Адам Вишневский-Снерг - Нагая мишень Страница 17

Сад молчания

Днем люди, чаще всего, спят с открытыми глазами. Они стоят под стенами домов, опирают головы на стеклах машин, слоняются под деревьями, лежат на тротуарах, слоняются по заполненным толпой улицам.

У всех них мрачные, недвижные лица. Веки у них тяжелые, глаза утратили блеск, губы перестают шевелиться на половине предложения, блеклые улыбки не выражают надежды. Одни дремлют уже несколько недель, другие поднимаются каждые пару-тройку часов, сонно разглядываются по сторонам, подзывают прохожих, таких же сонных, как и они сами, останавливают их, задают вопросы, на что-то жалуются, но слушателей не находят.

Временами, то тут, то там, вспыхивают скандалы. Вот здесь люди имеют претензии друг к другу; там благодарят один другого, еще в другом месте люди занимаются любовью, тоскуют, какое-то время помнят произошедшее, но затем снова погружаются в сон. Прошедших дней уже никто не считает. Все крутятся вокруг меня словно привидения, появляются и исчезают, не понимают абсолютно ничего, я же знаю лишь то, что сам являюсь точно такой же тенью.

Некоторые входят через ворота в сад и бесцельно бродят среди деревьев. Они передвигают тарелки на столах, выставленных прямо под небом, рвут скатерти, что-то вынюхивают, заглядывают в горлышки бутылок, поджигают траву, ломают ветки, ищут тени или солнца, но и здесь никто не находит для себя оазиса. Белый дом тоже заполнен такими людьми: они дремлют на оконных парапетах, пошатываются возле балюстрад, каменеют в комнатах, засыпают под дверями.

В сонной летней тишине жужжат насекомые. Всякий раз я просыпаюсь под другим деревом. И всегда это день. Но в секунды пробуждения я замечаю, что с момента последнего пробуждения прошло уже множество вычеркнутых из памяти часов. Иногда дует свежий ветер, в следующий раз жарко и душно. Трава парит после дождя или же засыхает под палящими солнечными лучами. Засыпаю в мрачной темноте туч, а просыпаюсь бод чистой небесной лазурью. Гляжу на белый дом, блестящий застекленным первым этажом на фоне темного ряда кипарисов, замечаю отягощенную апельсинами ветку, что колышется надо мной, слышу шум листьев и чувствую аромат трав.

Вот он я — здесь. Но все происходит так, словно меня здесь и не было. Минуты яви провожу в поисках нового логова. Брожу вокруг белого дома, обхожу валяющиеся на земле тела, кручу в пальцах какой-то ключ и все время для понимания мира мне чего-то не хватает.

Бывает так, что вместе со мной просыпается и кто-то еще. Время от времени кто-нибудь срывается с травы, кто-то другой поднимается из-за стола на первом этаже. На нас праздничная одежда, но она присыпана пеплом. Костюмы тлеют, на них следы огня. Иногда — в более глубоком проблеске сознания — я отмечаю, что все мы выглядим еще мрачнее.

Где-то все время крутится заезженная пластинка. Из сада можно видеть интерьер большой комнаты. Там сидят мужчины и женщины, мешая друг другу, они сбились за столом, накрытым для последней вечери. Не все уложили головы на скатерти; некоторые едят и пьют, молча жестикулируют, явно или украдкой дерутся за что-то, улыбаются или плачут, выходят на улицу опечаленные и обеспокоенные, а возвращаются счастливые — все это они делают во сне.

Ведь днем мы, обычно, спим с отрытыми глазами. Наши утренние часы никак не заботятся о часах полуденных. Все сюжеты рвутся, впечатления запутываются, внимание гонится за самым стойким следом, но память все время теряет счет дней и часов.

Мы не знаем, чего мы ждем. Перед нами ничего нет. Уверены мы только в пустоте.

Все так, словно нас здесь совсем не было. Словно и не было действительности, повторенной в мыслях; и как будто бы мысли жили самостоятельно, с любовью бросаясь в объятия одна другой или же ведя бои за что-то непонятное и неизвестное.

Время чудовищного восхода

Стоит светлая, тихая ночь. Все залито необычным сиянием. Весь сад в лунном блеске.

Я лежу в высокой траве под засохшим деревом, тем самым, под которым заснул в последний раз. Мне слышны близкие и далекие голоса. В полумраке носятся какие-то шепоты и шорохи. С одной стороны слышу смех, с другой — крики. Музыка доносится с того места, где говор самый громкий. И вновь раздается пение, которое и пробудило меня от сна.

Деревья отбрасывают на землю резкие и длинные, необычайно глубокие тени. В границах этих теней царит абсолютный мрак. Настроение этой жаркой ночи не имеет себе равных. В общей картине доминируют две основные градации: подкрашенное лиловым отсветом блестящее серебро и смолистая, непроникновенная чернь. Она интригует меня. Я погружаю руку во тьму и чувствую шершавый овал древесного ствола. И тут же что-то острое ранит мне ладонь. «Это шипы», — размышляю я. В этом заброшенном саду слишком много колючих кустов.

Спать я не могу. Все время до меня доносятся те же самые звуки. Наконец до меня доходит, что все людские голоса сопровождаются далеким, но вездесущим шумом и близким, ядовитым шипением. Я поднимаюсь с травы и принюхиваюсь. Иногда слышу запах дыма, но огня нигде не вижу.

Сад занимает часть поляны на обращенном в сторону моря склоне. Белый дом стоит несколько ниже. Я прохожу мимо ряда пальм, привязанных к шестам, и гляжу вдаль, на черные кроны фруктовых деревьев.

Над северным горизонтом восходит луна. Она громадная! Бесформенный лунный диск всплывает из гладкой поверхности моря. В воде — сразу же под синим шаром, словно в темно-синем зеркале — отражается вертикальный, длинный и дрожащий столб бело-фиолетового огня. На диске странной Луны видны все мелкие детали. Долгое время, пребывая в глубокой задумчивости, я гляжу на нее.

Потом спускаюсь к морю. По обеим сторонам дорожки на земле лежат неподвижные тела. Чуть ниже большпя группа девушек и ребят сидит возле погасшего костра. Они поют под гитару. Среди черных деревьев неожиданно появляется знакомая вилла. Ее белые стены окрашены фиолетовым отсветом. На газоне кружат танцующие пары. Из открытых окон выглядывают синие лица. Музыка доносится и с улицы, где продолжается ночной праздник. В окне первого этажа лилового дома лопается стекло. В нем появляется светловолосая девушка. У меня появляется неясное впечатление, будто бы когда-то я ее уже видел. Мне вспоминается фигура из мира, отдаленный образ которого едва маячит в моей памяти.

Двери лилового дома открыты. В глубине мельтешат карнавальные маски. С лестничной площадки кто-то сыплет на меня конфетти. Я вхожу в прихожую. Какая-то женщина появляется из полутьмы и вручает мне бокал с шампанским. Я перехожу от двери к двери. Комнаты заполнены сонными людьми; настроение везде такое же, как утром после новогоднего бала. Вокруг покрытых объедками столов слоняются сонные участники праздника. Одни положили головы рядом с тарелками с остатками еды, другие разговаривают, но глаза у всех закрыты. На покрытые пятнами скатерти через окна сыплются обугленные листья и ветки.

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж. На полу перед открытой дверью яркий прямоугольник света. Сверху доносятся треск и шипение. Оттуда же слышны голоса, похожие на лопотание крыльев перепуганных птиц, словно под крышей находится курятник, куда проникли ядовитые змеи. Все эти звуки перекрываются мерным мужским голосом.

Я заглядываю в комнату, освещенную лунным сиянием. Там более десятка человек: они лежат на диване или же сидят в креслах, выставленных напротив окна. На подоконнике сидит мужчина со сломанным носом. Это он говорит. На нем черный костюм, засыпанный серым пеплом. Он не прерывает своей лекции — продолжая говорить, он указывает мне на свободный стул, хотя сам при этом глядит на стену. Я сажусь рядом с девушкой, которую увидал из сада, когда она выглядывала через разбитое стекло.

— Кто это? — спрашиваю я ее шепотом, жестом головы указывая на мужчину со сломанным носом.

Девушка подносит губы к моему уху. У нее очень приятный голос. Я чувствую ее дыхание на своей щеке.

— Синьор Лиситано, — отвечает она. — Знаменитый гипнотизер. Приехал к нам в город на праздник.

И в это мгновение докладчик замолкает. Из темного угла, с дивана или с кресел звучат вопросы. Они касаются самых различных предметов. Мужчина со сломанным носом отвечает на них так свободно и гладко, как будто бы умение давать интервью было постоянно связано с его необычной профессией.

У меня складывается впечатление, будто я участник какой-то импровизированной пресс-конференции.

Вопрос: Зачем вы распространяете иллюзии и создаете фиктивные образы, вместо того, чтобы идти путем, указанным наукой?

Ответ: Поскольку та фантазия, которую люди принимают за единственно возможную реальность мира, слишком далека от действительности.

Вопрос: Вы бесчувственны к людским несчастьям?

Ответ: Я понимаю, что синьора имеет в виду. Опять же, во время церемониального приветствия меня спросили, почему я не вылил традиционную кружку воды на горящую крышу школы или больницы. Этот старинный обычай мне известен: он культивируется повсюду с серьезностью, достойной всяческого рода торжеств, которые длятся с того времени, когда остановились все часы — то есть, от сотворения света. И вправду, я не вылил на крышу ту одну, символическую кружку, хотя мог бы с легкостью выплеснуть эту воду. Но именно потому, что я и вправду желаю что-нибудь сделать ради исправления нашей судьбы, то не кидаюсь с кружкой в руке ради спасения горящих домов, что означает, я не позирую ради фотографии. Подобного рода мнимые действия усыпляют нас, а не подавленное ними беспокойство и является той силой, которая мобилизует нас на истинные действия.