Виктор Косенков - Мигранты Страница 20

— Ты нас отпусти. Другие узнают о твоей человечности, и, может быть…

Буфер зацокал языком.

— Нет, брат. Ты как-то идеально рассуждаешь. Страшно тебе, вот и городишь ерунду… Сам-то веришь в то, что говоришь?

Игорь сглотнул. Не ответил. Не было смысла ломать комедию.

— Вот то-то и оно. Получается, что если я вас отпущу, то улучшится только ваша личная жизнь. Ну, пацана, может, еще своего найдешь. Да и то, бабушка надвое сказала. — Буфер сделал жест рукой, видя, что Игорь хочет что-то сказать. — Погоди, погоди. Даже если ты не врешь, и у тебя действительно есть сын, даже если ты его найдешь… Что дальше-то? Примкнешь к какой-нибудь банде. Или терпилой станешь, который только тем и озабочен, чтоб пожрать. Или беспредельщиком. Сам убивать будешь или кто-то другой станет убивать с твоего молчаливого согласия. Где перемены? Где улучшение в глобальном плане?

Морозов запрокинул голову, уперся затылком в холодную стену.

Буфер был психом.

— Думаешь, что я тронутый, — словно прочитав его мысли, спросил Буфер. — Не-а. Это не я, это ты сумасшедший. Сказать, почему?

— Скажи.

— Ты точно знаешь, что тебя ждет. И ничего не делаешь.

— А что я могу?

— Не знаю. Убить себя, например. Это тоже поступок. — Буфер в который раз улыбнулся. — Или убить меня. Ну или подругу свою хотя бы задушить.

Игорь дернулся, как от пощечины. Напрягся, но тело вновь прострелило болью сразу в нескольких местах…

А Буфер продолжил ронять страшные слова.

— Ты ведь знаешь, что будет. Догадываешься. Точно-точно догадываешься, но поверить все никак не можешь. Так я тебе озвучу. Послушай. Сначала мы тебя будем кормить. Хорошо кормить. А подругу твою — по кругу пускать, пока не надоест. Я в целом баб не очень люблю: от них все беды, сколько мужиков погорело, страшно сказать. Но природе не прикажешь… А потом, когда надоест, мы ее зарежем. Потому что это не товар, а так… обуза. Выгодно ее продать вряд ли получится. А тебя мы все равно будем кормить, чтобы ты хорошенько ожирел. И только потом… — Буфер вновь широко улыбнулся, и Морозов вдруг понял, как он ненавидит эту улыбку — Что будет потом, ты знаешь. Да. И вот скажи мне, пожалуйста: ну какой смысл в твоем существовании? Ты же ни на что не способен. Ни на самый грошовый поступок. Ты же баран, животное. И если я тебя отпущу, что произойдет? Ничего. Кончишь жизнь так же, только не здесь, а где-нибудь еще. И ведь самое-то грустное то, что ты поймешь это совсем не сразу, а через месячишко. Если выживешь. Но и это тоже ничего не изменит. И ты все равно будешь надеяться на лучшее. Как баран. Будешь надеяться, потому что так положено животному. А ведь все это, — он покрутил пальцем над головой, — и случилось из-за таких, как ты.

Морозов с усмешкой поинтересовался:

— С чего бы?

— А с того. Животных стало слишком много. Всё б вам жрать да размножаться. И гадить. — Буфер брезгливо кивнул в сторону параши. — Загадили все вокруг, вот и кувыркнулся мир с ног на голову. Ясно тебе?

— Ясно, — кивнул Игорь. Какой смысл спорить с психом?

— Ничего тебе не ясно. — Настроение Буфера изменилось. От напускного дружелюбия и фальшивых улыбок не осталось и следа. Он говорил зло, смотрел с презрением. — Я таких, как ты, повидал. Знаешь, как мы таких зовем? Консервы.

— Завтрак туриста, — пробормотал Игорь.

Эта пугающая мысль, да и ситуация вообще, показалась ему вдруг страшно смешной. Страшной и смешной.

Морозов хихикнул. Потом еще раз. Буфер посмотрел на него с легким удивлением. А через несколько секунд Игоря затрясло от истерического смеха. Он хохотал в голос, не таясь и не сдерживаясь.

Наконец, вместе с ним заржал и Буфер.

Парень посмеялся с минуту вместе с Игорем, а затем резко перестал и без особых церемоний избил Морозова ногами. Просто так. Бил больно, но старался не портить «товар». Он явно умел причинять боль и любил это делать. Каждый удар вызывал настоящую вспышку боли, пронзительную и яркую…

Лену привели к вечеру. Она сползла спиной по стене и застыла. Уставилась в одну точку. Игорь сел рядом, осторожно положил ее голову себе на колени. Лена свернулась калачиком и тихо заплакала. Морозов слышал где-то, что женщина легче переживает стресс, если дает волю слезам. Потому не утешал, а только гладил спутанные волосы. Гладил и гладил, как заведенный.

Ночью, когда стемнело, Морозов аккуратно снял с Лены остатки платья. Она что-то пробормотала во сне. Еле слышно, жалобно. Игорь почувствовал, как каменеет лицо и становится трудно дышать. Сердце будто бы поднялось к горлу и заколотилось там, тяжело прогоняя через себя кровь.

Он медленно, чтобы не будить Лену, начал рвать ее платье на длинные, узкие полоски. Ветхая хэбэшка поддавалась легко и почти бесшумно. Сидя в темноте и вслушиваясь в тишину, Игорь складывал полоски вместе, скручивал их в жгутики и, беря по четыре, переплетал друг с другом в нехитрую косичку. Жгутики кончались. Он снова рвал, наращивал, связывая узелками. Снова переплетал… И так почти всю ночь.

Под утро получилась довольно длинная веревка. Игорь долго сворачивал ее кольцами и петлями. Прикладывал в руку так и эдак. В голове, как в пустой пещере, билось сказанное Буфером: «Ты ведь знаешь, что будет… Знаешь… Убить себя… Задушить свою подругу… Это тоже поступок. Убить…»

До самого рассвета он не спал, накручивая на руку веревку. Петли, кольца, петли, кольца…

«Задушить ее… Убить себя… Это тоже поступок».

В предрассветных сумерках на теле Лены четче проглянула ее худоба. Исцарапанная спина, грудь в синяках, ноги… Игорь стащил с себя майку и укрыл ее. Дотронулся до коленки… От прикосновения Лена проснулась. Приподнялась на локте, посмотрела на него внимательно и настороженно.

— Игорь, почему я голая?

— Видишь ли, какое дело… — вздохнул Морозов, не зная как начать. — Ко мне тут приходил один местный козел, пока тебя… пока тебя не было…

…Когда Казачок вошел в камеру, где сидели заключенные, то первое, что он увидел, это метнувшегося на него Игоря.

Гориллоподобный Казачок и не такое видал, поэтому просто швырнул в сторону миски и шваркнул Игоря кулаком в грудь. Удар был страшный. В груди у Морозова что-то хрустнуло. Он отлетел к стене, где и остался лежать.

— Ты что, — пошел на него Казачок, — козел!

Но потом он увидел Лену, которая лежала на полу в откровенной позе, совершенно нагая. Видно, правду говорят, что у мужчин от возбуждения кровь отливает от мозга. У Казачка, человека близкого к природе и потому очень охочего до податливого женского тела, кровь от мозга точно отлила.

Казачок остановился в нерешительности, а Лена добавила томно:

— Ну что же ты… Давай…

Казачок двинулся к ней.

Морозов, наконец, вздохнул после зверского удара и, собрав волю в кулак, поднялся на ноги.

Прежде чем здоровяк что-то понял, Игорь успел много. Он перекинул веревку через горло Казачка, перекрутил, развернулся к нему спиной и дернул что было сил, сгибаясь в поясе.

Если бы это была струна от рояля или хотя бы прочная капроновая нить, из горла Казачка уже хлестала бы кровь. Но сплетенная из обрезков женского платья веревка только с хрустом врезалась в кадык, причинив страшную боль.

Игорь тянул изо всех сил, буквально ломая хрипящего бугая! И Лена, мигом превратившись из податливой шлюхи в адскую фурию, с визгом вцепилась Казачку в лицо, раздирая щеки, лоб и глаза ногтями.

Ослепший и обезумевший от боли Казачок метался, стараясь разорвать душащую его веревку. Он сипел, вырываясь из тех жутких когтистых лап, в которые превратились нежные женские руки. Огромное его тело не желало умирать. На четвереньках он полз к выходу, волоча на себе убивающих его людей, Лишь на пороге сознание, наконец, оставило его. Казачок рухнул, придавив Лену, и обмяк.

Сообразив, что здоровяк больше не двигается, Игорь ухватил его за руку и перевернул. Жутко изуродованное лицо, разбухший, вывалившийся язык…

Лена с отвращением столкнула с себя обмякшее тело.

Морозов быстро обыскал Казачка. Снял с его пояса самодельную дубинку с выпуклыми шляпками крупных гвоздей. Ножа не обнаружилось.

Осознания того, что он только что убил человека, еще не приходило.

Игорь стянул с Казачка одежду и бросил ее Лене.

— Надевай.

— Да я ж в этом утону.

— Лучше чем голой бегать. Подвяжи там, подверни… — сердито сказал он.

Пока Лена справлялась с видавшей виды одеждой, Игорь выглянул наружу. Вправо и влево уходил длинный коридор. Как он и предполагал, их держали в подвале. Вдоль потолка тянулись ржавые трубы и свисали остатки проводов. На бетонных стенах темнели коричневые потеки. Кишка коридора уходила в темноту.

— Темно, — констатировала Лена, высовываясь из-под руки Игоря. Она уже оделась, подвязалась веревкой, той самой, которой Игорь задушил Казачка.