Сергей Дубянский - Пятая жизнь Страница 18

Борис конечно мог бы просветить стариков, относительно новой жизни и нового общественного строя, но решил, что этим убьет их, поэтому просто говорил, что там все нормально, и искренне радовался каждому благополучно прожитому ими дню. Именно у них Борис научился ценить и понимать то, что тебя окружает. Какой смысл в борьбе за несбыточные идеалы, если рядом существует мир, который прекрасен и удивителен сам по себе, и самое большое счастье — просто присутствовать в нем!

Еще в армии, перед вступлением в комсомол, Борис сделал открытие — оказывается, между Библией и Манифестом Коммунистической Партии очень много общего; только одна пугает Апокалипсисом и обнадеживает Вторым Пришествием, а другой призывает устроить этот Апокалипсис, именуя его революцией, а после обещает тождественный раю коммунизм.

Сейчас, и коммунизм, и Второе Пришествие утратили актуальность, но вера в светлое будущее продолжает разлагать умы людей. Никто почему-то не в состоянии понять, что самое святое и достойное внимания из имеющегося в распоряжении человечества — это окружающий мир, получивший корявое название «экосреда». И совсем не из-за морозов, а ради подключения к этой атмосфере единения с миром, пронизанным светлой энергетикой душевного покоя, Борис и возвращался домой; именно она давала ему силу для очередной погони за чем-то призрачным, но безоговорочно прекрасным. Погоня эта началась несколько лет назад, когда он почувствовал, что любовь, даруемая ему миром, требует выхода, а не просто блаженного созерцания; требует излияния, и объект должен быть гораздо шире пределов его собственной личности. Ему хотелось выплеснуть эту всеобщую благость, казавшуюся настолько огромной, что она превосходила способность к осмыслению — у нее даже не было имени, ведь все человеческие слова несут в себе конкретный, ограниченный смысл.

Однако Борис чувствовал, что она существует. Не верил, а, именно, чувствовал, ибо вера слепа и базируется на догмах и допущениях, а он ощущал ее внутри себя и не мог от этого отказаться. Гораздо проще было отказаться от древней легенды про бога, благополучно пребывающего на небесах, чем от приветливого дыхания леса и беззубой улыбки старика, наполненной счастьем при виде восходящего солнца. Это настолько зримо, что спорить просто бессмысленно…

— …Еще что-нибудь заказывать будете?

Борис очнулся. От окорочка осталась лишь горка костей, а во второй тарелке плавал слегка омраченный майонезными облаками одинокий, как солнце в небе, диск помидора.

— Нет, спасибо, — он взглянул на часы — оказывается, прошел целый час, и неудивительно, что такой клиент официантке не слишком нравился; зато майка высохла, и волосы, словно покрытые лаком, лежали теперь ровными прядями.

Борис расплатился и выйдя на улицу, зажмурился. Яркое солнце отражалось в оставшихся лужах, а голубое небо, казалось, вибрировало в своей бездонной глубине. Груженый КамАЗ остановился сам — Борис даже не успел поднять руку. Из него выскочил парень в тренировочном костюме и побежал к кафе. В кабине остался водитель, поэтому Борис подошел.

— День добрый, вы не на Волгоград?

— Почти, — водитель стряхнул пепел, — мы до Павловска.

— А Павловск — это где?

— Оттуда до границы с Волгоградом километров сто.

— Годится. Возьмете?

— Чего не взять? — водитель пожал плечами, — Вовка сейчас пива накатит и на боковую. Деньги какие-нибудь заплатишь?

— Так ваши братья, вроде, денег не берут — я давно так путешествую. Но если надо…

— Ладно, садись, — водитель махнул рукой, — только тогда не спи и не молчи, а то какой кайф возить тебя?

Вернувшийся с пивом Вовка уставился на Бориса.

— У нас чо, пассажир?

— Ты сейчас дрыхнуть будешь, — водитель разгладил сбившееся покрыло, — а мне скучно. Садись, поехали.

Вовка, который был моложе сменщика, безропотно залез на «спалку» и уселся там, поджав ноги, а Борис вольготно устроился на сиденье. Минут пять ехали молча, но потом водитель решил, что пора взимать «плату за проезд».

— Значит, путешествуешь? — спросил он, — а сам издалека?

— Не очень, — Борис не любил, когда расспрашивали о его жизни, потому что даже не мог вразумительно объяснить ее смысл. Разве нормальные люди едут неизвестно куда и неизвестно зачем, вдруг возвращаются обратно, словно мечась по кругу? Чтоб быть хоть как-то понятым, он и придумал себе ремесло писателя.

— А в Волгоград зачем?

Мистический дождь и встреча в кафе не годились в качестве объяснения — все ведь должно быть понятно и аргументировано; к примеру, так:

— С детства мечтал увидеть Волгу, — Борис вздохнул.

— Волга — класс! — вступил в разговор Вовка, распространяя по душной кабине резкий запах пива, — она, знаешь, какая? Едешь-едешь, и думаешь, а вдруг другого берега вообще нет? Теплоходы под тобой плавают…

— Есть там берег, — усмехнулся водитель, — если, конечно, туман не сядет. Ты сам-то работаешь где, или как?

— Материал для книги собираю.

— Короче, бомж, — сделал неожиданный вывод водитель, — а живешь на что? Побираешься? Воруешь? Только честно.

— Честно?.. — Борис решил, что его легенда здесь не годится и лучше сказать правду; тем более, в истинном происхождении его денег не было ничего ни криминального, ни постыдного, — если честно, клад нашел.

— Хорош заливать-то! — кроме недоверия, в Вовкином голосе прозвучала откровенная зависть.

— Чего, правда? — водитель повернулся, пытаясь понять, шутит Борис или чудеса действительно случаются.

— Ну, не совсем нашел — мне сказали, где он лежит, а я просто выкопал его и сдал.

— Ты реально дурак!.. Извини, конечно, — заключил Вовка, которому под пиво приходили ясные мысли, — себе надо было оставить, а потом «толкнуть». Сейчас столько всяких коллекционеров с баблом! А государство, оно что? Двадцать пять процентов, да? И то, небось, оценили все в сто раз дешевле. А если б за «бугор» пихнуть!.. У меня один кореш…

— В кладе-то что было? — перебил водитель.

— Утварь церковная — кресты всякие, кадила, оклады. Еще в гражданскую на наш хутор пришел монах с мешком этого добра — красные ж тогда церкви грабили. Жить он у моей бабки остался и мешок свой зарыл там же, за домом. Через месяц комиссары его расстреляли, а клад так и остался; вот и долежал, пока перед смертью бабка мне о нем не рассказала. Отнес я его в епархию; там определили, что это святыни какие-то…

— Тем более, надо было оставить! Святыни ж, небось, круто стоят, — мечтательно вздохнул Вовка.

— Нельзя такие вещи себе оставлять, — Борис повернулся к оппоненту, прикидывая, сколько тот уже выпил пива и стоит ли говорить серьезно.

— Почему? — удивился водитель, — кто нашел, тот и хозяин. Вон, у меня кореш нашел кольцо с брюликом. Сожительнице подарил, так она порхала от счастья; полгода пылинки с мужика сдувала — и за водкой сбегает, и в постель прыгает по команде…

— А через полгода?

— Да… — водитель махнул рукой, — скурвилась девка.

— Потому и скурвилась, что потерянные вещи (а, тем более, спрятанные специально) несут отрицательное воздействие. Отлученные от хозяина, они выпадают из общего сплетения божественных связей… — однако взглянув на водителя, Борис понял, что развивать мысль не имеет смысла — все божественное заключалось для него в иконке, по последней шоферской моде, приклеенной на панель (раньше таким неотъемлемым атрибутом являлся вымпел Победителя социалистического соревнования).

Неожиданно Борис вспомнил девушку, с которой коротал ночь на заправке. Хотя она тоже многого не понимала и, скорее всего, даже не разделяла его взглядов, но с ней почему-то было легко общаться.

— Мужики, анекдот хотите? — предложил Вовка, резко меняя тему, и Борис решил, что его вывод относительно уровня попутчиков абсолютно верен.

Анекдот оказался смешным; второй еще смешнее, и незаметно «житие» Бориса отошло на второй план, уступив место никого ни к чему не обязывающей болтовне.

Поскольку у Бориса анекдоты были старыми, он не пытался соперничать с Вовкой, разглядывая скучные поля с редкими вкраплениями деревьев — вроде, кто-то, едва начав выкладывать узор огромной мозаики, бросил его, не справившись с непосильной задачей. Солнце, совсем недавно висевшее над кабиной, сваливалось назад и теперь лишь отражалось в зеркале, а впереди, из-за далекого горизонта медленно наползал вечер.

Очередной городок возник совсем рядом с трассой — к нему уходила широкая, обсаженная деревьями улица, на перекрестке КамАЗ вдруг остановился.

— Все. Приехали. Это и есть Павловск — дальше нам на мелькомбинат, муку получать.

Борис взглянул на видневшийся вдали микрорайон, на предшествовавшие ему добротные домики с палисадами.