Николай Удальцов - Что создано под луной? Страница 2

– Я где-то встречал ваше имя.

– Ты встречал его везде.

Только не всегда обращал на это внимание…

…Выходя из лифта в фойе Центра, Риоль столкнулся с человеком в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета. Его лицо было хорошо выбрито, только подбородок украшала аккуратная испанская бородка.

Человек приподнял шляпу в знак приветствия, и в его смоляных глазах промелькнуло толи удивление, толи интерес.

Такое случается, когда встречается кто-то явно знакомый, но невспоминаемый, при каких обстоятельствах.

– Есть проблемы? – спросил человек во французской тройке, и Риоль, сам не понимая, почему не ограничивается простым: «Все нормально», – ответил:

– Есть, но иногда, задача такова, что становится не понятным поиск ее решения.

– Это не самый неприятный случай. Иногда, решение таково, что становится не понятным то, зечем была поставлена задача…* * *

Небольшой домик, в котором жил один из лучших астролетчиков Земли Риоль с женой Эйлой, стоял под холмом на берегу не маленькой речушки, узорившей своими извивами почти плоскую равнину от горизонта до горизонта. Они перебрались в этот дом из города потому, что, часто покидая Землю, Риоль никогда не скучал по городам.

И в своих полетах, он много раз представлял себе дом, стоящий на берегу реки так, что от самого дома к реке тянулись не высокие деревья, переходящие в густой кустарник, тень от которого падала прямо на воду.

Риоль видел все: северное сияние и степь, цветущую тюльпанами, альпийские изумрудные луга и заледенелые, потянутые кобальтовой дымкой, горы, и все это выглядело прекрасно.

Но все-таки – это была экзотика.

А деревцо на берегу реки – это то, что оставили ему его предки, это генетическая любовь.

Так же, как горец любит горы, житель жаркой Азии – степи и пустыни, так Риоль любил среднюю полосу.

Однажды, когда он вернулся из полета, Эйла показала ему их будущее жилище. Такое, или почти такое, каким он себе представлял свой дом – так его выдуманная мечта стала реальностью. И когда Риоль удивился тому, что Эйла так верно угадала его придуманную мечту, он сказала:

– Каждая выдумка – это версия правды…

– Неужели ты сможешь жить в этой глуши? – спрашивали его друзья, а Риоль шутил, а может, только казалось, что он шутит:

– С любимой женщиной мне везде хорошо.

А без любимой женщины – везде плохо.

– Тогда ты, в определенном смысле – космополит…

…Риоль не оттягивал свой разговор о новом задании Центра с женой, да это было и ни к чему – опытные люди предчувствуют разлуку:

– Я должен лететь, Эйла.

– Знаю.

– Откуда?

– Мне звонил Эгриэгет и спрашивал о том, как я себя чувствую.

Просто так Начальник центра не станет спрашивать о самочувствии жену астролетчика.

Впрочем, просто так, Начальник центра не станет спрашивать ни о чем.

– Мое отсутствие будет долгим.

– Для любящей женщины коротких разлук не бывает…

– Не пойму, почему посылают именно меня?

– Ты отлично это понимаешь.

– Тогда почему?

– Потому, что ты лучше всех умеешь использовать шанс, – проговорила Эйла, гладя волосы мужа, – И за это, я люблю тебя.

Риоль был благодарен Эйле за эти слова: в конце концов, мужчина – это то, что о нем думает женщина…

О том, что в одном интервью, на вопрос: что такое шанс? – Риоль ответил: – Шанс – это постоянная готовность использовать удачу, – он даже не вспомнил…

…Когда Риоль и Эйла прощались на космодроме, она спросила мужа:

– Ты понял, зачем тебя посылают?

– Мне придется это понять уже там, в полете. Что поделаешь, работа, которая мне поручена – это не бенефис, а премьера.

Как и вся жизнь.

– Риоль, помни об одном: людям хочется уничтожить неизвестность, а не надежды…

Потом Эйла поцеловала Риоля, а никем не замеченный, находившийся в стороне от провожающих, в тени одного из ангаров, человек, в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета, ухмыльнувшись, прошептал: – Легче забыть десять заповедей, чем один поцелуй любимой женщины…

Еще раз, ухмыльнувшись, и проведя ладонью по своей аккуратной испанской бородке, он оглянулся и увидел стоявшего на одном из холмов, окружавших предполетный комплекс, человека в стоптанных ботинках. Тот неподвижно, глядел на застывшую, на стартовом столе ракету, опираясь узловатыми руками на сучковатый посох:

– До встречи, – очевидно зная неизвестное пока никому, проговорил тот, а потом, вздохнув, добавил:

– Жаль, что грубейшей ошибкой человечества является предположение о том, что, в своем поиске, человечество всегда право…

Человек в стоптанных ботинках произнес эти слова очень тихо, но тот, кто был одет в дорогую французскую тройку, все-таки услышал его слова, и, подойдя поближе, спросил:

– У него что-нибудь получится?

– Естественно.

– Естественно? Ты употребляешь именно этот термин? Ты, что, смеешься, Крайст. Люди и естественность – несовместимы.

– Искариот, люди вообще должны быть такими, как есть – естественными.

Услышав эти слова, человек в шляпе вначале поморщился, а потом собрал грусть в свои глаза:

– Не думаю, Крайст, что это лучшее, что можно пожелать людям…

Их разговор был прерван.

Задрожала земля.

Взлеты космических кораблей давно престали быть событием, и Земля уже не боялась этой дрожи.

И не восхищалась ей.

Потоки огня, перемешанные с ревом сотен тысяч лошадей, запрессованных в двигатели ракеты, вначале оторвали ее корпус от стартового комплекса, заставив на мгновение замереть в воздухе уже не принадлежащий земле космический корабль, а потом, пересиливая природное тяготение к обратному, все быстрее и быстрее устремили его на верную встречу некарточной судьбе.* * *

…Приборы не показали никакого отклонения от нормы в работе двигателей, систем управления и обеспечения жизнедеятельности. Не было пожара, разрыва магистралей или потери герметичности.

Не было взрыва.

Просто в одно из бесчисленных мгновений космический крейсер, пилотируемый Риолем, перестал существовать…

* * *

…Риоль очнулся на склоне холма, того, что находился возле его собственного дома.

Было тепло, тихо и одиноко.

Как в больничной палате. Он очнулся с пустыней в голове и ломотой во всем теле. Стучало в ушах, а легкие не принимали кислород, словно между воздухом и губами, ловившими его, постоянно образовывался тонкий слой пустоты. Зато аромат травы, смешанный с запахом влажной земли, не искажаясь, проникал в органы обоняния, минуя все преграды.

И совсем не чувствовалось ударов сердца, будто оно трудилось где-то далеко, и отдавало свои силы не телу, а невидимым магистралям, соединяющим Риоля с окружающим его местом.

Но постепенно и тело, и голова стали приходить в порядок. Во всяком случае, хаос сменялся узнаванием.

Риоль пошевелил одной рукой, потом другой, приподнял голову – движения давались легко, хотя и немного непривычно, словно после сильного наркоза. Но вскоре и это ощущение стало проходить

Почувствовав уверенность, он сел, и тут же окоем отдвинулся от его глаз, открыв вначале верхушки деревьев, которые без задержки пропускали голубизну неба, делясь с ним своим изумрудом. Потом дорогу, идущую мимо холма, реку, и его дом в летней зелени. Густой и насыщенной.

Все детали оказались такими знакомыми, что одно это могло вызвать сомнение в их подлинности. И главное, Риоль не мог понять того, как он здесь оказался.

Память отказывалась придти в помощники, хотя все, что было до и после старта крейсера вспоминалось без всякого напряжения.

Все посадки и последующие старты с планет, всю мелкую работу, которую приходилось выполнять на корабле, Риоль помнил. Помнил даже последнее погружение в сон, перед очередным перелетом из одной звездной системы в другую, а вот, что произошло потом, он не просто не помнил – как будто вообще не знал.

И это создавало дискомфорт.

Лучше не знать дороги, чем не понимать того, как ты на ней оказался…

Был и еще один момент, вызывавший у Риоля неосознанную, но от того не менее чувствительную тревогу – спутницу детей и солдат, сталкивающихся с неизвестностью – он ясно ощущал свое одиночество.

Знакомым, близким и родным было все, вплоть до теннисных кортов за деревьями и беседки с качающейся лавочкой внутри нее, но, не смотря на это, Риоль чувствовал, что он совсем один. Словно находился не среди окружающей его природы, а в пустом зале, на единственной стене которого висела мастерски прописанная картина, изображающая хорошо восполненные воспоминания.

Думая об этом, он поднялся с земли, на которой сидел, и по некрутому спуску направился к дороге у подошвы холма. Там, возле остановки рейсового автобуса, находился газетный киоск – место, где тем или иным способом можно было узнать новости.

На газетном киоске висела надпись: «В мире нет ничего нового, чего бы мы ни знали, но очень много старого, чего мы не можем понять…»