Аркадий Стругацкий - Полдень, XXII век (Возвращение) Страница 17

— Ну? — сказал он.

— Но потом, когда узнали, что я не пилот, все обошлось. Меня даже хвалили. Начальник обсерватории сгоряча даже предложил мне принять участие в восстановлении телескопа.

— Ну? — сказал Кондратьев.

Женя вздохнул.

— Ничего не получилось. Врачи запретили.

Приоткрылась дверь, в комнату заглянула смуглая девушка в белом халатике, туго перетянутом в талии.

Девушка строго поглядела на больного, затем на гостя и сказала:

— Пора, товарищ Славин.

— Сейчас ухожу, — сказал Женя.

Девушка кивнула и затворила дверь. Кондратьев грустно сказал:

— Ну вот, ты уходишь.

— Так я же ненадолго! — вскричал Женя. — И не кисни, прошу тебя. Ты еще полетаешь, ты еще будешь классным Дзвездолетчиком.

— Дзвездолетчик… — Штурман криво усмехнулся. — Ладно уж, ступай. Сейчас Дзвездолетчика будут кормить кашкой. С ложечки.

Женя поднялся.

— До свидания, Сережа, — сказал он, осторожно похлопав руку Кондратьева, лежавшую поверх простыни. — Выздоравливай. И помни, что новый мир — очень хороший мир.

— До свидания, классик, — проговорил Кондратьев. — Приходи еще. И приведи свою умницу… Как ее зовут?

— Шейла, — сказал Женя. — Шейла Кадар.

Он вышел. Он вышел в незнакомую и в общемто чужую жизнь, под бескрайнее небо, в зелень бескрайних садов. В мир, где, наверное, стрелами уходят за горизонт стеклянные автострады, где стройные здания бросают на площади ажурные тени. Где мчатся машины без людей и с людьми, облаченными в диковинные одежды, спокойными, умными, доброжелательными, всегда очень занятыми и очень этим довольными. Вышел и пойдет дальше бродить по планете, похожей и не похожей на Землю, которую мы покинули так давно и так недавно. Он будет бродить со своей Шейлой Кадар и скоро напишет свою книгу, и книга эта будет, конечно, очень хорошей, потому что Женя вполне может написать хорошую, умную книгу…

Кондратьев открыл глаза. Рядом с постелью сидел толстый румяный врач Протос и молча смотрел на него. Врач Протос улыбнулся, покивал и сказал вполголоса:

— Все будет хорошо, Сергей Иванович.

САМОДВИЖУЩИЕСЯ ДОРОГИ

— Может быть, ты всетаки проведешь вечер с нами? — сказал Женя нерешительно.

— Правда, — сказала Шейла. — Давайте будем вместе. Куда вы пойдете один с таким печальным видом?

Кондратьев покачал головой.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Я бы предпочел один.

Шейла улыбалась ему ласково и немного грустно, а Женя покусывал губу и смотрел мимо.

— Не надо обо мне заботиться, — сказал Кондратьев. — Мне тяжело, когда обо мне заботятся. До свидания.

Он отступил от птерокара и помахал рукой.

— Пусть идет, — сказал Женя. — Все правильно. Пусть идет один. Счастливо, Сергей Иванович, ты знаешь, где нас найти.

Он небрежно, кончиками пальцев коснулся клавиш на приборной доске. Он даже не глядел на приборную доску. Левая рука его лежала за спиной Шейлы. Он был великолепен. Он не захлопнул дверцу. Он подмигнул Кондратьеву и рванул птерокар с места так, что дверца захлопнулась сама. Птерокар взмыл в небо и поплыл над крышами. Кондратьев направился к эскалатору.

«Ладно, — подумал он, — окунемся в жизнь. Женька говорит, что в этом городе нельзя заблудиться. Посмотрим».

Эскалатор двигался бесшумно и был пуст. Кондратьев посмотрел вверх. Над головой была полупрозрачная крыша; на ней лежали тени птерокаров и вертолетов, принадлежавших, видимо, обитателям этого дома. Кажется, каждая крыша в городе была посадочной площадкой. Кондратьев посмотрел вниз. Там был обширный светлый вестибюль. Пол вестибюля был гладкий и блестящий, как лед.

Мимо Кондратьева, дробно стуча каблучками по ступенькам, сбежали две молоденькие девушки. Одна из них — маленькая, в белой блузе и яркосиней юбке, — пробегая, заглянула ему в лицо. У нее был нос в веснушках и челка до бровей. Чтото в Кондратьеве поразило ее. На мгновение она остановилась и, чтобы не упасть, ухватилась за поручень. Затем она догнала подругу, и они побежали дальше, а внизу, уже в вестибюле, оглянулись обе. «Так, — подумал Кондратьев. — Начинается. По улицам слона водили».

Он спустился в вестибюль (девушек уже не было), попробовал ногой пол — не скользит ли. Оказалось — не скользит. В вестибюле по сторонам двери были огромные окна, и в окна было видно, что на улице очень много зелени. Город тонул в зелени — это Кондратьев видел, пролетая на птерокаре. Зелень заполняла все промежутки между крышами. Кондратьев обошел вестибюль, постоял перед торшерной вешалкой, на которой висел одинокий сиреневый плащ; осторожно оглядевшись, пощупал материю и направился к двери. На ступеньках крыльца он остановился. Улицы не было.

Прямо от крыльца через густую высокую траву вела утоптанная тропинка. Шагах в десяти она исчезала в зарослях кустарника. За кустарником начинался лес — высокие прямые сосны вперемежку с приземистыми, видимо очень старыми, дубами. Вправо и влево уходили чистые голубые стены домов.

— Недурно! — сказал Кондратьев и потянул носом воздух.

Воздух был очень хороший. Кондратьев заложил руки за спину и решительно двинулся по тропинке. Тропинка вывела его на довольно широкую песчаную дорожку. Кондратьев, поколебавшись, свернул направо. На дорожке было много людей. Он даже напрягся, ожидая, что праправнуки при виде его немедленно прервут разговоры, отвлекутся от своих насущных забот, остановятся и примутся пялить на него глаза. Может быть, даже расспрашивать. Но ничего подобного не случилось. Какойто пожилой праправнук, обгоняя, неловко толкнул его и сказал: «Простите, пожалуйста… Нетнет, это я не тебе». Кондратьев на всякий случай улыбнулся. «Что-нибудь случилось?» — услыхал он слабый женский голос, исходивший, казалось, из недр пожилого праправнука. «Нетнет, — сказал праправнук, доброжелательно кивая Кондратьеву. — Я здесь нечаянно толкнул одного молодого человека». — «А, — сказал женский голос, — тогда слушай дальше. Я сказала, что до проекта мне никакого дела нет и что ты тоже будешь против…» Пожилой праправнук удалился, и женский голос постепенно затих.

Праправнуки обгоняли Кондратьева и шли навстречу. Многие улыбались ему, иногда даже кивали. Однако никто не пялил глаз и не лез с расспросами. Правда, некоторое время вокруг Кондратьева описывал сложные траектории какойто черноглазый юнец — руки в карманы, — но в тот самый момент, когда Кондратьев сжалился наконец и решил ему кивнуть, юнец, видимо отчаявшись, отстал. Кондратьев почувствовал себя свободнее и стал присматриваться и прислушиваться.

Праправнуки оказались, в общем, самыми обыкновенными людьми. Пожилые и молодые, высокие и маленькие, красивые и некрасивые. Мужчины и женщины. Не было глубоких стариков. Вообще не было дряхлых и болезненных. И не было детей. И вели себя праправнуки на этой зеленой улице очень спокойно и непринужденно, словно принимали у себя дома старых друзей. Нельзя сказать, чтобы все они исходили радостью и счастьем. Кондратьев видел и озабоченные, и усталые, изредка даже просто мрачные лица. Один молодой парень сидел у обочины дороги среди одуванчиков, срывал их один за другим и свирепо дул на них. Видно было, что мысли его гуляют где-то далеко и эти мысли совсем не веселые.

Одевались праправнуки просто, и все поразному. Мужчины постарше были в длинных брюках и мягких куртках с открытым воротом, женщины — тоже в брюках или в длинных платьях изящного покроя. Молодые люди и девушки почти все были в коротких широких штанах и белых или цветных блузах. Встречались, впрочем, и модницы, щеголявшие в пурпурных или золотых плащах, наброшенных на короткие светлые… рубахи, решил Кондратьев. На модниц оглядывались.

В городе было тихо. Во всяком случае, не было слышно никаких механических звуков. Кондратьев слышал только голоса да иногда — откудато — музыку. Еще шумели кроны деревьев, и изредка доносилось мягкое «фррр» пролетающего птерокара. Видимо, воздушный транспорт двигался, как правило, на большой высоте. Одним словом, все здесь не было совершенно чужим для Кондратьева, хотя и было очень забавно ходить в громадном городе по тропинкам и песчаным дорожкам, задевая одеждой за ветки кустарника. Почти такими же были сто лет назад пригородные парки. Кондратьев мог бы чувствовать себя здесь совсем своим, если бы только не ощущал себя таким никчемным, никчемнее, несомненно, чем любая из этих золотых и пурпурных модниц с короткими подолами.

Он обогнал мужчину и женщину, идущих под руку. Мужчина рассказывал:

— …в этом месте вступает скрипка — талалалаа! — а потом тонкая и нежная ниточка хориолы — тииитатата… тиии!

Это получалось у него проникновенно, хотя и немузыкально. Женщина смотрела на него с некоторым сомнением.

У обочины стояли двое немолодых и молчали. Один вдруг сказал угрюмо: