Галина Тер-Микаэлян - Грани миров Страница 17

Из-за этого-то Носители Разума так долго не заселяли жидкую ткань, а ютились рядом с безмозглыми аборигенами в районах переработки и всасывания питательных веществ. Высший Совет неоднократно представлял защитникам всевозможные доказательства нашей лояльности и готовности совместными усилиями обеспечить благосостояние Материков, но ответом на наше дружелюбие были лишь новые атаки. В конце концов, положение стало нестерпимым, и среди Носителей Разума все чаще слышались предложения использовать технические средства для нейтрализации защитников.

Совет, однако, счел подобное насилие незаконным и недопустимым – ведь защитники являются не губящими Материки агрессорами, а частью белковой системы. Реакция на наше вторжение – вторжение чужеродного для них белка – составляет их неотъемлемое право. Поэтому решением Совета всем Носителям Разума было предложено изменить наследственные коды образующих наши организмы белков с тем, чтобы они соответствовали наследственным кодам Белковых Материков обитания. Решение было мудрым – атаки на нас со стороны защитников Материков сразу же прекратились и теперь они просто-напросто не реагируют на наше присутствие в жидкой ткани.

Спешите, всех прибывших на нашу Планету ожидают благоденствие и изобилие, каких не знали наши предки!

Глава шестая

Праздник с генералом

В воскресенье Муромцевы ожидали гостей к семи, но Синицыны-старшие прибыли пораньше, чтобы по-приятельски помочь с праздничными хлопотами. С Сергеем оба поздоровались вполне доброжелательно, словно давая понять: «Ты и наша дочь взрослые, поэтому решайте свои дела сами, а нас это не касается».

– Валентина всем передает свои поздравления и просит прощения, – изысканно вежливым тоном извинился за дочь Синицын-отец, – к сожалению, у нее возникло какое-то неотложное дело, и она просто никак не сумеет прийти.

Расстроенная донельзя Ада Эрнестовна ахнула:

– Ну, какие могут быть дела в праздник, я просто не понимаю! – она повернулась к Сергею и со свойственной ей откровенной бестактностью во всеуслышанье упрекнула его: – Ты видишь, Сережа, к чему приводит твое поведение? Конечно, Валечка на тебя обижена! Позвони ей и извинись – может, она все-таки приедет.

– Да-да, конечно, обязательно, – неловко промямлил Сергей и виновато посмотрел на мать Вали, но та, делая вид, что не прислушивается к их беседе, уже надевала висевший в прихожей фартучек и деловито говорила Злате Евгеньевне:

– Соус у тебя готов? Чем мне заняться?

– Сделай «розочки» для салата, а я поставлю мясо в духовку, – ответила та, уводя гостью на кухню.

Ада Эрнестовна, которая «розочками» для салата и соусом не интересовалась, открыла рот, чтобы продолжить чтение нотаций младшему брату, но Петр Эрнестович обнял ее за плечи и подтолкнул в сторону гостиной.

– Адонька, не трать время попусту, а выполняй свои прямые обязанности. Пересчитай стулья – может, нужно будет еще принести из кабинета. Мы с Сережкой начинаем накрывать на стол, уже пора.

– Можешь меня эксплуатировать, как черную рабочую силу, – потирая руки, объявил отец Вали. – Командуй, Ада, откуда и куда нести стулья.

Бросив на Сергея многозначительный взгляд, Ада Эрнестовна неохотно поплелась в гостиную – она была человеком долга, а рассаживать гостей в дни торжественных событий было ее прямой обязанностью. Все домашние знали, что поручить ей что-либо другое было попросту невозможно – нельзя же допускать к семейному хрусталю и дорогой фарфоровой посуде человека, у которого, по словам покойного Эрнеста Александровича, «руки не тем концом пришиты». Что же касается кухни, то оттуда, готовя блюда к праздничному столу, Злата Евгеньевна свою золовку всегда бесцеремонно выставляла – неровен час, весь хлеб в одночасье перепортит, нарезав его пудовыми ломтями, а то еще и посахарит баранину, вместо того, чтобы ее посолить.

Петр Эрнестович, проводил взглядом удалявшуюся сестру, открыл резную дверцу буфета и начал вытаскивать тарелки, одну за другой передавая их Сергею.

– Это, конечно, твое и только твое дело, но я думаю, что следует все же позвонить Вале – хотя бы просто для того, что бы извиниться, – как бы невзначай негромко заметил он. Сергей, понурив голову, вздохнул.

– Если ты так хочешь, то позвоню и извинюсь.

– Причем тут я? Просто есть нормы поведения, принятые между цивилизованными людьми.

– Я же сказал, что позвоню, но только чуть позже, можно? Или велишь мне сейчас все на свете бросить и бежать к телефону?

В голосе Сергея послышалось легкое раздражение, и Муромцев-старший решил, что лучше сменить тему разговора – младший брат, разумеется, осознавал свою вину, но слишком уж давить на него тоже не стоит.

Где-то без четверти семь, когда стулья были расставлены по местам, а огромный дубовый стол накрыт и заставлен всевозможными яствами, что-то коротко и скрипуче тренькнуло в прихожей, потом в дверь, сотрясая весь дом, отчаянно заколотили. Как оказалось, в реле дверного звонка отошел контакт и приехавшие гости – университетский товарищ Петра Эрнестовича профессор Андрей Михайлович Камышев и его жена, – минут пять безрезультатно жали на кнопку.

– Андрюша, разве можно так стучать? Ты чуть дверь не выломал, тебя скоро в приличные дома приглашать не будут, – упрекнула Камышева его супруга и деликатно извинилась: – Петенька, прости, ты же знаешь Андрея.

– Слушай, Андрюха, у тебя внук растет, а ты все такой же хулиган, как был на первом курсе, – рассмеявшись, упрекнул приятеля Петр Эрнестович.

«Хулиган» Камышев в тридцать шестом был комсоргом их курса. Когда ему предложили поставить на комсомольском собрании вопрос о пребывании в рядах комсомола сына «врага народа» Муромцева, он задорно стукнул кулаком по столу.

«Если хотите исключить Петьку, то и меня исключайте!».

За прошедшие с тех пор тридцать лет голова его почти полностью облысела, пробитая пулей левая рука неподвижно висела вдоль туловища, но в глазах светился прежний мальчишеский задор.

– Не хотите чинить звонок – в следующий раз будете чинить дверь, – правая рука его угрожающе взмахнула огромным тортом.

Время для починки звонка было не самое подходящее, поэтому хозяева ограничились тем, что в ожидании гостей распахнули настежь входную дверь. В течение двадцати минут в разных уголках дома царило оживление, и не смолкали приветственные возгласы – все присутствующие были хорошо знакомы друг с другом. Потом наступило некоторое затишье – ждали приезда академика Оганесяна с супругой.

Едва они прибыли, как гостям предложили садиться за стол. Как полагается, при этом возникла небольшая сутолока, во время которой Ада Эрнестовна, мило улыбаясь, прошипела младшему брату прямо в ухо:

– Ты же обещал позвонить Валечке! И когда ты собираешься это сделать?

– Да позвоню, не приставай, пожалуйста, – хмуро буркнул он.

Неизвестно каким образом, но хитрая Ада Эрнестовна устроила так, что стул по одну сторону от Сергея оказался незанятым. Петр Эрнестович, мельком скользнув взглядом по пустующему стулу, отвернулся, и Сергей вспыхнул – что бы там ни было, но он действительно обещал брату нынче же позвонить Вале, чтобы извиниться за свое поведение. Ладно, позвонит, а что дальше?

Возможно, конечно, она захочет продемонстрировать характер, но скорей всего примет извинения и согласится приехать, чтобы занять оставленное для нее место за столом. А потом… потом все будет по-прежнему – ее мягкое податливое тело, ее стыдливые объятия, ее нежное, заботливое понимание и… и внезапно перед ним вновь встало лицо Лины с полузакрытыми глазами. От томного взгляда из-под ресниц внутри у него все оборвалось, горячее дыхание ощутимо, как наяву, обожгло щеку, и страстный голос отчетливо шепнул в самое ухо: «Сереженька!». Пытаясь унять внезапно заколотившееся сердце, Сергей резко тряхнул головой, но видение не уходило. Злясь на самого себя, он думал:

«Мужик я или дерьмо собачье? Наверное, она сейчас обсуждает меня со своим Степанко, и оба покатываются с хохоту – взрослый мужик, а попался на удочку, как зеленый мальчишка. А как вспомню, какие слова я ей говорил, боже мой! Ни одной женщине я за всю свою жизнь не сказал столько нежных слов! Но самое унизительное в том, что даже теперь, зная, что она собой представляет, я не могу ее забыть. Нет, я должен… я непременно должен ей доказать, что она для меня пустое место – пшик! Что я… что я просто развлекся с ней, как… как с первой попавшейся проституткой. Вот, что я сделаю: я… я женюсь на Вале! Она хорошая, милая женщина, я ее уважаю, и духовно мы тоже очень близки, а в семейной жизни это важней всего. Да, решено, я женюсь на Вале! Прямо сейчас, пока еще гости не расселись по местам, я встаю, иду в прихожую, звоню ей и… Ну?! Раз, два три!».

Ноги его дернулись, приняв положение «на старт».

– Вам первое слово, как самому старшему, Сурен Вартанович, – почтительно сказал Петр Эрнестович, повернувшись к Оганесяну.