Николай Гуданец - Шестиноги Страница 2

Так было положено начало беззаветной, нерушимой дружбе шестиногов и двуногов, а заодно — исто­рическому процессу на нашей планете.

Следует подробно остановиться на той первой фра­зе, которую произнес двуног и старательно повторил Кррхр. Она глубоко запечатлелась в нашей народной памяти, однако, даже впоследствии, вполне овладев языком двуногов, мы не смогли понять ее смысл. Парадокс этого знаменитого на весь наш мир высказы­вания заключается в том, что каждое слово в отдель­ности является понятным и никаких двусмысленно­стей не содержит. Однако в своей совокупности эти слова не означают ничего и становятся бессвязным, алогичным набором лексем. Попытки обратиться за истолкованием к самим двуногам оканчивались ничем — небесные братья ссылались на трудности пере­вода и всячески уклонялись от прямых ответов. Луч­шие умы среди наших любомудров и логистов бились над расшифровкой сверхъестественной фразы, но тщет­но. Видимо, здесь пролегает граница между разумени­ем великих небесных наставников и нашим мышлени­ем, отягощенным атавистическими чертами и доморощенностью.

Что касается самой фразы, то я ее с удовольствием процитирую для любителей головоломок. Итак, в то утро пришелец, разглядывавший Кррхра. произнес: «Мать честная, ну и таракан!».

2.

Итак, свершилось потрясающее и судьбоносное событие — нашу планету посетили представители иной, высокоразвитой цивилизации. Значение такого факта трудно переоценить. Именно благодаря ему шестиноги смогли осознать всю глубину своей отста­лости, устыдиться и дружно, широким шагом двинуться к высотам прогресса.

В космическом корабле, как выяснилось, размещалось около полутора тысяч двуногов, причем преобла­дали самцы, а самки составляли примерно четверть от общего количества: за время полета некоторые из них произвели на свет детенышей.

Первым делом двуноги занялись постройкой хижин и вскапыванием земли. Вскоре луговина близ речки, которую они облюбовали для поселения, оказалась сплошь перекопана и вдобавок окружена глубокой канавой и крутой насыпью. Мы, шестиноги, каждодневно общались с небесными гостями, стараясь усвоить их язык. Вскоре многие из нас начали сносно изъясняться по-двуножьи. Многовековые занятия по­эзией, любомудрием и логистикой отшлифовали наши умы и подготовили их для восприятии иного языка и новых откровений. Само собой разумеется, именно мы, как менее развитая раса, стремились приобщить­ся к духовному миру двуногов, а не наоборот. Сразу же мы обогатились принципиально новым, краеуголь­ным понятием —«халява».

Едва общение пошло на лад, двуноги ясно дали понять, что не желают делиться своими знаниями безвозмездно. «На халяву не пойдет»,— мудро заяви­ли они, отстаивая систему своих ценностей, недоступ­ную поначалу для наших непросвещенных соотечест­венников. Ведь мы издревле жили именно «на халяву», собирая произрастающие в избытке плоды и оделяя ими друг друга, чтобы все, включая престарелых, немощных и малолетних, имели пропитание в достат­ке. Противоестественность и реакционность такого обычая мы осознали только благодаря двуногам. Именно наличие балластных слоев населения застав­ляло нашу цивилизацию топтаться на месте. Но с приходом небесных братьев шестиноги сделали резкий рывок по историческому пути — и вскоре наша община очистилась от никчемных старикашек и калек, которые сами собой перемерли от недоедания. Так население самоосвобождалось от лишних элемен­тов, чтобы энергичной, монолитной массой двинуться ко всеобщему процветанию.

Сам я целыми днями крутился в поселке двуногов, стараясь приобщиться к их прогрессивным идеям.

Немало перетаскал я туда чавчавки, ураура и молодых хвощей, порой в ущерб для собственного желудка, однако тем дороже становились приобретаемые позна­ния, тем глубже запечатлелись они в моем сознании.

Чаще других меня удостаивал беседы высокий, жилистый двуног с багровыми рубцами на так называ­емой «морде». Звали его Бульт, но, по бытующей среди небесных гостей привычке носить два имени /одно от рождения, другое благоприобретенное — «кликуха»/, собратья предпочитали называть его «Гайкой».

В первую очередь мне хотелось узнать о целях и задачах межзвездной экспедиции двуногов. Отмечу, что «Ганка» на расспросы отвечал большей частью односложно, поглощенный пережевыванием моих под­ношений, и не любил вдаваться в подробности. Поэто­му информация, полученная от него, нуждалась в осмыслении и логическом развитии, чтобы в результате сложилась целостная картина. К примеру, на вопрос о том, как формировался состав экспедиции, он пробурчал: «Ну, того-этого, кто особенно отличил­ся, тех захомутали и выслали». Такая лапидарность свидетельствует о его скромности и позволяет прийти к некоторым выводам. Очевидно, могущественная цивилизация избрала именно своих лучших представи­телей /тех, кто «особенно отличился»/ для полета к другим мирам. Немало трудов стоило выяснить, какие конкретные заслуги предопределили включение Бульта в состав экспедиции. Он неохотно распростра­нялся на эту тему, однако после настойчивых расспро­сов сообщил, что главным поводом послужил его поразительный, с моей точки зрения, поступок: «замо­чил одного гада легавого». Иными словами, Бульт лишил жизни другое двуногое существо. Столь экстра­ординарное действие было непонятно и чуждо нам, прозябавшим в своей галактической глухомани, где все живое пользовалось статусом священной неприкосновенности. Примечательный факт: многие понятия и обозначавшие их слова нам пришлось заимство­вать непосредственно у двуногов, к примеру, «принуж­дение», «насилие», «убийство», а ведь это неотъемле­мые атрибуты их цивилизации.

Сбитый с толку и крайне заинтригованный, я без устали и не скупясь на фрукты, расспрашивал моего дорогого «Гайку» о причинах того «убийства», за которое он удостоился почетной «высылки» к звездам, и в конце удалось выяснить следующее. «Легавыми гадами» доблестный Бульт называл неизвестный мне разряд двуногих, не представленный ни единой особью в составе экспедиции. Главная функциональ­ная особенность, позволяющая выделить «легавых гадов» в отдельную общественную группу, заключает­ся в том, что они «мешают нормальным людям нормально жить». Кстати, «люди»— самоназвание двуногов. В то время, на заре прогресса, я догадался с немалым трудом, что «Гайка» уничтожил себе подобное разумное существо из высших побуждений, стремясь к лучшей жизни для себя и других. Значит, его немыслимое деяние имело столь же немыслимую ценность. Значит, существует некая иррациональная форма добродетели, которая превосходит заурядную пресную добродетель подобно тому, как множество иррациональных чисел всегда мощнее множества ра­циональных. Признаться, с тех пор я стал смотреть на Бульта иными глазами. Его несуразный, уродливый облик двунога перестал меня шокировать, ибо разум призван примирять непримиримое, а в моем друге как раз сочетались две крайности — отталкивающая внешность и потрясающая сила утонченного духа.

Также я почерпнул кое-какие сведения о героичес­ком путешествии двуногов. Их космический корабль целиком управлялся особым искусственным разумом, а полет пролегал в дальние, совершенно неизведанные области нашего звездного скопления. Никто из двуногов не мог взять на себя управление звездолетом и своевольно изменить курс. Найдя пригодную для жизни планету и тщательно ее исследовав, искусственный разум совершал посадку и самоуничтожался. Поэтому экспедиция никогда, ни при каких обстоя­тельствах не могла вернуться в свой родной мир. Я просил разъяснить эту странность, однако Бульт прибегнул к тавтологическому толкованию, которым двуноги, как и мы, вежливо подчеркивают намерение сменить тему. «Высылка — она высылка и есть,— за­явил мой мужественный двуногий друг.— Все одно тебе не врубиться, таракашка…»

Но я врубился, что лишь великая и цветущая цивилизация способна отправить своих лучших пред­ставителей в глубины космоса, далеко и невозвратно, движимая бескорыстным желанием возжечь очаги разумной жизни повсюду, даже за пределами познан­ного и обжитого мира.

Как уже упоминалось, для начала пришлось усво­ить массу непривычных понятий. Возьмем хотя бы такие, как «мораль» и «свобода». До прибытия двуногов никто из наших пращуров даже не задумывался, насколько его поведение соответствует общественно признанным нормам. Все пользовались неограничен­ной «свободой» действий и просто-напросто не осозна­вали «свободы» как таковой, не воспринимали ее как величайшую ценность и неотъемлемое достояние. Са­мо собой разумеется, бессознательное употребление таит зародыш злоупотребления. Близко соприкоснув­шись с двуногами, мы не только восприняли всем желудком идею «свободы», но сочли необходимым, по образцу более развитой цивилизации, навести в вопро­сах этой самой «свободы» предельно строгий, неукос­нительный порядок.