Хью Хауи - Очистка-3. Изгнание/Сброс петель Страница 2

Ведь там всего лишь пологие увалы, серые унылые холмы, поднимающиеся к ещё более серому и унылому небу, да тусклый солнечный свет, пытающийся хоть как-то оживить пейзаж, впрочем, без особого успеха. И над всем этим — непрекращающийся ужасный ветер, под безумными порывами которого вздымаются облака сухой почвы, завиваются, закручиваются вихрями и несутся по мёртвой пустыне...

Для Джульетты в этом зрелище не было ничего вдохновляющего, ничто достойного внимания. Необитаемая пустошь, лишённая всяческого смысла и пользы. Никаких ресурсов, если не считать изъеденной ржавчиной стали башен, торчащих над дальними холмами, стали, добыть которую, перевезти, расплавить и очистить будет куда дороже, чем просто извлечь руду из шахт под Хранилищем.

Запретные грёзы о наружном мире — это всего лишь пустые фантазии. Мёртвые мечты. У людей, живущих на Верхнем ярусе и чуть ли не поклоняющихся виду за окнами, должно быть, мозги наизнанку: они не видят, что будущее — внизу, а не наверху. Оттуда, снизу, приходит нефть, обеспечивающая их энергией, минералы, из которых изготавливают всякие полезные вещи, и азот, насыщающий почву ферм и садов. Каждый, кто был «тенью» у химиков или металлургов, знает это. Те же, кто читает детские книжки с картинками, кто пытается сложить вместе таинственную головоломку забытого, а то и вовсе неизвестного прошлого, блуждают в потёмках.

Единственное, что в глазах Джульетты могло оправдать их одержимость — это необъятный простор сам по себе; но её он откровенно пугал. Может, это у неё с мозгами непорядок, раз она любит Хранилище, его надёжные стены, тёмные закрытые пространства Глубины? Или наоборот — безумны все те, кто живёт мечтами о выходе наружу?

Джульетта перевела взгляд с сухих холмов и стоящих в воздухе клубов пыли на разбросанные вокруг по полу папки. Незавершённые дела её предшественника. На колене девушки пристроилась начищенная звезда — Джульетта пока ещё не прикрепила её к своему комбинезону. На одной из папок лежала фляжка, надёжно упакованная в пластиковый пакет. Такая невинная на вид, она уже совершила своё страшное деяние. Номера, написанные на пластике чёрной тушью, перечёркнуты — эти загадки давно решены, дела закрыты. Один номер оставался незачёркнутым. Это номер дела, папки с которым здесь нет, папки, набитой свидетельскими показаниями, заметками и прочими документами относительно смерти мэра, женщины, которую все любили и которую, однако, кто-то убил.

Джульетта видела некоторые из этих заметок, но лишь издали. Они были написаны помощником шерифа Марнсом. Он намертво вцепился в папку, не желал отпускать её ни на секунду, словно одержимый. Джульетте оставалось лишь заглядывать в эти бумаги издалёка, через стол своего помощника. Они были испещрены множеством мутных пятен — в тех местах слова расплылись, бумага вспучилась. Между этими высохшими следами слёз вились неряшливые каракули, совсем не похожие на аккуратный почерк, которым были написаны документы в других папках. Нет, эти строки, казалось, ползут по страницам, полные гнева и злости; многие слова были многократно неистово перечёркнуты и снова надписаны поверх зачёркнутого. Это было олицетворением той ярости, которая теперь постоянно и неизменно кипела в инспекторе Марнсе и которая заставляла Джульетту убегать от него камеру, чтобы иметь возможность спокойно поработать. Ей было совершенно невыносимо сидеть напротив этой разбитой, изломанной души и пытаться шевелить мозгами. Вид на наружный мир, как бы ни был он печален и уныл, вгонял в куда меньшую депрессию.

Здесь, в камере, она и убивала время между полными трескучих статических помех вызовов по радио и отлучками в места, где наблюдался какой-либо непорядок. Иногда Джульетта попросту перекладывала папки с места на место в соответствии с очерёдностью текущих дел. Она была шерифом всего Хранилища, выполняя работу, которой её никто не учил, но которую уже начала понемногу понимать. Одна из последних фраз, которые ей сказала мэр Дженс, оказалась (вот уж чего бы Джульетта не могла себе даже представить!) истиной: люди похожи на машины. Они барахлят. Они ломаются. Об них можно обжечься, если не будешь осторожен. Её работа состояла не только в том, чтобы выяснять, отчего это происходит и кто виновник, но и в том чтобы прислушиваться, приглядываться и заранее распознавать признаки надвигающейся аварии. Шериф — он как механик: гораздо лучше вовремя провести профилактику, чем пытаться собрать то, что развалилось.

Папки, раскиданные по полу — это всё мелкие дела последних дней: жалобы на распоясавшихся соседей, кражи... Вот кое-что поинтереснее: откуда взялась партия ядовитого самогона. Несколько дел касалось неприятных последствий употребления этого опасного напитка. И каждому делу надо было уделить внимание: требовалось больше находок, больше работы ногами — то есть только и знать бегать по запутанным коридорам Хранилища и вести такие же запутанные беседы, пытаясь отделить правду от лжи.

Готовясь к работе шерифа, Джульетта дважды перечитала Пакт, в особенности ту его часть, что касалась соблюдения правовых норм. Там, в Глубине, валяясь на кровати, с мышцами, ноющими от усталости после работы — наладки основного генератора — она изучала, как правильно вести бумажные дела, как сохранять вещественные доказательства в неприкосновенности и тому подобное; всё было логично, а многое близко и понятно ей как механику. Например, поведение на месте происшествия мало чем отличалось от того, как нужно себя вести, скажем, в насосной, когда там что-то сломалось — то есть со всей возможной осторожностью. А уж поломок в ком-то или в чём-то всегда предостаточно — знай держи уши и глаза открытыми и задавай правильные вопросы тем, кто имеет отношение либо к сломавшемуся оборудованию, либо к инструментам, обслуживающим это самое оборудование; словом, следуй за цепью событий, пока не упрёшься в источник всех бед. Конечно, иногда бывает, что зайдёшь не в том направлении — не без того, ведь не всегда получается отладить какой-то один агрегат, не сбив настройку другого; но Джульетта отличалась одним несомненным талантом: она умела отличать существенное от несущественного.

Она предположила, что именно эти способности и распознал в ней инспектор Марнс. Они заключались в терпении и скептицизме, с которым она задавала вопросы, иногда по виду совсем глупые, а на самом деле позволявшие ей в конце концов найти верный ответ. В прошлом она помогла раскрыть запутанное дело, и это придавало ей уверенности в своих силах. Тогда Джульетта не знала об этом — её больше заботило установление истины, к тому же она была погружена в свои личные переживания — но то дело оказалось одновременно и подготовкой к будущей работе, и собеседованием.

Джульетта вынула папку с тем самым давним делом — бледно-красная печать на ней гласила: «Закрыто». Отлепив скотч, которым фиксировались края папки, новый шериф принялась листать подшитые бумаги. Многие были написаны убористым почерком Холстона; эти наклонённые влево буквы она узнавала на всём, что хранилось в её столе — столе, который ещё совсем недавно принадлежал Холстону. Она читала его заметки относительно её самой, Джульетты, и вспоминала, вспоминала... Тот случай выглядел как очевидное убийство, но на самом деле явился лишь стечением невероятных, несчастливых обстоятельств. Возобновляя в памяти этот трагический эпизод (чего она до сих пор тщательно избегала) Джульетта снова почувствовала давнюю боль, но при этом вспомнила, какое успокоение приносило ей погружение в обстоятельства, раскапывание улик и добывание свидетельств. Она вспомнила удовлетворение, охватившее её в конце, когда все ответы были найдены, и заменившее собой ту ужасающую пустоту, которая осталась в её душе после смерти любимого. Процесс разгадывания загадки весьма напоминал работу в дополнительную смену: мышцы ноют от усталости, но радость от сознания того, что неполадки устранены и машина отремонтирована, заглушает эту боль.

Джульетта отложила папку в сторону, пока ещё не готовая пережить всё заново. Она выбрала другую папку, положила её себе на колени, ощутив тыльной стороной ладони прохладную латунь звезды шерифа, и...

На стенном экране затанцевала тень. Джульетта подняла глаза и увидела, как по склону холма передвигается невысокий вал чёрной, как сажа, пыли. Он, казалось, дрожал на ветру, неумолимо надвигаясь на камеры. К этим камерам, дающим обзор наружного мира, Джульетту приучили питать уважение. Ей ещё в детстве внушили, что они — штука очень важная.

Правда, теперь, повзрослев достаточно, чтобы думать собственной головой, она уже не была так в этом уверена. Жители Верха просто одержимы очисткой, но их волнения не проникали на Глубину, где происходила истинная очистка, благодаря которой было возможно нормальное функционирование Хранилища. И всё же даже там, в Машинном, её друзьям с самого рождения твердили, что о наружном мире нельзя даже разговаривать. Они и не разговаривали — в этом нет ничего сложного, если ты никогда не видел предмета разговора; но сейчас, когда Джульетта почти весь день проводила, наблюдая непостижимый умом простор, она начала понимать неизбежность возникновения рокового вопроса. Теперь ей становилось ясно, почему некоторые идеи необходимо подавлять в зародыше — до того, как взбесившаяся толпа кинется к выходам, до того, как вопросы вспенятся на устах обезумевших людей и положат конец им всем.