Зенна Хендерсон - Я верю... (Ребенок, который верил) Страница 2

На следующее утро я почувствовала себя несколько увереннее. В конце концов, вчерашний день был для Дисмей первым днем в новой школе. Точнее, это был вообще ее первый школьный день. А дети удивительно легко приспосабливаются к новой обстановке, как правило.

Я огляделась вокруг в поисках Дисмей. Долго искать ее не пришлось. Банни и Майкл загнали ее в угол возле дверей нашего класса. А ведь я должна была предвидеть это! Банни и Майкл были в этом году для меня источником постоянного раздражения. По отдельности они были живыми, способными детьми, намного превышающими средний уровень практически во всем. Но вместе! Вместе они были как уксус и сода, вдохновляя друг друга на самые дьявольские проказы, какие только могут изобрести два шестилетних мальчика. Они, как кремень и огниво, высекали искры, от которых начинал полыхать самый большой пожар несчастий, с которым я когда-либо сталкивалась. Недавно, после пребывания в Периоде Огульного Противодействия, они впали в Младенческий Период, сопровождающийся сосанием большого пальца, младенческим сюсюканьем и младенческим же ревом без единой слезинки — шумом, издаваемым с той же силой, с какой другие дети подражают реву реактивного самолета, грохоту шестизарядного револьвера или трескотне автомата.

Эти двое не видели, как я подошла, и я постояла за ними с минуту, любопытствуя, что же они так быстро придумали, чтобы досадить Дисмей.

— Это электрические розги, и они специально для девочек, — серьезно изрекал Банни.

— Ты становишься во весь рост на качелях, а электрические розги специально для девочек, которые становятся на качелях, — хладнокровно подлил масла в огонь Майкл. —

И они здорово больно бьют.

— Они могут даже убить тебя, — с удовольствием сказал Банни.

— До смерти, — добавил Майкл, делая круглые глаза и скашивая их слегка в сторону Банни, чтобы обменяться с ним своей радостью.

Дисмей подняла одно плечо и провела дрожащей рукой по щеке.

— Я не знала… — начала она.

— Конечно, она не знала, — сурово сказала я. — Банни и Майкл, ну-ка, марш в комнату!

Я отперла дверь и загнала их туда. Потом я обняла неподвижную Дисмей за плечи. Сквозь тонкое платье и жиденькую плоть можно было ощутить ее косточки.

— Это не так, Дисмей, — сказала я. — Нет никаких электрических розог. Такого вообще не существует. Они просто дразнили тебя. Но у нас действительно есть правило — не вставать во весь рост на качелях. Ты можешь выпасть и разбиться. Вот сюда идет Донна. Ты пойди поиграй с ней, и она расскажет о наших правилах. И не верь Банни и Майклу, когда они говорят тебе что-нибудь плохое. Они просто пытаются дурачить тебя.

Войдя в комнату, я предстала перед двумя грешниками, не испытывающими ни малейшего угрызения совести.

— Вы плохо поступили по отношению к Дисмей, — сказала я. — А ведь она наша новая ученица. Неужели вы хотите, чтобы она подумала, что мы тут, в нашей школе, все такие злые?

Они не удостоили меня ответом, если не считать тонкого хихиканья Банни, к которому он обычно прибегал, когда чувствовал некоторую растерянность.

— Кроме того, вы ведь сказали ей неправду.

— Мы просто играли, — сказал Майкл, обмениваясь косыми взглядами с Банни.

— Говорить неправду — не лучший способ позабавиться, — напомнила я им.

— Мы просто играли, — повторил Майкл, в то время как Банни обратился за помощью к своему большому пальцу.

— Но Дисмей не знала, что вы только играли, — возразила я. — Она думала, что вы говорили правду.

— Мы только играли, — сказал Банни, не вынимая палец изо рта.

После того, как мы обсудили этот вопрос еще и еще раз, я сурово отправила их из комнаты. Эта парочка с визгом побежала прочь. На бегу, держась за свои джинсы пониже спины, они выкрикивали:

— Мы получили взбучку! Электрическими розгами! Ой-ой! Ой-ой!

Сердце мое упало. У меня возникло предчувствие, что Младенческий Период готов уступить свое место Периоду Насмешек Над Дисмей.

Дисмей медленно входила в жизнь класса. Она начала работать вместе с классом, с легкостью догнав детей, пришедших в школу за месяц до нее. Одним махом расправившись с долгими и краткими гласными, она настигла нас на первых согласных. Дисмей показала способности к рисованию и живописи. Арифметика и чтение ровным потоком вливались в нее — и оставались там, вместо того, чтобы ослабевать и уходить, как это бывает со многими детьми. Но вся классная работа тускнела и становилась для Дисмей пустяком по сравнению с чудом того часа, когда я читала им сказки. Именно после первых нескольких чтений сказок, которые я устраивала сразу после обеденного перерыва, мне стало ясно, что имела в виду мать Дисмей, назвав ее доверчивым ребенком.

Дисмей безгранично верила в абсолютную правдивость каждой сказки, которую ей приходилось слышать. Она была беспредельно доверчивой.

Трудно объяснить разницу между тем, чем была сказка для нее и для остального класса. Другие всем сердцем верили в сказку во время чтения и без малейших колебаний отбрасывали ее, когда она заканчивалась. Но от Дисмей во время чтения исходило такое сильное чувство страстного приятия — и признания, — что временами меня чуть ли не мороз продирал по коже. Иногда мы разыгрывали сказки в лицах, и эта ее вера проявлялась с такой силой, что, когда Дисмей исполняла роль живущего под мостом тролля в сказке «Сердитый козел Билли», даже Банни бледнел и, очертя голову, проносился через мост, забывая, что он, Большой козел Билли, должен расхаживать с важным видом. И он наотрез отказался вернуться и убить тролля.

Но эта доверчивость сослужила ей плохую службу, сделав ее полностью уязвимой для Банни и Майкла. Среди прочих несчастий они заставили ее поверить в то, что в ящике на крыше столовой, где помещалась сирена воздушной тревоги, живет лев. И когда как-то приехала машина гражданской обороны и на один миг включила сирену, чтобы проверить ее исправность, Дисмей, задыхаясь, с побелевшими от ужаса глазами, умчалась в комнату, слишком испуганная для того, чтобы даже закричать. Полдня она неподвижно просидела там с мокрым от слез лицом, несмотря на все мои попытки переубедить ее.

Затем, в какой-то из дней я обнаружила ее горько рыдающей у тротуара, хотя в это время она должна была находиться в классе. Слезы беззвучно лились из ее глаз, в то время как она, содрогаясь от отчаяния, терла рукой тротуар.

— Что случилось, Дисмей? — спросила я, присев на корточки подле нее, чтобы лучше видеть ее лицо. — Чем ты занимаешься?

— Моя мама, — выдохнула она, — я покалечила мою маму!

— Что такое ты говоришь? — спросила я в замешательстве.

— Я наступила на трещину, — всхлипывая, сказала она. — Я не хотела, но Банни толкнул меня. И теперь у моей мамы сломана спина! Можете вы исправить сломанную спину? Это очень дорого стоит?

— О, Дисмей, миленькая! — воскликнула я, разрываясь между жалостью и раздражением. — Я же говорила, чтобы ты не верила Банни. «Как по трещине пройдешь — маме спину перебьешь» — это ведь неправда! Это же просто такая песенка, которую любят распевать дети. На самом деле это не так!

В конце концов я уговорила Дисмей оставить тротуар, но она явно была сама не своя весь остаток дня и вылетела, как пуля, из комнаты после окончания уроков, словно ей не терпелось скорее попасть домой, чтобы убедиться, что там все в порядке.

Занятия в школе шли своим чередом, и от сказок мы перешли к книгам про страну Оз. Теперь на часе для чтения я сидела постоянно окруженная разлившимся у моих ног морем удивленных лиц, заново переживая вместе с ними очарование, испытанное мною тогда, когда я впервые услышала эти истории. И Дисмей так твердо верила в каждое услышанное от меня слово, что Майкл и Банни заставляли ее, охваченную ужасом, спасаться бегством каждый раз, когда пыльный вихрь проносился по площадке для игр. Наконец я вынуждена была решительно вмешаться в это дело, когда увидела, как Майкл борется с отчаянно молчавшей Дисмей, пытаясь разжать ее руки, мертвой хваткой вцепившиеся в окружающий площадку забор, чтобы вихрь не смог поднять ЕЕ и унести ЕЕ через Мертвую Пустыню в лапы Злой Колдуньи Запада.

После этого Майкл обнаружил, что его джинсы — не такая уж хорошая защита от ракетки для пинг-понга, которая считалась самым суровым орудием физического наказания в нашем классе. Ему также пришлось, несмотря на полученную трепку, провести полдня в Изоляции вне классной комнаты, просидев в одиночестве на ступеньках у дверей; но самым тяжким было общее наказание, которому подвергся он вместе с Банни. Им было запрещено играть друг с другом три дня. Вид их удрученных, поникших фигур навевал уныние на всю площадку, и даже Дисмей простила их задолго до конца срока.