Владимир Моисеев - Одинаково испорченные Страница 2

— Ив, не будь бессмысленным рационалистом. Тебе тридцать три года, до сих пор ты как-то жил? Чем-то интересовался, чем-то занимался? Вот и продолжай, живи в свое удовольствие. Занимайся делом, которое ты выбрал, которое способен делать лучше других. Больше от тебя ничего не требуется.

— Пока не требуется?

— Если все пойдет хорошо, то и не потребуется вовсе.

— Но теперь я знаю, что больше не человек. Разве я не должен относиться к миру по-другому?

— Не понял, разве для тебя что-то принципиально изменилось?

— А разве не изменилось?

— Нет.

— Прости, папа, я не понимаю.

— Как бы это объяснить. Ты ни в чем не провинился, а потому не должен просить прощения. Повторяю, новое знание ничего не меняет в твоей жизни. Оставайся самим собой, вот и все, что от тебя требуется. Я рассчитываю на тебя и надеюсь, что ты справишься.

— Я должен с тупым упорством продолжать писать свои тексты?

— Ну и вопрос! Во-первых, ты никому ничего не должен, во-вторых, почему свое упорство ты считаешь тупым? Пиши с острым. А впрочем, не мне указывать, с тупым или острым упорством тебе следует заниматься своей работой. Не сомневаюсь, что и без моих указаний ты прекрасно сумеешь определиться.

— Но для кого мне, собственно, писать? Число моих читателей сокращается день ото дня. А тут еще выясняется, что я даже не человек!

— А до сих пор ты для кого писал?

— Как оказалось, для пяти энэнов.

— Блестяще. Вот и продолжай.

— Таков твой совет?

— Такова моя просьба.

— Ух ты!

— Мы, энэны, испокон века привыкли выполнять свою работу, не обращая внимания на внешние обстоятельства. Мне кажется, что и без моих наставлений ты давно научился поступать именно так. Лишний раз просить тебя об этом глупо. Прости, Ив, больше говорить не могу, дела. Звони в любое время, мне не хватало общения с тобой. Не отключайся, тебе что-то хочет сообщить Настасья. До свиданья.

Я удивился.

— Здравствуйте, Иван.

— Здравствуйте, Настасья.

— Я хочу обратиться к вам с неожиданной просьбой.

— Слушаю вас.

— Островский, вы же помните Островского, набивается к вам в гости. Он человек, но ему неприятно, что у вас осталась плохая память о встрече с ним. Люди и энэны давно уже союзники, и теперь, когда он узнал, что вы тоже энэн, ему захотелось извиниться перед вами. Он надеется, что вы измените свое мнение о нем. Можно?

— Это не слишком опасно? — на всякий случай спросил я. — Вдруг он захочет довести до конца свою попытку?

— Что вы! После того, как вы были официально включены в списки энэнов, он будет защищать вашу жизнь с тем же рвением, с каким защищает людей.

— Будет нелегко забыть, что он собирался поколотить меня только за то, что я написал фантастический рассказ. Я не люблю людей, которые пытаются помешать писателю встретиться со своим издателем.

— Он пытался объяснить причину своего поведения, но я ничего не поняла. что-то сложное и лихо закрученное. Вы же знаете, у людей так часто бывает. Им легче устроить драку, чем лишний раз подумать.

— Значит, он не опасен?

— Нет-нет.

— Ну что же. Пусть приезжает. Сегодня в семь.

— Отлично. Островский будет рад.

Я вновь и вновь мысленно возвращался к разговору с отцом. Любовь к отцу — поистине великое чувство. Но мне проще говорить о своих взаимоотношениях с отцом в других терминах: понимание, интеллектуальная общность, сотворчество. Например, я был бы рад узнать, что мы с ним делаем одно дело. И вот тут возникает некая заковыка. Все дело в том, что мне трудно представить человека или энэна, который мог бы утверждать, что он интеллектуально близок моему отцу. Отец абсолютно уникален. Он один такой, подобных ему нет, и тут ничего не поделаешь. Беда подобных гигантов в том, что они не могут рассчитывать на большое число последователей. О, отец мог бы увлечь за собой любого собеседника, но зачем ему это? Он желает общаться с равными себе, а где их отыскать в достаточном количестве? Родственные связи во внимание не принимаются. Разве я могу рассчитывать на его внимание только потому, что являюсь его сыном? Кстати, чем же я привлек его внимание? Почему именно сейчас он посчитал меня достойным собеседником?

Давно пора привыкнуть к мысли, что мне не дано разгадать планы отца до конца. Уж и не помню, когда я впервые понял, что у нас возникли проблемы с пониманием. Сначала стал замечать, что, получая одинаковую информацию, анализируя одни и те же события, мы приходим к совершенно разным выводам, нередко прямо противоположным по смыслу. По молодости я объяснял это самым примитивным образом — предполагал, что отцу известно что-то важное, недоступное мне, отсюда и рассогласование во взглядах. Так часто бывает, мелкий, казалось бы, факт способен перевернуть наши представления с ног на голову. И лишь потом догадался, что все дело в особенностях интерпретации.

Вот, например, вся эта история с геномами и, якобы, обнаруженными новыми видами разумных существ. Не сомневаюсь, что с научной точки зрения отец разобрался в ней наилучшим образом, его теоретические выводы, наверняка, выверены и безукоризненны. Но... У меня возникло подозрение, что отцу не хватает, как бы это точнее сказать, некоторой приземленности, прагматичности. Дело в том, что проблема расщепления человечества давно превратилась из теоретической в самую что ни на есть практическую. Подумаешь, открытие — одни люди не похожи на других. А я, можно подумать, этого не знал! Что общего у меня, например, с создателем незабвенного образа Опарыша? Да таких ребят сейчас навалом, и я был бы в ужасе, если бы у нас обнаружилось что-то одинаковое во взглядах или поведении. Помнится, я и прежде считал их инопланетными осьминогами, прилетевшими к нам с Бетельгейзе. И всегда чувствовал, что отличаюсь от них. То, что это различие, по утверждению отца, закреплено в геноме, сути дела не меняет. Приятно, конечно, что наше отличие имеет материальное обоснование, но не более того.

И задачка перед нами, энэнами, стоит более чем практическая — что делать, как жить дальше?

Знание — вещь великая. Но что-то я не могу сообразить, как теория отца о возникновении новых видов разумных существ поможет мне в повседневной жизни? А для чего еще, спрашивается, мне об этом было объявлено? Не верю, что отца заинтересовала красивая теория. Фундаментальные исследования, очередной шаг к пониманию феномена жизни — это понятно, но почему отец вдруг решил, что это знание именно сейчас стало для меня таким важным? Что же изменилось в окружающем мире в самый последний момент? Десять лет отец считал, что я прекрасно обойдусь без его теорий. Более того, как я теперь понимаю, он всеми силами оберегал меня от этого знания. И вдруг, на тебе, приспичило. Явился и объявил. Кризис взаимоотношений, что ли?

Сожалею, но если отец, действительно, хотел своим появлением возбудить во мне обеспокоенность ситуацией, сложившейся в мире населяющих нашу планету разумных существ, ему это не удалось. Мне почему-то сейчас важнее найти объяснение поведению отца, чем переживать по поводу судьбы разумной жизни на Земле. Он, наверное, не догадывается, что воспитал эгоиста.

Островский оказался пунктуальным человеком и ровно в семь часов уже стоял на пороге моей квартиры. Должен признаться, что мне понравилась сама идея его визита. Я вынужден включиться в новую жизнь, почему бы не начать ее со столь экстравагантного приключения? Картина маслом. Бывшие враги протягивают друг другу руки и, в знак примирения, обмениваются понимающими улыбками. Отличная придумка. Не сомневаюсь, что предстоящий разговор подарит новые идеи и позволит взглянуть на мир другими глазами. А что еще писателю нужно?

Островский поздоровался — этот коротко подстриженный здоровяк был трогательно смущен.

— Вот, что я хочу сказать. Не держите на меня зла, господин Хримов. Работа, только работа. Признаюсь, там, в метро, я все равно не стал бы вас бить по-настоящему. Мне было приказано не допустить передачи вашего рассказа начальникам. Ну, вы, наверное, уже знаете об этом. Вам, наверняка, рассказали. Я бы обязательно справился, но тут появилась Настасья. Ситуация моментально изменилась. По инструкции я не имею права вмешиваться в ваши энэновские дела, так что бить вас я не собирался, отвесил бы щелбана для порядка, если бы вы папку отдать отказались, но этим бы и ограничился.

— Но рассказ все равно попал к начальникам!

— Я же говорю, после того, как в поле зрения появилась Настасья, дело автоматически перешло в сферу ответственности энэнов. Если они посчитали, что рассказ можно передать начальникам, значит, пусть так и будет. Людей это уже не касается. Помогать мы друг другу помогаем, но в чужие дела стараемся не вмешиваться. Так что, вам ничего не угрожало, — подумал и добавил: — Но прошу прощения, если что не так.