Питер Уоттс - Целакант Страница 2

Брукс это тоже умел делать, но нельзя сказать, чтобы ему такое занятие особенно нравилось.

— Тсс… тихо… тебе не будет больно, я обещаю… — прошептал он, обращаясь к очередной жертве, и отправил её на казнь. Он часто себя ловил на этом прежде — на том, что лепечет слова бессмысленной сладкой лжи жертвам, которые, скорее всего, даже не могут понять, о чём он говорит. Он себе говорил, что пора взрослеть. Только крайне мягкосердечный и тупоголовый человек мог позволить себе жалость и раскаяние, убивая столько животных. За все миллиарды лет существования жизни в её бесконечных итерациях на этой планете разве родился хищник, пытавшийся облегчить участь добычи? Разве естественная смерть могла наступить столь быстро и безболезненно, как смерть от рук Дэна Брукса во имя высшего блага? Жизнь может существовать только за счёт другой жизни. Биология — это и есть попытка понять принципы жизни. И он стал создателем, автором основных положений и единственным активно работающим участником нового направления в биологии, а именно — попытки помочь всем популяциям, пробоотбор из которых он осуществлял. Смерти эти были так близки к альтруистическим поступкам, как только это мыслимо во вселенной Дарвина.

И теперь, сказала ему маленькая подпрограмма, всегда активировавшаяся в таких ситуациях, дерьмо подступает тебе к горлу. Ты борешься в действительности не за то, чтобы написать ещё несколько статей, пока источники финансирования твоих грантов окончательно не пересохли. Даже если ты зафиксируешь каждое изменение в геноме каждого вида за последнюю сотню лет, даже если ты закартируешь их с точностью до молекулы, ты всё равно ничего не добьёшься. Потому что твой единственный враг — реальность. А в реальности всем похуй.

Этот тонкий голосок был его обычным спутником все эти годы. Он пытался его игнорировать. Как бы ни было, отвечал он обыкновенно, мы все чертовски биологичны. И хотя груз его личной вины и был сравнительно лёгок, он тем не менее не мог заставить себя этого стыдиться.

Когда он вернулся в лагерь, пойманное им существо уже утратило всякое сходство со змеёй. Он разместил безжизненные дряблые останки в древнем разделочном лотке. Четыре секунды упражнений с ножницами ушли у него, чтобы рассечь существо от глотки до анального отверстия, ещё через двадцать — пищеварительный тракт и дыхательная система уже плавали в отдельных кюветах, прикрытых часовыми стёклышками. Три десятилетия такой работы научили его, что в кишках обычно всего вероятнее обнаружить паразита; он положил срез кишечника в анализатор и приступил было к работе.

И тут вдалеке что-то бухнуло и взорвалось.

Во всяком случае, звук ему напомнил именно взрыв. Что-то мягко хлопнуло на довольно приличном расстоянии. Брукс вылез из-за стола и оглядел участок пустыни, ограниченный веретенообразными корявыми стволами на горизонте.

Ничего. Ничего.

Ровным счётом нич…

Погодите-ка.

Монастырь.

Он сорвал бинокль с руля мотоцикла, где тот висел, и посмотрел вдаль. Первым ему попался на глаза искусственный вихрь…

… который выглядел достаточно мощным для столь позднего часа…

…но чуть справа, прямо над монастырём, роилась коричнево-дымчатая тучка, постепенно отползавшая в сторону и растворявшаяся в неверном тускнеющем свете.

Но здание казалось невредимым. По крайней мере, все части фасада были целы, насколько он мог видеть.

Чем они там занимаются?

Официально — физикой высоких энергий. Но всё это должно было быть чистой теорией; насколько Бруксу было известно, Орден Двукамерников не занимается экспериментами.

Глоссолалия. Вот чем они там заняты, надо полагать. Они там впадают в экстаз, катаются по полу, дрыгают ногами и чревовещают, пока аколиты делают торопливые заметки — и каким-то образом всё это выливается в пересмотр теории бран[5]. Для Брукса всё это было полнейшей чухнёй.

Но с Нобелевским комитетом всё ещё мало кто берётся спорить.

Может, у них там что-то вроде ускорителя заряженных частиц. Они, должно быть, что-то с ним вытворяют, что потребовало колоссальных энергетических затрат; никто не станет использовать промышленный ветрогенератор модели Ф-4 на кухне.

Сзади что-то звякнуло, как если бы кто-то передвинул его инструменты. Брукс резко обернулся и увидел, что его анатомические ножницы валяются на полу, а выпотрошенный уж пялится на него из разделочного лотка, высовывая и снова пряча раздвоенный язычок.

Это нервные рефлексы, примирительно сказал себе Брукс. Вон там лежит извлечённый из тела змеи позвоночник, а большая часть кишок уже давно в морозилке.

Он видел, как медленная волна перистальтических сокращений перекатывается вдоль всего тела змеи, вдоль повисших по краям раны обрубков плоти.

Гальванический отклик. Вот и всё.

Голова змеи высунулась из лотка. Стеклянные немигающие глаза бегали туда-сюда. Красно-чёрный — чёрно-красный — язык жадно ощупывал воздух.

Тварь выскользнула наружу.

Ей это далось нелегко. Она привыкла извиваться и сокращать тело за счёт мускулов брюшка, но их у неё больше не было. Внутрибрюшинные сегменты могли бы ей помочь, но они свободно свисали из разъятого чрева, так что существо, безуспешно покрутившись туда-сюда, в конце концов поползло на спине. Глаза его были широко открыты, внутренности выпотрошены, язык мелькал в пасти.

Змея добралась до края столика, задержалась там на мгновение и соскользнула в пыль. Сапог Брукса поднялся и опустился ей на голову. Он бешено топтал им по пыльному камню, пока там не осталось ничего, кроме влажного пятна. То, что ещё оставалось от твари, бешено извивалось, мускулы повиновались командам, поступавшим по безнадёжно зашумлённым нервным путям. Но по крайней мере не осталось ничего, потенциально способного вознести Господу просьбу о помощи.

Чё-ё-ё-ё-ё-ёрт, выдохнул Брукс.

Рептилий никак нельзя назвать особенно хрупкими существами. Бруксу неоднократно доводилось обнаруживать гадюк, раздавленных автомобилями на ближайшей автостраде, с искромсанными позвоночниками, выбитыми ядовитыми зубами, размазанными в кровавую кашу головками — но они двигались, они слепо ползали. Однако его эвтаназирующее устройство было разработано так, чтобы пресечь всякую возможность такой продлённой агонии. Оно просто отключало метаболизм животного, но при этом оставляло неповреждёнными лёгкие и капилляры, разносившие яд в каждую клетку каждого органа, даруя лёгкую, быструю, безболезненную и — как правило — необратимую смерть. Так что существо, подвергшееся воздействию этой машинки, просто не могло вот так дёргаться и глазеть на тебя, а потом даже попытаться сбежать — и это более чем через час после того, как ты вытащил наружу его кишки.

В мире сейчас было много зомби. Как и вампиров, между прочим. Но бессмертие даже в двадцать первом веке оставалось исключительно человеческим достоянием. Это мог быть какой-то артефакт генетического загрязнения, случайный хак мускариновых рецепторов[6], запускающий урезанную последовательность двигательных команд.

Ему хотелось так думать.

Всё ещё хотелось.

Он искренне считал, что призракам лучше держаться отсюда подальше.

Во-первых, призраков в пустыне и вправду было не очень много. Во-вторых, никто из них не мог считаться человеком. Иногда Бруксу даже хотелось испытать хотя бы половину того, на что он обрёк тысячи убитых им людей.

Разумеется, базовый курс биологии давал объяснение таким вот двойным стандартам. Ему не было нужды становиться лицом к лицу с какой-то из своих человеческих жертв, смотреть им в глаза, быть с ними в миг смерти. Операции на кишечнике вполне можно делать и на расстоянии. Осознание виновности от этого ослабевало. Столько магических действий отделяло поступки самого Дэниела Брукса от их конечных результатов, что само это осознание переходило в область чистой теории. Он к тому же никогда не работал один. Вина перераспределялась между членами команды. И, что ни говори, в чистоте их намерений вряд ли кто усомнился бы.

Никто не винил его, не проклинал. Сперва. Нельзя требовать справедливости от неотвратимого молота, который опускается кому-то на череп. Работа Брукса была искажена другими. Это они пролили кровь. Это они виноваты. Не он. Но их честь осталась незапятнанной, они не понесли никакой кары — всем хотелось побыстрее прекратить разбирательства. А расстояние между Как они могли? и Как ты мог им разрешить? было куда меньшим, чем Брукс себе мог вообразить. Впрочем, никаких штрафов не последовало. Они даже не пытались его уволить.

Тем не менее его репутация в университете была безнадёжно загублена.