Михаил Чернолусский - Фаэтон Страница 17

Однако Маус сказал, что объектов осмотра еще много и в том числе его квартира, чтоб гости, увидели, как живет средний фаэтовец. Он купил наконец Маратику мороженое, чтоб паренек меньше приставал с расспросами и не мешал ему беседовать с Людмилой Петровной. Маратик лизнул белый брикет раз, другой и вопросительно взглянул на Мауса.

— Невкусно, — сказал он.

Мороженое походило на кусок застывшего крема, оно было изготовлено, как объяснил Маус, из искусственного молока, а монета, которую переводчик заплатил за мороженое, напомнила Людмиле Петровне черную пуговицу от штанов, и Маус тут же объяснил, что стоимость, как он сказал, «деньги» определяется количеством имеющихся на ней дыр, это устраняет возможность подделки, так как металл очень твердый и просверлить в нем отверстие кустарным способом невозможно.

— Хотя, — Маус многозначительно прошептал, — есть такие специалисты. — Он затем засмеялся, и красноватые полоски его висков, куда он наклеивал свои бакенбарды, дергались от смеха. — Есть, есть специалисты, и неплохо, знаете ли, живут. — Он снова зашептал: — По международному, как у нас говорят, принципу: плохо лишь там, где плох ты сам, или — почаще держи руку в чужом кармане. Я полагаю, вам незнакомы такие выражения? Чуть попозже, если позволите, я вам объясню философский смысл этих понятий…

Между тем они подошли к огромному павильону с куполообразной крышей, над которой высвечивалось, постоянно меняясь в цвете, одно слово, очевидно, на разных языках, потому что Людмила Петровна вдруг прочла по-латыни.

— Что это? — спросила она.

— Цирк, цирк! — просиял Маратик.

— Нет, не цирк.

— Аттракционы!

Маус улыбнулся.

— Ну что-то вроде того. Аттракционы, мальчуган, у нас устарели. Громоздкие сооружения — к чему они? Человек может пережить те же ощущения, что и на ваших аттракционах, сидя в неподвижном кресле.

— Но это обман, — сказала Людмила Петровна, — а дети любят живое ощущение. Я так думаю.

— Дети, дети… У нас их не так много, чтобы сооружать специальные аттракционы. А иллюзион любят все. — Маус вдруг снова рассмеялся, задвигав надбровными дугами. — Знаете, я вам скажу: в скучный век все умеющих машин без иллюзий может прожить только, пожалуй, корова, которую сегодня гладил ваш Маратик. Да и то вряд ли, честное слово.

Они вошли в зал с белым куполообразным потолком. И стены белые. В зале — ничего, кроме высоких сидений с подлокотниками, удобными спинками, пристяжными ремнями. Сиденья были без ножек, с одной металлической подпорой, которая, видимо, могла удлиняться и укорачиваться.

— Вот наши места, — сказал Маус, когда они оказались в центре зала. — Сядем. И пожалуйста, выполняйте все команды, я их буду вам переводить.

Маратик взобрался на сиденье первым. Оглядываясь и охая, села Людмила Петровна. С ней рядом — Маус.

Зал постепенно наполнялся людьми. Маус спрятал в карман бакенбарды, которые были у него на лице, когда он ходил с администратору за билетами. Он шепнул Людмиле Петровне:

— Поглядывайте за Маратиком. И ничего не бойтесь. Я рядом.

У зрителей, заполняющих зал, были скучные лица. Людмила Петровна спросила:

— Что же будет? Это кино? — И тут услыхала, что заработала вентиляция. Лицо обдало струей теплого воздуха.

— Это не кино. Ничего подобного! Пожалуйста, пристегните ремни и проследите, чтоб это сделал Маратик.

— Пристегнуть, как в самолете? — Людмила Петровна почувствовала легкое возбуждение, будто она выпила стопку вина. — Как в самолете? — переспросила она и удивилась своему голосу, он показался чужим.

— Я не знаю, как в ваших самолетах пристегивают ремни, — ответил Маус тоже незнакомым голосом.

— А у вас не пристегивают? — Возбуждение у нее нарастало.

— У нас нет самолетов. Это устаревшая техника.

— А как у вас летают? — Ей уже хотелось шутить.

— Наземный транспорт он же и воздушный. Но… тихо! Начинается… Пристегнули ремни? — Маус прикоснулся к ее руке.

Свет погас.

Кресла вздрогнули, и люди полетели. Нет, не только она, все! Исчез куполообразный потолок. Исчез пол под ногами, исчезла темнота. Они летят в голубое, пронизанное солнечным светом пространство! Летят. Тело становится легким. Страшно. Что же будет? Маратик рядом. Его ручонка дрожит. Держись, мой мальчик!.. Маус тоже рядом. Что такое он шепчет?.. К солнцу? Ах да, летим к солнцу. Если бы не это солнце, она б умерла от страха. Как ужасна бесконечность… Зеленая почва внизу. Постепенно она голубеет. Голубой материк. Как он красив! Милый, родной, жди нас! И над головой материк. Нет, это что-то другое. Другая планета! Во вселенной много планет. И, оказывается, человек может на них побывать! Увидеть бесконечность! Россыпь блеклых звезд, полупогасших угольков! Лишь бы не погасло солнце! Жизнь — это не твое существование, жизнь это свет! Свет, свет, свет! Ты растворяешься в свете. Уснуть, дышать этим светом! Есть свет, и есть страх. У людей, летящих рядом, испуганные лица. Кто-то беззвучно кричит… Это уже лишнее. Можно спокойнее. Смотрите на звезды, люди в креслах! Так странно, сидишь, как в парикмахерской, и летишь к другим мирам… Только подумайте — к другим мирам! Преодолеем страх…

Маус продолжает шептать: «Вы слышите музыку планет? Музыку! Слышу… Человек может прожить гарантированных восемьдесят лет… Что значит — гарантированных? Хорошо, хорошо, просто восемьдесят. А хочется прожить восемьсот лет. Конечно, не только спать, есть, работать. Жизнь начинается с путешествий. Восемьсот лет путешествий!

— Хорошо бы, да…

Планета над головой тоже становится голубой…, Светло-зеленой… Зеленой… Это земля? Или сопредельный материк?

— Мы подлетаем к Фаэтону. Мы сойдем с вами на осколок некогда великой планеты и останемся там.

— Навсегда?

— Какая разница… Вы слышите музыку? Я люблю вас, земная женщина! Желанные восемьсот лет мы спрессуем в наши восемьдесят и возьмем все, все, что положено.

— Это иллюзия… Ах вот что, я вспомнила! Ваши восемьсот лет — иллюзия. Не хочу иллюзий! Остановите!

— Не думайте об этом! Слышите, нельзя! Уже нельзя! Вы разобьетесь…»

Она закрывает глаза… Устала. Как легко, оказывается, забыться… Восемьсот лет и другие миры. Какой пресный обман… Пусть Маратик еще полетает. Смелый мальчик, он даже не вскрикнул.

Людмила Петровна почувствовала на коленях руку Мауса. Вспыхнув, она сбросила с коленей руку и поправила юбку.

Какой ужас, он, кажется, говорил ей о любви?

Она опять открыла глаза, увидела себя летящей, но уже вниз. С огромной скоростью вниз. Ощущение собственной тяжести нарастало. Сдавило горло. Она нашла в темноте руку Мауса, схватилась за нее и стала ждать удара, вся съежившись.

Ах, самообман не проходит бесследно.

9

Ася приняла душ и, не дождавшись ужина, который заказал Ефрем, ушла в свою комнату. Легла и сразу уснула как убитая. Ефрем, появившись в детской, когда ужин наконец принесли, остановился у кровати, но не стал девочку будить. Он смотрел на ее тонкую ручонку, бледное худое личико и ругал себя, что позволил так долго ей крошить и расчищать этот дурацкий асфальт. Дав себе слово, что не позволит больше мучить ребенка, он поправил на Асе одеяло и вышел.

Ужинал один. Куриное бесформенное мясо без костей на этот раз ему не понравилось. Все казалось невкусным, с удовольствием он пил только вино, поданное к ужину. «Видно, насчет выпить тут не дураки», — думал он.

Вдруг раздался телефонный звонок. Он стал искать, где стоит аппарат, но вспомнил, что видеотелефон включается кнопкой на щитке, где все другие кнопки, включая телевизионные и электрические.

Он включил и сразу увидел улыбающуюся физиономию Утяева.

— Во, видали! — вырвалось у Ефрема. — А я об нем думаю… Ну, где ты там?

— Здравствуй, Ефрем Иванович. Добрый вечер… Спешу сообщить, что я жив и здоров…

— Вижу, вижу. Где пропадаешь?

— Задерживаюсь, бригадир. Прошу не волноваться. Как говорится, сыт и весел ваш товарищ Шутка.

— Та-ак… Домой-то доберешься?

— Четыре моих игрушки… э-э-э… запускаются в производство. И по этому случаю… э-э-э… как говорится…

— Все ясно. Домой-то, спрашиваю, доберешься?

— Какой тут дом, Ефремушка! Доберусь. Жаль только зайца…

— Чего, чего? — Ефрем сел в кресло, любуясь оживившимся Утяевым. — Какого зайца?

— Какого. Нашего русака. Здесь тоже, говорят, вывелись на материке зайцы. А на Фаэтоне их не было.

— Ладно, шут с ним, с косым.

— Вот точно косой! Я им говорю, косой — это изюминка, ключ игрушки. А они — нет, давай… э-э-э… симметрию. Понимаешь, симметрию. Как говорится, технократия.

— Ладно, директор, — перебил Ефрем. — Я тебя жду. Ясно?

— А наши-то все в сборе?

— Петровны нет с Маратиком. Жду их. Так что гляди, чтоб тебя еще не ждать.