. Перемены коснулись и женщин, нравится им это или нет, а до Карлы никак не доходило, что Фрэнни не из тех девиц, которые озабочены исключительно поиском мужа.

— Она видит, что Эми Лодер выходит замуж, — заметил Питер, — и думает: «На ее месте должна была бы быть моя Фрэн. Эми хорошенькая, но если ее поставить рядом с моей дочерью, то Эми Лодер будет похожа на старую треснувшую посудину». У твоей матери всегда были допотопные взгляды на жизнь, и ее уже не переделать. Именно поэтому, когда вы слегка задеваете друг друга, время от времени вылетает сноп искр, как при соприкосновении стали с точильным камнем. И тут нет виноватых. Но ты должна помнить, Фрэн, она уже слишком стара, чтобы измениться, а ты теперь достаточно взрослая, чтобы понимать это.

После этих слов он опять завел разговор о работе. Он рассказал ей, как одному из его напарников прессом чуть не раздавило большой палец, потому что в тот момент, когда на этот чертов палец опускался пресс, тот замечтался о бильярде. Просто повезло, что Лестер Кроули вовремя оттащил его. Но, добавил отец, наступит день, когда Лестера Кроули там уже не будет. Он вздохнул, представляя, что и сам скоро уйдет оттуда, потом повеселел и поведал ей о своей идее, как можно замаскировать автомобильную антенну в декоративных деталях капота.

Их удлинившиеся тени скользили по грядкам впереди них. Отец переходил с одной темы на другую, и голос его звучал мягко и неторопливо. Как всегда, это подействовало на нее успокаивающе. Она пришла сюда кое-что рассказать, но с раннего детства она приходила к отцу, чтобы рассказывать, и оставалась, чтобы слушать. Ей никогда не было с ним скучно. Насколько она знала, никому не было с ним скучно, кроме разве что ее матери. Он был прирожденным рассказчиком.

Она сразу заметила, что он замолчал. Сидя на камне в конце грядки, Питер набивал трубку и смотрел на дочь.

— Что случилось, Фрэнни?

Она медлила с ответом, неуверенно глядя на него, не зная, как начать. Она оказалась здесь, чтобы поделиться с отцом своими проблемами, но сейчас не могла собраться с духом сделать это. Повисшая между ними тишина разрасталась, становясь все больше и больше, пока наконец не превратилась в бездну, которую Фрэнни дольше не в силах была выносить. И она бросилась в нее.

— Я беременна, — сказала она просто.

Отец перестал набивать трубку и уставился на дочь.

— Беременна, — повторил он так, будто никогда не слыхал такого слова. Потом произнес: — Ох, Фрэнни… это шутка? Или игра?

— Нет, папа.

— Ну-ка поди ко мне и присядь.

Она послушно побрела в конец грядки и села рядом с ним. От городского пустыря их участок земли был отделен каменной стеной. Вдоль нее тянулась живая изгородь из причудливо переплетенной дикой зелени, которая источала сладкий аромат. В висках у Фрэнни стучало, и ее слегка подташнивало.

— Ты уверена? — спросил он.

— Конечно, — ответила она, а потом, помимо своей воли, без всякого умысла и следа наигранности громко разрыдалась. Отец обнял ее одной рукой, и казалось, прошла целая вечность, пока наконец, справившись со слезами, она не решилась задать вопрос, который волновал ее больше всего: — Папа, ты все еще любишь меня?

— Что? — он удивленно взглянул на нее. — Да. Я все еще очень люблю тебя, Фрэнни.

Она снова расплакалась. Но на этот раз, предоставив ей утешаться самой, он стал раскуривать трубку, и из нее начали медленно выплывать легкие струйки дыма.

— Ты разочарован?

— Я не знаю. У меня никогда раньше не было беременной дочери, и я понятия не имею, как мне это воспринимать. Это Джесс?

Она кивнула.

— Ты сказала ему?

Она снова кивнула.

— А он?

— Он сказал, что женится на мне. Или заплатит за аборт.

— Свадьба или аборт, — пробормотал Питер Голдсмит и сделал глубокую затяжку. — Ишь ты, каков умник!

Она посмотрела на свои руки, лежащие на коленях. Грязь забилась в морщинки на костяшках и под ногти. «Руки леди выдают ее привычки, — зазвучал внутри ее голос матери. — Беременная дочь. Мне придется покинуть церковную общину. Руки леди…»

Отец смущенно произнес:

— Я бы не хотел совать нос в ваши отношения, но все же он… или ты… как-нибудь предохранялись?

— Я принимала противозачаточные таблетки, — сказала Фрэнни. — Они не сработали.

— В таком случае мне некого винить, разве что вместе вас обоих, — он пристально посмотрел на нее. — Но я не могу сделать этого, Фрэнни. Я не могу обвинять. В шестьдесят четыре люди часто забывают, какими они были в двадцать один. Поэтому мы не будем говорить о вине.

Фрэнни почувствовала огромное облегчение. Это было немного сродни обмороку.

— Зато твоя мать, — продолжат Питер Голдсмит, — найдет, что сказать о вине. Я не остановлю ее, но и поддерживать не буду. Ты понимаешь меня?

Она кивнула. Отец больше уже не пытался возражать ее матери. Вслух. Все из-за ее ядовитого языка. Когда ей возражают, она порой может потерять контроль над собой как-то предупредил Фрэнни отец. А когда она теряет контроль над собой, у нее запросто может появиться желание зарезать человека своим острым языком, и раскаяние наступит слишком поздно, чтобы успеть спасти раненую жертву. Фрэнни предполагала, что, возможно, много лет назад отец встал перед выбором: противостоять ей и неизбежно прийти к разводу или смириться. Он предпочел последнее, но на свой лад.