Евгений Лукин - Грехи наши тяжкие Страница 2

Акулина Истомина рыдала в гримерной.

Переснимать не пришлось. Внезапно подурневшая Маня, ассистент режиссера, дала отмашку — и дамский любимчик Рудик отнял от окуляра ошеломительно мерзкую харю прожженного альфонса и сутенера. Обезумевшим взглядом Мстиша Оборышев обвел присутствующих. Каких-нибудь пять минут назад все они выглядели вполне прилично, даже обаятельно. Теперь это была кунсткамера.

— Спасибо! — выпалил он, вскакивая. — У меня к вам, Егор Трофимович, еще пара вопросов наедине… если позволите…

Выволок за рукав растерявшегося Вожделею в коридор, и следует сказать, очень вовремя, потому что из студии послышались уже первые вскрики.

— Так, — хрипло сказал Мстиша. — Вот ваш пропуск — и быстро на проходную!

— Но…

— Нигде не задерживайтесь! И вообще мой вам совет: на люди не показываться. Хотя бы пару дней… Да! Передача — в шесть тридцать по местному времени. Вообще-то в шесть ровно, но пока дело дойдет до «загранки»… Шесть тридцать! Не пропустите…

Глаза его внезапно стали незрячи, и он снова оцепенел, представив, что стрясется с телезрителями в эти самые шесть часов тридцать минут, когда истина безвозвратно уйдет в эфир.

Домой Мстиша вернулся к восьми, изрядно выпив для храбрости. Несмотря на многочисленные заходы налево, жену свою он любил и со страхом гадал заранее, какая гарпия предстанет его глазам. Внешность у Светы, следует заметить, была самая невзрачная: серая мышка, воробышек. Что же с ней будет теперь? Акулину-то вон как перекосило!

Ключ упорно не желал вставляться в прорезь замка. Наконец хозяйка, не выдержав, открыла дверь сама — и трудно даже сказать, кто из супругов был поражен в большей степени. Вне всякого сомнения, передачу Светлана посмотреть успела, ибо перед Мстишей возникла на пороге маленькая хрупкая женщина ангельской красоты. Оборышев протрезвел от ужаса. Он почувствовал себя раздетым донага. Все его обманы, измены и заначки были теперь оттиснуты на физиономии и в комментариях не нуждались.

Пауза длилась и длилась.

— Боже… — с жалостью глядя на мужа, выдохнула волшебно похорошевшая Света. — Бедняжка ты мой… Сколько ж вам приходится врать на этом вашем телевидении!..

Трудно сказать, откуда и зачем берутся на белом свете порядочные люди, если их появлению естественный отбор, мягко говоря, не способствует. Но вот берутся откуда-то и даже иногда умудряются дожить до совершеннолетия, а то и до преклонных лет, хотя одному богу известно, чего им это стоит. Порядочный человек — публичная пощечина обществу. Своим поведением он как бы опускает окружающих, напоминая им о том, кто они такие. Думается, именно поэтому Христос завещал творить добро втихомолку и ни в коем случае не напоказ. Иначе пришибут.

Естественно, что, стоило схлынуть первому потрясению, Оборышев почувствовал себя оскорбленным. Нет, но как вам это понравится: опять он весь в экскрементах, а она вся в белом! А уж наивное восклицание Светы — и вовсе уязвило до глубины души. К счастью, Мстише хватило ума обиды своей не выдать и покорно испить горькую чашу до дна.

Светлана утешала мужа весь вечер, так что в конце концов он чуть ли не сам уверовал, будто поразившее его безобразие вызвано скорее профессиональными, нежели бытовыми проступками.

На следующее утро позвонил Авениру, сказался больным. Телефон отключил. Пил и смотрел телевизор. Вчерашний сюжет муниципалка прокрутила трижды. В полдень благолепный Вожделея и неподобный Оборышев возникли в столичных новостях.

А ближе к вечеру за Мстишей пришли.

Визитеров пожаловало двое, оба в штатском. Судя по их обличью, с истиной они тоже ознакомились: у той страхолюдины, что повыше, были глаза маньяка и рот садиста; у той, что пониже и потолще, — жабья физия похабника и сластолюбца.

Слава богу, Светлана к тому времени еще не вернулась с работы.

— Как же это вы? — посетовал маньяк и садист, устремляя на Оборышева ласковый взор и словно бы видя уже собеседника в пыточной камере. — Опытный вроде работник — и так подставились…

Голос его показался знакомым.

«Подставился?.. — желчно подумал Мстиша. — Нет, ребята, не подставился — это я вас всех подставил! А то что ж мне, одному пропадать?..»

— В суд на вас подают.

— Кто?

— Вам всех перечислить?

— А-а… по какой статье?

— Да мало ли! За нанесение ущерба деловой репутации, за причинение вреда здоровью, за оскорбление чувств верующих…

Похабник и сластолюбец помалкивал с матерным выражением лица. Садист продолжал:

— Где вы раскопали вообще этого вашего Вожделею?

— Нигде. Сам пришел.

— Но кто-то же его к вам направил?

— Авенир Аркадьич. Порекомендовал воткнуть в курьезы…

— Вот как? — Двое переглянулись. — Ну, с Авениром Аркадьичем разговор будет отдельный. А вот вы…

— А что я?

— Нет, но предварительную-то беседу вы с Вожделеей проводили? И что же, не заметили после этого изменений в собственной внешности?

— Знаете… в зеркало я смотрюсь редко…

— Не свисти! — неожиданно посоветовал похабник и сластолюбец. — В зеркало он не смотрится! А в гримерке?

— Даже и в гримерке! Нет, ну… заметил, конечно, что скверно выгляжу…

Заврался, запутался, приуныл.

— Шуму много? — спросил он в тоске.

— Не то слово! С двенадцати часов народ как с цепи сорвался. Уровень преступности в два раза сиганул…

— Почему? — Мстиша оторопел.

— Красивых бьют.

— За что?!

— За то, что красивые!

Судорожным движением Оборышев выхватил сотовый телефон, но был пойман за руку.

— Кому?

— Жене!

— Она что? Тоже…

— Да!

Хватка разжалась. Связаться со Светой, впрочем, не удалось — шли короткие гудки. Застонав, Мстиша спрятал сотик.

— Собирайтесь, — сказали ему.

— Куда?

— К ответу, — исторг садист, осквернив и без того циничную мордень кощунственной ухмылкой. — Крови вашей жаждут…

— Ну да, конечно… — окончательно угасая, горестно помыслил вслух Мстиша. — Политики… бизнесмены…

— Политики? Бизнесмены? — хмыкнул маньяк. — Бизнесмены — это еще полбеды. Да и политики тоже: как были уроды — так уродами и остались. А вот жены олигархов…

— Ох-х… — болезненно выдохнул Оборышев.

— Вот именно, — мрачно подтвердил собеседник.

Привезли Мстишу отнюдь не в полицию, как он ожидал, и даже не в ФСБ, а прямиком в областную Думу. В небольшом зальце с идеологически выдержанной потолочной лепниной собрались жаждавшие крови Оборышева. Повеяло картинами Босха, в частности — «Несением креста». Утешало лишь то, что за овальным столом не восседало ни единой разгневанной мегеры — сплошь мужской пол. Надо полагать, жены олигархов, не решаясь теперь показаться в свет, взамен прислали своих адвокатов, мерзости чьих образин уже давно ничто не могло повредить.

— Вот, пожалуйста, — сказал конвоир, придерживая Мстишу за локоток. — Первый виновник, прошу любить и жаловать…

И началось беснование. Все вскинулись, все обрушились с угрозами, самой мягкой из которых было увольнение. Оборышев только успевал облизываться да озираться.

Наконец главный Квазимодо, подозрительно смахивавший на губернатора, треснул ладонью по столу — и все смолкло.

— Как такое, понимаешь, могло случиться? — мертвым голосом осведомился он в мертвой же тишине.

Ну точно — губернатор.

Пришлось поведать историю с самого начала, по возможности перекладывая ответственность на плечи отсутствующего здесь Авенира Аркадьича. Поначалу Мстише казалось, что участников пандемониума, обсевших овальный стол, он видит впервые, однако мало-помалу из жутких личин начинали вытаивать знакомые черты. Вскоре он угадал почти всех. Элита. Побитый градом цвет общества.

— И как теперь, понимаешь, быть? — угрюмо осведомился главный Квазимодо, дослушав Оборышева.

Тот заискивающе улыбнулся и беспомощно развел руками.

Губернатор засопел.

— Как шкодить, — ворчливо упрекнул он, — так все, понимаешь, горазды, а как отвечать, так, понимаешь… Что скажешь, Олег Аскольдыч?

И посмотрел на садиста и маньяка. Оборышев вздрогнул и тоже уставился. Олег Аскольдович? Ни-че-го себе! Вот это его перековеркало…

— Я связался с нашей епархией, — сухо доложил тот. — Владыка тоже склоняется к мысли, что нас постигла Божья кара…

— Кого? Меня? — взревели за столом. — Ты за базаром-то — следи! Знаешь, сколько я на храм пожертвовал?

Взревевшего одернули.

— У меня создалось впечатление, — как ни в чем не бывало продолжал Олег Аскольдыч, — что владыка совершенно спокоен…

— Да я думаю! — фыркнули за столом. — Им-то чего беспокоиться? У них вон бороды от самых глаз — поди различи, что у них там под бородами!