Владимир Моисеев - Одинаково испорченные Страница 23

— Как это у вас лихо закрутилось! — сказал я.

— Что конкретно?

— Ну, эта тягомотина с регистрацией.

— А что такое? Вас же не удивляет, что приходится регистрироваться в Москве? Не вижу принципиальной разницы. Для наведения элементарного порядка иногда приходится использовать непопулярные методы.

— Может быть, может быть…

— Проезжайте, мы вас больше не задерживаем.

Я был искренне удивлен, во время моего последнего посещения деревни ни шлагбаума, ни регистрации не было. Неужели Гольфстримов перешел от слов к делу? Не ожидал от него такой оперативности, но, видимо, его конфронтация с начальниками оказалась более серьезной, чем это можно было заключить из памятного разговора с ним.

Мы подъехали к даче. Дорожка к крыльцу была занесена ровным слоем снега. Отсутствие следов показывало, что со времени моей ноябрьской поездки, к даче никто не подходил. Я отметил это с удовольствием, последние события, если и не сделали меня сторонником «теории заговоров», то, во всяком случае, заставили относиться к этой маниакальной идее серьезнее. Надо будет обязательно расспросить отца о вселенских заговорах и тайных обществах. Не исключено, что он знает об этом больше, чем я. Идея была дурацкая, нельзя было исключать, что я услышу от отца очередную зубодробительную «правду», после чего моя жизнь окончательно превратится в сплошной кошмар.

Но это потом, а пока следовало устроить Игнатьева на постой, я подхватил сетку с провизией и, осторожно ступая по глубокому снегу, направился к крыльцу. Игнатьев, стараясь попадать в оставленные следы, направился за мной.

— Проходите, Игорь, устраивайтесь. Вам придется провести в этом доме следующую неделю. Кстати, и Новый год встретите здесь.

— В одиночестве встречать Новый год тоскливо.

— А вы пригласите Гольфстримова. Вдвоем веселее.

— Я не люблю фэнтези, — с тоской в голосе признался Игнатьев.

— Постарайтесь в новогоднюю ночь не читать друг другу любимые отрывки из своих произведений. Выпейте водки. Найдите более подходящую тему для разговора.

— А может быть, вы с женой на праздник приедете? Я слышал, что встречать Новый год в деревне сейчас стало престижно.

Пришлось дипломатично промолчать. Рассказывать, что я терпеть не могу деревню и выбираюсь на дачу только по большой надобности, мне показалось лишним. К тому же я не был уверен, что история с покушением на Игнатьева завершилась. Да, отец сказал, что все закончилось, но велел оставить его в деревне на целую неделю. А вдруг отец и нас с Анной отправит в деревню прятаться. Знать все это Игнатьеву было ни к чему. По счастью, мне не пришлось отвечать. В дверь настойчиво постучали.

— У нас гости, — сказал Игнатьев. — Вы кого-нибудь ждете?

Почему, спрашивается, я решил, что здесь, в деревне, мы защищены от противников? Стук в дверь напомнил, что опасность никуда не делась — вот она, за дверью. Прихватив первое, что попалось под руки — тяжелую чугунную сковородку, я попытался приготовиться к вероятной атаке. Какое-никакое, а оружие.

На пороге стоял Гольфстримов. Не хорошо, что он пришел сам. Мне стало не по себе. Нельзя было исключать, что Гольфстримов, получив от Пугачева чрезвычайно выгодное предложение, записался в помощники начальников. Тут бы нам с Игнатьевым и пришел конец. От Гольфстримова у меня защиты не было. Представить себе подобное развитие событий было сложно, но быть готовым к любым сюрпризам было не лишним. Сковородку я из рук не выпустил. По счастью, выражение лица Гольфстримова было скорее равнодушным, чем решительным. Значит, он про наши приключения ничего не знал. Я вздохнул с облегчением.

— Здравствуйте, Иван.

— Здравствуйте, Николай.

— А я к вам по делу. Охранники доложили, что вы прибыли в наши края в неурочное время. До сих пор в наших краях вы в декабре замечены не были. К тому же прибыли не один. Согласитесь, что цель вашего визита непонятна. Я хотел бы выслушать ваши объяснения.

— С чего бы это? У вас здесь режимный объект? Давно ли? Хочу напомнить, что эта дача — моя собственность. А следовательно, когда хочу, тогда и приезжаю.

— Не спорю. Но вы выбрали для поездки необычное время года. В деревне пошли пересуды, ни к чему хорошему это привести не может. Общество требует разъяснения. Прошу вас довериться мне.

— А вы мне расскажете, что здесь у вас делается?

— Обязательно. У меня секретов нет.

— И у меня секретов нет. Кстати, моего гостя вы прекрасно знаете, это Игорь Игнатьев. Писатель.

— Да. Я знаю его.

— Игнатьеву придется неделю пожить на моей даче. Вот, собственно, и весь рассказ.

— Какие-то проблемы?

— Можно и так сказать.

— Могу ли я узнать источник ваших проблем?

— Конфликт с начальниками.

— Вот даже как. Вы нашли начальников?

— Скорее, это начальники нашли нас.

— Если я правильно понял, это означает, что со дня на день мы должны ожидать нежелательных посетителей?

— Это маловероятно. Но исключить не могу.

— Понятно.

Я и сам с удовольствием бы сказал — понятно, а потом рассказал Гольфстримову все, как есть. Но я давно потерял надежду самостоятельно понять что-нибудь. Мне осталось одно: рассчитывать, что сегодня вечером ко мне придет отец и разъяснит очередную порцию загадок, свалившихся на мою несчастную голову. Я представил, как говорю Гольфстримову: «Николай, я спрошу у папы и, если он разрешит, то сразу вам все расскажу». Самому смешно стало.

— Странный вы человек, Иван, привезли нам проблемы, и еще посмеивайтесь.

— Это нервное.

— Игнатьева будут искать?

— Повторяю, это маловероятно.

— Вам нужна помощь?

— Не знаю, — признался я. — Игорю надо неделю перекантоваться в вашей деревне. Было бы замечательно, если бы о его пребывании никто не знал. Но ваши пограничники у шлагбаума проверили его документы. Кстати. Что это за выходка? В чем смысл вашего шлагбаума?

— Мы стараемся контролировать чужаков, которые без приглашения пересекают нашу административную границу. В целях безопасности.

— Вы объявили войну всему окружающему миру?

Гольфстримов рассмеялся.

— Нет, мы не сумасшедшие. Наша главная цель — помешать чужакам скупать наши земли. Я уже говорил вам, Хримов, что мы — люди мирные. Но на своей земле хотим жить по правилам и заповедям, которые завещали нам наши предки. Жить в мире и согласии с чужаками — это хорошо. Но, как я понимаю, вы на своей шкуре поняли, каково это — безропотно потакать начальникам. На минутку потеряешь контроль, и они пинками прогонят нас с собственной земли. Запретив бесконтрольную скупку нашей земли, мы защищаем наши кровные интересы. Война нам не нужна. Мы хотим жить своим умом. Разве это преступление?

— Но как же быть со мной?

— А что вы? Простите, Хримов, но вы не начальник.

— Значит ли это, что я смогу жить рядом с вами, нарушая ваши законы?

— В каком смысле?

— Мой образ жизни так не похож на деревенский.

— Вы собираетесь указывать крестьянам, что такое хорошо, а что — плохо?

— Вообще-то, да. Я ведь писатель, если не забыли. Это мой профессиональный долг.

— Указывайте, что с вами поделаешь. А мы почитаем. Писатель писателя поймет.

В голове моей что-то неприятно щелкнуло. Писатель писателя убивать не должен. Я закрыл глаза и четко, словно наяву, у меня в мозгу возникла страшная картина: в моей машине на переднем сиденье с открытым ртом и двумя пулевыми дырками в черепе полулежит Игнатьев. Я оборачиваюсь к Пермякову, сжимающему в руках дымящийся пистолет, он смеется, внезапно в поле моего зрения появляется странного вида блондинка, она стреляет в меня, я ощущаю два чудовищно болезненных толчка в грудь… Мне ужасно больно. Я умираю.

И прихожу в себя. Так могло быть, но, по счастью, нам удалось избежать этого ужаса.

— Не волнуйтесь вы так, Хримов, конечно, мы защитим вашего друга, — твердо сказал Гольфстримов. Он был настроен решительно. — В наших краях ему ничего не грозит. Правильно сделали, что привезли его к нам в дерев-ню. Мы произвола не допустим.

— Не могут ли начальники купить ваших охранников?

Гольфстримов засмеялся.

— Воспользуюсь вашим термином: это маловероятно. Деньги — хорошая вещь, но они не всесильны.

Я с легким сердцем оставил Игнатьева на попечительство Гольфстримова. Не приходилось сомневаться, что он в безопасности. Я был уверен, что писатели проведут следующую неделю с несомненной пользой. Заинтересованное обсуждение проблем внутренней эмиграции в совокупности с горячими спорами о легитимных путях достижения гармонии между внутренней и внешней свободой человека обязательно должно привести к появлению новых литературных творений. Я поймал себя на мысли, что было бы неплохо прочитать следующий текст Игнатьева. Интересно будет посмотреть, как скажется на сюжете книги наша история. А в том, что без этого дело не обойдется, я не сомневался.