Евгений Лукин - С нами бот Страница 22

– Что бы вы сделали в первую очередь, став нашим губернатором?

Фантазёр честно начнёт перечислять, что бы он сделал в первую очередь. Прагматик, если позволят обстоятельства, просто пошлёт спросившего к едрене фене, поскольку точно знает, что губернатором его не назначат ни при каком раскладе, и нечего зря трепать языки.

Мне близка позиция прагматиков. Беда, однако, в том, что справедливо послав журналиста в нужном направлении, они тут же выбрасывают дурацкий вопрос из головы и возвращаются к насущным делам.

В то время как тут есть над чем подумать.

Ибо только дурацкие вопросы порождают интересные ответы.

Предположим, некий фантазёр (мы с прагматиками по причинам отсутствия благородных порывов берём самоотвод) и впрямь решит стать губернатором с целью навести наконец порядок. Или, что ещё кошмарнее, восстановить справедливость. Предположим даже, ему удастся достичь вожделенного кресла, скажем, при наличии дьявольского везения, годков этак через пять (срок, конечно, смешной, особенно если начинать с нуля, но всё равно предположим).

А теперь представьте: пять лет наш фантазёр варился в местной политике. Пять лет! И что от него нынешнего останется, когда он примет губернаторский пост? Что останется от тех возвышенных желаний, о которых его просил рассказать журналист, сунув ему в зубы микрофон?

Между нынешним фантазёром и будущим губернатором зияет примерно та же пропасть, что между мной и ботом.

И всё-таки ему (фантазёру-губернатору) будет несравненно легче, нежели мне, потому что, изменившись, он не сможет увидеть себя прежними наивными глазами.

Но я-то вижу! Вижу каждый день. Я, Леонид Игнатьевич Сиротин, не утративший ни единого своего убеждения, вынужден постоянно созерцать убожество, именуемое моим именем, фамилией и отчеством. Это пытка.

А уж с каким благоговением именуемое… Славик Скоба – и тот слегка подбирается в ожидании ответа железячки, вцепившейся намертво в мой брючный ремень. Приросла коробочка, стала частью тела. Как мозоль. Как опухоль.

О прочих собеседниках не стоит и упоминать. Я уже ненавижу их лица больше, чем своё собственное. Вернее, не то чтобы собственное… Ну, словом, понятно, о чём я. Гляжу на них и думаю: это же вы, суки, во всём виноваты! Потому что горстка электроники (хотя бы и самой хитромудрой) ни в чём виновата быть не может. Она только отвечала вам наугад, не более того. А вы суетились вокруг неё, вы нарабатывали ей типичные ситуации, на которые она теперь откликается. Это вы своими руками и языками сотворили химеру, ком событий, слепо катящийся в никуда и давящий вас же самих.

Он – это вы.

А вовсе не я.

Всё. Конец дурной привычке. Не знаю, долго ли продлится моё воздержание, но самоботолюбованием я больше не занимаюсь. Нет, сила воли тут совершенно ни при чём. Я просто испугался.

Как уже вам известно, внимание моё при просмотре записей было приковано поначалу исключительно к выражению лиц, к интонациям, к мелким знакам почтения, пребрежения, безразличия. Форма, и только форма. А потом меня угораздило вникнуть в содержание одной из деловых бесед бота со Славиком Скобой.

Вот тогда-то и стало жутко.

Пересказа – не ждите. Во-первых, не уверен, что правильно понял все намёки, во-вторых, архив уже уничтожен, поскольку подобная беседа наверняка не была единственной. Как крупный специалист в области геликософии могу лишь предположить, что предстоящий мне виток развития по спирали чреват тремя возможностями:

а) закажут,

б) посадят,

в) обойдётся.

Предпочтительнее, конечно, третья возможность, но именно она-то, как кажется, наименее вероятна.

А самоустраниться нельзя. Разве что физически. Но такой вариант меня ни в коей мере не устраивает. И потом с чего бы мне бесплатно выполнять чужую работу? Киллерам за неё, между прочим, большие деньги платят.

Взять управление на себя? Как там, помнится, говаривал беглый ныне Олжас Умерович: «Пока всё спокойно – пусть рулит. А когда на посадку идти – пилот штурвал берёт…»?

Извините, в моей ситуации это опять-таки самоубийство.

В случае чего на посадку меня и так отведут.

Ни Лёши, ни Петровича – стало быть, отвечать мне одному.

И если бот не выручит – никто не выручит.

Может быть, единственное, что мне нравится в собственном характере, это умение вовремя зажмуриться. Ну закажут! Ну посадят! Что ж теперь, не жить, раз закажут? Да пошли вы все к чёрту с вашими разборками, откатами, креативами, стратегиями! Все вон! За бледную сирень, и чтобы ни одна падла оттуда не высовывалась!

Будут надевать браслеты – почувствую. А застрелят – так и не почувствую даже.

ПОДЬ СЮДЫ

Я же сказал, только в экстренных случаях!

ЭКСТРЕННЫЙ СЛУЧАЙ

Меня деликатно берут за оба запястья, сводят их вместе и защёлкивают на них браслеты. Очень неприятное ощущение.

Так быстро?

Единственное, что я успеваю сделать, это нажатием на бусину стереть записи последних трёх дней, а дальше чётки у меня отбирают. В итоге полная беспомощность. Ни зрения, ни слуха – одно осязание. Узнать хотя бы, что там снаружи: похищение или арест? В следующий миг мне отключают автопилот – и я вновь оказываюсь в своём кабинете, где помимо испуганной Леры присутствуют четверо незнакомцев, один из которых облачён в милицейскую форму. Видимо, всё-таки арест.

Выводят, сажают в машину, везут.

Почему-то я очень спокоен. Почти равнодушен.

Хотя пора бы уже и забеспокоиться.

Глава шестнадцатая

Внешнее моё безразличие свидетельствовало отнюдь не о твёрдости духа, как потом утверждали многие, а скорее об угнетённом его состоянии. Ничего хорошего впереди не маячило, отсюда и оцепенение. Было ясно, что своими силами мне из лап правосудия не вырваться. Коробочку вместе с прочими причиндалами изъяли. Возможно, в качестве улики. Оставили только то, что вживлено. Динамик молчит, артикулятор недвижен.

Что я без бота? Ноль без палочки.

Готовиться надлежало к худшему: общая камера, не исключена пресс-хата, наверняка грубое давление на допросах. Поэтому я сразу решил для себя колоться на раз, ни в чём не перечить и подписывать всё не глядя.

К моему удивлению, поместили меня в одиночку. Насколько я слышал, столь высокая честь оказывается лишь парламентариям да бывшим милицейским чинам, но никак не бизнесменам. Ещё больше удивил следователь. Где они его такого раздобыли? Осторожный, как психотерапевт. Каждое моё признание в неведении повергало его в уныние. Нажми он чуть-чуть – и я бы, не колеблясь, взял на себя подготовку террористического акта. Но он не нажимал. Был очень со мною бережен и лишь грустнел на глазах.

– Стало быть, вы и к этому не причастны, – огорчённо констатировал он.

Запираться не имело смысла, и я чистосердечно отвечал: «Да».

Но я действительно ни к чему не причастен! Причастен бот. Не знаю в точности, что он там наворотил за пару последних месяцев, но с какой радости мне за него отвечать морально? Достаточно уже того, что придётся ответить физически.

– Скажите, Леонид Игнатьевич, зачем вы при задержании стёрли свежие записи?

Пожимаю плечами.

– Стёр…

– Не совсем, – с сожалением замечает следователь. – Бесследно стереть что-либо довольно трудно. Как правило, остаются резервные файлы. И скоро мы их восстановим… Может быть, сами расскажете, что там было?

– Не знаю.

– Не знаете?!

– Не знаю.

Со стороны всё, наверное, выглядит в достаточной степени забавно и нелепо, но взглянуть на себя со стороны также нет ни сил, ни желания. Сижу и машинально отвечаю, отупевший, не имеющий возможности спихнуть допрос на бота.

Хочу словарь, крутится в голове. Отняли автопилот – отдайте хотя бы честно украденный мною словарь. Обрыдла мне ваша действительность. Отпустите в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год. Тогда, кстати, было в ходу изумительное словцо. Фамильяры. Прислуга, посылаемая для заарестования лиц именем инквизиции.

Не отсюда ли такое понятие, как фамильярность?

Это я с перепугу иронизирую. А сам интуитивно ожидаю, что готовится нечто непредставимое. Может быть, уже завтра следователь внезапно сменит личину, рявкнет – и такое начнётся…

И действительно начинается, правда совсем не то, чего я ждал. Ко мне пропускают адвоката. Старый знакомый. Впервые мы с ним, если помните, встретились ещё в гостях у Труадия. Наш человек. Предвкушающе потирает руки. Говорит, что следствие подставилось по самое не могу. Так и говорит.

Кажется, ему стоит верить. Насколько известно, Петровича он вытаскивал не раз и не два.

Между прочим, принёс газеты. Я просмотрел заголовки. Сидишь вот и ничего не знаешь, а в городе чуть ли не революция – требуют моего немедленного освобождения. «Вечёрка» бабахнула шапку во всю ширь первой полосы: «Рука Москвы?» Обычно я прессу не жалую, но здесь не устоял – прочёл. Узнал о себе много нового. Представьте, я – последняя надежда провинции перед лицом агрессивного столичного бизнеса, беззастенчиво скупающего на корню всё, до чего способен дотянуться. Не зря же два месяца назад имела место откровенная попытка убийства, бесстыдно квалифицированная следственными органами как заурядное ДТП.