Ник Гали - Падальщик Страница 2

Он узнал, что мама была проституткой и что маму убил клиент, белый иностранец. Иностранец занимался с ней сексом сначала по договоренности, потом насильно. Он привязал ее к кровати. Наверное, она сама согласилась, чтобы ее привязали, хотела больше слупить денег. А он ее задушил. Скорее всего случайно. Нет, он пришел не один, там была целая компания, они все были навеселе. Англичане.

Пока полицейский буднично пересказывал магистрату обстоятельства дела, Ли-Вань смотрел на маму. Она лежала третьей справа, ее руки были вытянуты вдоль легкого цветного платья, задранного чуть выше колен; руки были повернуты ладонями вверх. Ли-Ваню хотелось подойти, одернуть платье, но он не решался.

Маме на лоб села муха. Ли-Вань подошел, нагнулся и согнал ее, и тут зашатался и сел рядом с маминым лицом на пол. И сидел, и смотрел на него, и отгонял мух. Косяк света рассекал тело мамы на две части. Рядом все рассказывал что-то полицейский, и несколько гражданских записывали в тетради, а магистрат говорил, что дело не в проститутке, а в том, что англичане, кажется, привезли с собой наркотики…

Ли-Ваня спросили, его ли это мать. Он проглотил слюну, кивнул и расплакался.

Только еще один момент помнит Ли-Вань из того дня: как тело мамы вместе с другим и повалили на старый открытый джип, накрыли пыльным розовым чехлом и увезли куда-то по грязной шевелящейся бумажками улице — навсегда. Когда джип разворачивался, полицейский, который привез Ли-Ваня в город, положил ему руку на плечо. Он же отвез его обратно в деревню к соседу и к ватному зайцу в постели.

Неделю Ли-Вань не разговаривал ни с кем, большую часть времени проводил сидя возле крыльца дома соседа в папоротниках, зябко обняв себя за плечи худыми руками, покачиваясь. Потом понемногу начал говорить, но бледно, безвкусно. Ходил по двору и смотрел на двух кур — гордость соседа, чертил палкой в песке.

Наконец сосед и его жена решили, что он отошел. Сосед был человек добрый, но не волшебник и не фальшивомонетчик: рис он в тарелке не выращивал, денег на ладони не печатал. Когда денег и риса не хватает на всех, кто-то должен уйти.

Это он и объяснил Ли-Ваню так, как это делается в бедных тайских деревнях — просто и честно. Выслушав его, Ли-Вань постно и без интереса, как делал все в последнее время, пошел упаковывать свой узелок. Маленького брата Ли-Ваня жена соседа уговорила оставить; Ли-Вань поцеловал его, обнял соседа.

— Куда ты решил пойти? — спросила жена соседа.

— В Бангкок, — ответил он.

— А что думаешь там делать? — спросил сосед, — Тебе надо научиться какому-нибудь ремеслу.

— Я еще не решил, — равнодушно ответил мальчик.

Сердце у жены соседа сжалось, но и она тоже не была ни волшебницей, ни фальшивомонетчицей. На прощание она дала ему несколько рисовых лепешек, и он вышел на дорогу.

Ли-Вань сказал неправду соседу, что еще не решил, чем займется в городе. Он прекрасно это знал, знал даже во всех деталях и подробностях. Идя по красноватой дороге с маленькими камушками гравия, мимо рядов пыльных пальм, зеленых кактусов, сторонясь грузовиков, набитых полуголыми земляками, джипов с поднятыми стеклами или просто в тишине, по жаре, стараясь держаться в рваной кромке тени по бокам дороги, он представлял, как придет по пути в Бангкок в ближайший более или менее большой город и там сразу направится на базар — и будет помогать таскать сумки покупателям побогаче. За это — приятель в деревне рассказывал ему — покупатели на базаре иногда платят несколько батов, — надо только понравиться им и делать честное лицо. Спать он будет где-нибудь в городском парке, и это тоже приятель, однажды сбежавший на несколько дней в соседний городишко, успел ему передать в качестве опыта.

Так, прожив жизнью бедного, но честного труженика несколько дней, он сможет купить себе сносный нож.

Потом он сразу пойдет в Бангкок и придет к самой дорогой гостинице в городе, где живет много иностранцев. Он спрячет нож под одеждой и подождет, когда из дверей выйдет англичанин, все равно какой. Он еще не был уверен, как отличит англичанина от других иностранцев, но об этом можно подумать позже, он найдет способ. Как только он увидит англичанина, он незаметно подойдет к нему, выхватит из-под одежды нож и зарежет его в горло.

Главное, не промахнуться и не ударить слишком слабо. По пути в Бангкок он будет тренироваться на деревьях, надо только не попортить нож.

Ему повезло: за очередным поворотом на обочине в красной дорожной пыли стоял желтый грузовик — водитель как раз захлопнул капот, когда маленький Ли-Вань подошел близко.

— Давно идешь? — весело спросил растрепанный шофер, глядя на голые босые ноги мальчика, по колено покрытые красной пылью. Шофер был в хорошем настроении — ему удалось быстро найти неполадку.

Ли-Вань моргнул глазами-черносливами, сглотнул и кивнул.

— Айда в кузов до города!

Вместе с пестрой компанией невеликих путешественников он уже вечером был в городе под названием Патум Тани.

Когда они приехали, смеркалось. Грузовик высадил их в центре и уехал. Ли-Вань пошел было искать парк, но не нашел его. Зато он сразу вышел на рынок, который к этому часу был пуст. Криво тянулись голые доски столов и лавок, ветерок трепал обвисшие тряпки балдахинов.

Он решил заночевать тут.

Перед сном он ел из узелка лепешки и плакал: он впервые был так далеко от дома один. Ночью на лавке он часто просыпался, смотрел на звезды сквозь рваный балдахин и трогал в узелке пальцами мех ватного зайца…

Утром его разбудили пришедшие на рынок торговцы — он сразу же помог какому-то курчавому старику поставить полог над его прилавком и получил за это кусок рисовой лепешки.

Базар заполнился людьми, повозками с овощами, рыжими мулами, цветами, орехами, мухами, горами разноцветных специй, ящиками со льдом, в которых мерзли рыбы и бардовые крабы с туго связанными клейкой лентой клешнями…

Красное потное лицо мелькнуло в толпе между рядов. Светлая рубашка, низко расстегнутая на жирной груди, вылезающие из-под рубашки волосы, щеки, надувающиеся одышкой.

Увидев человека, Ли-Вань попятился и замер, как пятится и замирает в напряжении кошка, увидев мышь.

Как завороженный, Ли-Вань следил за красномордым, — когда тот тронулся с места, он не сводя с него глаз, медленно, огибая углы столов, пошел за ним по базару. Англичанин — хотя, может быть, это был вовсе и неангличанин, — Ли-Вань в ту пору не знал ни слова по-английски, — медленно совершал обход столов, останавливался там и тут, разглядывал товар, приценивался. То и дело он ощупывал пухлыми руками свою наременную черную сумку на молнии, зная, видимо, цену ротозейству в толпе. Вот он встал возле одной лавки с фруктами, взял в руки оранжевую папайю, стал поднимать ее к уху, сжимая зачем-то руками, переворачивая. Он душил…

Ли-Вань почувствовал, что земля зашаталась под ним, как лодка на воде.

В следующую секунду он прыгнул на англичанина сзади и всадил нож в его толстую со складкой шею. Словно огненный гейзер из-под земли, брызнула из-под кожи кровь. Англичанин взревел, как бык, закрутился на месте, хотел было скинуть Ли-Ваня, но Ли-Вань крепко вцепился в его мокрую от пота рубашку, взобрался по ней на плечи…

Люди вокруг в ужасе отпрыгивали в стороны, махали руками, хватались за рты, а Ли-Вань, сидя на плечах у англичанина, все всаживал, всаживал нож в толстую красную шею. Еще, еще!..

Чья-то рука легла ему на плечо. Ли-Вань очнулся и понял, что стоит на месте и дрожит, как в ледяной воде. Красномордый толстый иностранец рассчитался с продавцом за папайю и пошел восвояси. Ли-Вань поднял глаза: над ним склонился человек с бритой головой; одет он был в ярко-оранжевую тогу.

— Ты, похоже, не очень-то любишь этого человека, — сказал монах, заглядывая Ли-Ваню в лицо и кивая на иностранца.

Ли-Вань отвел взгляд, промолчал.

На вид монаху было лет сорок, у него был длинный нос и впалые щеки.

— Почему, скажи мне?

Ли-Вань собрался было принять неприступный вид, но добрый голос монаха задел какую-то струну в его животе, в животе проснулся и загудел рой пчел, все сильнее, сильнее, — и вот уже подступила горечь к горлу и сама собой выпятилась нижняя губа…

Ли-Вань расплакался, — ведь ему было всего десять лет, и он еще никого не убил.

— Возьми, — монах протянул Ли-Ваню крашеную свистульку в виде птицы. — Не плачь…

Ли-Вань взял свистульку и заплакал еще сильнее.

Потом он взял монаха за руку, и вдвоем они пошли сквозь толпу с базара.

По пути в монастырь монах пытался расспросить мальчика о том, откуда он и за что невзлюбил европейца на базаре, но Ли-Вань молчал, только крепче сжимал его руку. Тот в конце концов перестал спрашивать, подумал, что придется отдать мальчика в приют, если выяснится, что он сирота: при монастыре Ват-Утон, где он жил с братьями, не было школы. Про себя он решил, что мальчик, наверное, оголодал и хотел обворовать европейца.