Артем Белоглазов - Террорист Страница 2

Поезд выныривает из туннеля, катит по сумрачной равнине. Слышно, как снаружи беснуется ветер.

На очередном полустанке Иван решительно тащит блондинку к дверям, спрыгивает на платформу. Вокруг — ни души. Над хлипким зданием станции качается светящий вполнакала фонарь. У входа, повыше обшарпанных дверей притулился громкоговоритель. Метет. Разбегаются по углам синие тени; тихо-тихо, исподволь, подкрадываются, чтобы окутать всё и вся, сумерки.

В блеклом выстуженном небе, разрывая покров облаков, курсируют фризёры.

Поезд трогается, скрипя полозьями. Девушка рыдает взахлеб, слезы бисеринками застывают на щеках.

— Прости-прощай, родная.

Ну что стоишь в сторонке?

Звучит неведомо откуда. Девица, заламывая тонкие руки, падает на колени. Иван, не обращая внимания на истерику, волочет девушку за собой, ухватив поперек талии.

Здоровенные лбы в вагоне жмут квадратными пальцами на кнопки телефонов. Остальные не отважились и на это. С каменными лицами наблюдают, как дебошир со своей жертвой гребет по снежной пустыне.

Вдали голубоватыми холодными искрами мерцают огни небольшого поселка.

Дом как дом.

Скорее избушка. Небогатая, но справная. Типовая улучшенка.

На воротах табличка, точь-в-точь повторяющая рисунок нарукавной нашивки: костер солнца в перекрестье ядовито-зеленых стрел. Не метка даже — отметина.

Здесь все дома такие. Здесь известно, кто живет. В заводском этом поселке.

Девица беспомощно озирается. Боязно, аж оторочка на капюшоне дыбом. Проникается девица важностью момента — назад дороги нет, путь заказан — и, проникнувшись, беззвучно скулит.

Пропуская скулеж мимо ушей, Иван грубо вталкивает блондинку в прихожую.

В доме тепло. И не просто тепло, а… Девушка пугается до одури.

— Меня Лена, Лена зовут!.. — плачет, стараясь разжалобить. — Меня мама ждет.

Иван думает о своем.

Теперь, после увольнения выселят? Да ну на! Хрен там выселят — выкусят! А кого горяченьким угостить? Я могу.

— Иди в комнату, — говорит блондинке.

Та не двигается с места. Оттаявшие слезы стекают мокрыми дорожками.

Хозяин скидывает тулуп и в одно движение… Блондинка не верит глазам, трет кулачками, моргает: Иван разжигает печь! Девица едва не лишается рассудка. Кулем сползает на пол; сидит, кутаясь в меха, будто они чем-то могут помочь, защитить.

— Чего расселась? Впервой, что ли? Не видала ни разу? Ну так любуйся!

Специалист подхватывает девушку на руки — легко, уверенно — и несет в комнату, на кровать.

— Ты не думай, — бурчит он. — Без согласия — ни-ни. Нешто я дикарь неотесанный? А вот показать кое-чего… Раз они так, и я в долгу не останусь. Ты, девка, правды не знаешь.

С холода-льда, говорите?

Нате! — Иван крутит дулю мосластыми пальцами. Подавитесь!

С пылу, с жару!

«Весна» брикетированная, ГОСТ 0803–0105! С полной биоразверткой!

Ногти у специалиста обгрызенные, с грязной каемочкой, будто… в земле испачканные. Белки глаз треснули сеточкой кровяных прожилок. В осколках полыхает зарево пожара.

Горит душа…

Пропадай оно пропадом! Ясным, значит, пламенем.

Вся жизнь — во славу державной мощи. После армии — сразу на производство. Компенсация за вредность, подпись о неразглашении, и — гордость. Гонор! Косые взгляды? Ха! Знали б вы… А теперь что, моржей доить?! Да неужто он, Иван, для этого столько лет не за так и не за четвертак, а во имя! из идейных соображений, преисполнясь интересами Родины!

— Нет! нет! — кричит Лена. — Не надо! Я всё сделаю! Я согласна! — и раздевается, обнажая белое тело.

А Иван дерет глотку, распаляясь пуще прежнего.

— Родине то есть, и представителю ея, генеральному директору оборонного завода, не нужны высококлассные спецы?! Которые собственным гением и этими вот руками создают новейшие системы уничтожения? Которые надежда и опора, оплот и твердыня! Верные сыны отечества!

Без надобности?!

Ах, подите вон? Не-е-ет. На такой, знаете ли, случай имеется в загашнике. В закромах, но не Родины, что высокомерно отказалась, а в личных!

Уж, конечно, у него, Ивана, припасено чуток жара.

И ландышей.

И подснежников.

И ласточек парочка имеется.

И вообще!

Печь исправно нагревает помещение. В доме тропики, знойная пустыня.

Что такое тропики и пустыня, и каково значение слова «зной» — проходят в школе. На уроке истории. И на основах безопасности жизнедеятельности. Как поражающие факторы.

— Ну пожалуйста! — умоляет девушка.

Термополоска на скинутой шубке налилась запредельно ярким сиянием, показывая опасный уровень температуры. Уровень несовместимый со здравым смыслом.

Громыхает и громыхает.

Грохочет и ввинчивается в уши электрообертонами.

Снаружи.

В мегафон орут. Уговаривают. Стращают.

— Отпусти заложницу и тебе ничего не будет!

Врут поди. Так уж и ничего? На кой ляд согнали сюда групзахов и не продохнуть сколько народу из интересной организации «Контртеррор»?

Самый интересный — убеленный сединами полковник с кустистой бровью; вторую половину лица от скулы до лба закрывает армейский монокль. Поодаль — все как на подбор, без страха и упрека, косая сажень в плечах, рост два метра и выше — сноровисто, четко занимают позиции бойцы в комбезах и противогазах.

Любопытно, как прознали-то? О девице, в смысле. Ну да что гадать: мир не без добрых людей. Полно их, самаритян-то. Донесли, не иначе.

Сплошная непруха и злосчастье.

И такая досада разбирает, прямо жуть.

— …немедленная выдача заложницы как гарантия… — разоряется усилитель.

Гарантия, значит?

Вы где раньше были?

Где вы были, когда ценнейшего умельца вышвыривали с проходной?!

Где, вашу мать?!!

Досада кипит, и бурлит, и клокочет, и… Гнев. Гнев и обида погребают разум лавиной.

— Чихал я на ваши гарантии!

— Сопротивление бесполезно, — увещевает мегафон. И многозначительно намекает: — Будет хуже. А пока — даем время на размышление.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — ноет блондинка. И хлюпает носом. И глотает слезы.

На некрасивом, опухшем лице стынет обреченность. Девушка не верит в спасение и слова представительного полковника. В общем-то, правильно не верит. Спасение, оно где-то там. Не здесь. А спец-оружейник — вот он, наяву и в припадке ярости.

В такого и влюбиться можно. В других обстоятельствах.

Шире плечи, пронзительней взгляд, резче складки на лбу, горделивей осанка.

Аз есмь перст карающий. Падите ниц и благоговейте.

— Да видал я всех в талой воде! — надсаживается в крике Иван. — Да я сейчас печку покруче раскочегарю и углей сыпану через край — снег на двадцать метров растает!! У меня «весны» припасено — девать некуда. Дёрнется кто, всем плохо будет!!!

За окном настороженно внимают.

Короткое совещание, беготня, последний хрип умолкшего мегафона.

Полковник дает отмашку, и…

Целя жерлами в дом, разворачивают башни криогенные установки. Приведены в полную боеготовность барражирующие над поселком вертолеты, на борту каждого — цистерны с жидким азотом. Урчат моторами вихревые машины…

Секунды растягиваются.

В них плотно, тесно укладываются удары сердца. Много-много ударов. Миллион. Или больше.

Пульс частит. Здравствуй, тахикардия.

Слышно, как всхлипывает девчонка.

Больше ничего не слышно. С оглушительным ревом в партию для ударных вступает криогенный ансамбль, следом подтягиваются остальные.

Кончерто гроссо, господа!

Солируем из всех видов оружия при поддержке военно-полевого оркестра.

Групзахи, виртуозы штыка и хладострела, идут на штурм.

Операция по освобождению заложницы начинается.

Вспышка.

Тепло.

Вечерний сумрак обращается ясным солнечным днем.

Проседают вековые сугробы. Тает вмиг ставший рыхлым и ноздреватым снег.

Обнажается, исходит паром земля.

Захлебнулись вихревые машины, стих рокот криогенных установок.

Просто. Буднично. Пугающе.

Стих.

В стане противника сумятица. Нападающие отступают беспорядочными группами. Ослепительно-белые комбезы покрыты грязными разводами. Бойцы «Контртеррора» судорожно глотают воздух под масками противогазов. Бойцам страшно. Противогазы изолирующие, не фильтрующие, но когда глазам открывается…

Это всё равно что заглянуть в бездну.

На прогалине, где раньше была избушка, вылезает сочная молодая трава.

Черный, важный, садится на подсыхающую землю грач. Смотрит на людей круглым глазом, будто насмехаясь. Прохаживаясь туда-сюда, разгребает слипшиеся влажные комья. Ищет червей.

Бегут, журчат, звенят ручьи.

Это неслыханно! Это!..

И — окончательно добивая остолбеневших в суеверном ужасе людей — на поляне распускаются подснежники. Маленькие, бледные, невзрачные.