Дэрил Грегори - Второе лицо, настоящее время Страница 2

Отец Терезы наблюдает, не появится ли на моем лице краска стыда или хотя бы несколько слезинок. Раскаяние свидетельствовало бы о маленьком шажке к вере. Однако мне трудно принимать любое из этих понятий всерьез.

Я сажусь на кровать и глубоко погружаюсь в матрас. Так дело не пойдет. Эта двуспальная кровать занимает большую часть комнаты, вокруг нее лишь несколько футов свободного пространства. Где же я буду медитировать?

— Ну да ладно, — говорит отец Терезы. Голос его смягчился. Может быть, он думает, что победил. — Возможно, тебе еще захочется измениться, — добавляет он.

Митч направляется к двери, но не уходит. Я смотрю в окно и чувствую, что он явно медлит. Наконец ощущение странности ситуации заставляет меня обернуться.

Он смотрит в пол, схватившись рукой за шею. Должно быть, Тереза была способна интуитивно чувствовать его настроение, но мне такое не под силу.

— Мы хотим тебе помочь, Тереза. Но многого мы просто не в состоянии понять. Кто давал тебе наркотики, почему ты сбежала с этим парнем, почему ты… — Он трет шею тем душащим жестом, который может означать как гнев, так и всего лишь огорчение. — Это так… тяжело.

— Я знаю, — говорю я. — Мне тоже.

Выходя, он хлопает дверью, а я стаскиваю панду на пол и с облегчением валюсь спиной на кровать. Бедный мистер Класс. Он просто хочет знать, сама ли его дочь сбилась с пути истинного, или ее к этому подтолкнули.

Когда мне хочется покуражиться над собой, я начинаю думать о той «себе», что думает, будто у нее есть свое собственное «я». Единственное, что может быть дебильнее беседующих между собой марионеток, так это марионетка, которая разговаривает сама с собой.

Доктор С. говорит, что никто не знает, что такое разум и каким образом его порождает мозг, и уж поистине никому не дано ответить на вопрос, что такое сознание. Пока я была в госпитале, мы говорили об этом чуть ли не ежедневно, а после того, как он понял, что меня интересует эта материя, — да и как тут было не заинтересоваться? — то стал давать мне книги, и мы часто вели с ним беседы о мозге, о том, как он стряпает мысли, как принимает решения.

— Как я это объясняю? — обычно начинает он. И затем обкатывает на мне метафоры для книги, над которой в тот момент работает. К моим любимым относятся «Парламент», «Страница» и «Королева».

— Мозг, безусловно, не является неделимым целым, — говорит он мне. — Это миллионы вспыхивающих клеток, сгруппированных в сотни активных зон, благодаря которым воспроизводится разум. Мозг — это средоточие массы узлов, каждый из которых старается перекричать остальных. Чтобы принять любое решение, разум с грохотом прорывается наружу, а это вызывает… как бы это получше объяснить… Ты видела когда-нибудь заседание английского Парламента на C-SPAN?[3]

Конечно же видела: телевизор в госпитале — неизменный спутник пациента.

— Так вот, эти члены умственного парламента все как один надрываются от крика под действием химических реакций и электрических разрядов до тех пор, пока достаточное количество голосов не заорет в унисон. Динг! Это уже «мысль», «решение». Парламент незамедлительно посылает сигнал телу, заставляя его действовать в соответствии с принятым решением, и одновременно дает указание Странице, чтобы та приняла новость к сведению.

— Постойте, что за Страница? Он отмахивается от меня:

— Сейчас это не так важно. — Несколькими неделями позже, во время другой дискуссии, доктор С. объяснит, что Страница — не какая-то отдельная субстанция, а целый каскад нервных событий во временном пространстве пограничной системы, сцепляющей воедино нервную карту новой мысли с существующей нервной картой. Однако к тому времени я уже знаю, что «нервная карта» — это просто еще одна метафора для другого чрезвычайно сложного понятия или процесса, и понимаю, что никогда до конца не проникну в его суть. Доктор С. сказал, что меня не должно это беспокоить, так как еще никто не докапывался до истины. — А уже Страница передает новость о принятом решении Королеве.

— Так, хорошо, и кто же такая Королева? Сознание?

— Совершенно верно. Оно самое.

Он лучезарно улыбается мне, своей внимательной студентке. Разговор об этой неразберихе, как не что иное, захватывает доктора С, и он не обращает внимания на то, что у меня распахивается ворот рубашки, когда я вытягиваюсь на кушетке. Если бы я только могла засунуть полушария своего мозга в кружевной бюстгальтер.

— Страница, — продолжает он, — докладывает о решении Парламента Ее Величеству. Королеве нет необходимости знать обо всех предшествующих дискуссиях, обо всех вариантах, которые были отвергнуты. Ей просто надо знать, что объявить своим подданным. Именно это она и делает, отдавая приказ частям тела действовать в соответствии с решением.

— Погодите, я думала, что Парламент уже отправил сигнал. Вы раньше говорили, что можете видеть, как мозг разогревается еще до того, как его обладатель узнает об этом.

— В том-то и фокус. Королева оглашает решение и думает, что ее подданные повинуются ее командам, а на самом деле им уже было сказано, что делать. Они уже тянутся за своими стаканами воды.

Надев спортивные брюки и футболку Терезы, я босиком спускаюсь в кухню. Футболка слегка тесновата: Тереза, поборница диеты и чистки организма на олимпийском уровне, была чуть поизящнее меня.

Элис, уже одетая, с раскрытой книгой сидит за столом.

— Ну, ты заспалась сегодня, — весело говорит она.

На лице у нее легкий макияж, волосы уложены и сбрызнуты лаком. Рядом с книгой стоит пустая кофейная чашка. Элис уже давно ждет меня.

Я озираюсь по сторонам в поисках часов и обнаруживаю их над дверью. Всего лишь девять. В госпитале я обычно вставала позже.

— С голоду умираю, — говорю я.

В кухне холодильник, плита и множество шкафчиков.

Я сроду не готовила себе завтрак. Да и ланч с обедом, если уж на то пошло. Мне всю жизнь подавали еду на столовских подносах.

— У тебя есть яичница-болтунья? Она моргает.

— Яйца? Ты не… — Она внезапно встает. — Конечно. Сиди, Тереза, я приготовлю.

— Зови меня просто Терри, хорошо?

Элис останавливается, собирается что-то сказать — я почти слышу лязг шестеренок в ее голове, — потом вдруг большими шагами направляется к шкафчику, наклоняется и вытаскивает сковородку с антипригарным покрытием.

Я прикидываю, в котором из шкафчиков здесь держат кофе, безошибочно угадываю и вытряхиваю из горшочка последнюю горстку кофе.

— Тебе не надо идти на работу? — осведомляюсь я.

Элис занимается чем-то в компании, обеспечивающей ресторанные поставки; Тереза всегда была скупа на детали.

— Я взяла отпуск, — говорит она и разбивает яйца о край сковородки, производя при этом неуловимые манипуляции со скорлупой. Из разбитого яйца выскакивает желток и плюхается на сковородку, половинки скорлупок Элис вставляет одна в другую. Все это одной рукой.

— Зачем?

Элис натянуто улыбается:

— Мы просто не могли оставить тебя одну теперь, когда ты наконец попала домой. Я подумала, что нам надо побыть какое-то время вместе. Чтобы ты привыкла.

— Так когда я должна показаться этому терапевту? Как там его?

Моему палачу.

— Это женщина. Доктор Милдоу живет в Балтиморе, так что завтра мы туда поедем.

Это ее грандиозный план. Доктор Субраманьям не сумел вернуть им Терезу, вот они и хватаются за любого, кто говорит, что сможет это сделать.

— Понимаешь, у нее большой опыт лечения таких людей, как ты. Это ее книга. — Она кивает на стол.

— Да ну? Доктор Субраманьям тоже пишет книжку.

Я беру книгу. «Дорога домой: реабилитация детей, пострадавших от дзена».

— А что, если мне это не поможет?

Она молчит, с вожделением глядя на яйца. Через четыре месяца мне будет восемнадцать. Доктор С. сказал, что тогда им стало бы сложнее держать меня в госпитале. Тиканье часов назойливо стучит у меня в голове, я уверена, что и для Элис с Митчем этот звук достаточно громкий.

— Давай все-таки начнем с доктора Милдоу.

— Начнем? А что дальше?

Она не отвечает. Я вспыхиваю, мысленно представив себя, привязанную к кровати, и священника, который осеняет крестом мое извивающееся тело. Это игра моего воображения, а не воспоминания Терезы, — я способна чувствовать разницу. Кроме того, если бы такое уже случалось с Терезой, то там был бы не священник.

— Ладно уж, — говорю я. — А что, если я сбегу?

— Если ты превратишься в рыбку, — беспечно отзывается она, — тогда я стану рыбаком и выловлю тебя.

— Что? — Я смеюсь. До сих пор я не слыхала от Элис ничего, кроме серьезных, прямолинейных фраз.

Она печально улыбается:

— Разве ты не помнишь?

— Ах да. — В памяти раздается щелчок. — «Крольчонок-беглец».[4]