Лазарь Лагин - Атавия Проксима Страница 24

– Благодарите доктора, дети! – еще тише и спокойнее прежнего проговорил Наудус. – Благодарите и навсегда запомните его доброе, хорошее лицо…

Юзлессу некогда было заниматься сантиментами. Он вышел в приемную и поставил клиентов в известность, что гонорар за предсказания повышается до ста кентавров, потому что медиум очень плох и стоило огромных трудов уговорить его выполнить свой долг перед обществом.

– Я просил бы вас учесть, – добавил он, – что сегодняшняя работа может ему обойтись значительно дороже того, что он заработает.

А тем временем Наудус упросил доктора Раста разрешить оставить ребят в кабинете, где-нибудь в уголке, за портьерой. Ему, Наудусу, будет легче на душе, если он будет знать, что они здесь, поблизости. Сегодня ему как-то особенно не хотелось бы с ними расставаться.

Раст только рукой махнул, хлебнул на кухне лошадиную дозу почти неразбавленного спирта, с трудом откашлялся и вернулся к исполнению своих прорицательных обязанностей.

Он только старался не смотреть в уголок кабинета, где из-за потертой плюшевой портьеры удивленно взирали на многократно повторявшееся таинство прорицания трое заморышей, которые были еще слишком юны, чтобы гордиться своим коренным атавским происхождением.

И каждый раз, когда после очередного рентгена и предсказания снова включался свет, Сим Наудус, преуспевающий гражданин могучей республики Атавия, улыбался своим детям, и его дети, в свою очередь, отвечали ему испуганными улыбками.

Прием клиентов закончился в половине второго ночи. На долю Сима Наудуса пришлось на этот раз около семисот кентавров, не считая тех трехсот, которые из собственной доли вручил ему доктор Дуглас Раст, и шестидесяти (двадцать процентов от трехсот!), которые ему торжественно преподнес от собственных щедрот Гомер Юзлесс, видный человек в мире рекламы, коммерческий директор и душа этого удивительного предприятия…

В шесть часов двадцать три минуты утра Сим Наудус скончался.

3

Пожары уже догорали. Только жирно-черная, с округлыми краями стена дыма, кое-где прорезываемая желтыми и малиновыми лезвиями пламени, по-прежнему стояла над нефтяными баками – высокая, тяжелая, студенистая, словно, фантастически-огромная, многоэтажная глыба черного студня.

По медленно оживавшим улицам Кремпа возвращались беженцы.

Над городом висел горький чад пожарищ. Подморозило. Падал реденький снежок. Он таял на теплых пепелищах, нехотя прикрывал тоненькой пеленой тротуары, мостовую, крыши, покореженные останки самолетов и их несчастных пассажиров, нарастал жиденькими печальными бровками на кровлях и вывесках.

Чем ближе к дому, тем быстрее становились шаги беженцев. Они ждали худшего и, найдя свои жилища в целости, переживали короткие минуты радости и успокоения. Но почти тотчас же ими овладевала мысль о чуме, которая если еще их и не поразила, то с минуты на минуту должна была настигнуть. И та же неотступная, тяжкая, леденящая сознание мысль о чуме притупляла горе тех, кто обнаруживал вместо родного дома лишь груду дымящихся головешек.

И вдруг на горизонте, совсем как утром, возникли несколько точек, приблизились, выросли, превратились в силуэты самолетов. Снова послышался все усиливающийся, такой ненавистный с сегодняшнего утра рев моторов.

И люди внизу заметались ожидании воздушного боя над их головами, в ожидании новых смертей, новых бомб и пожаров. Истерические вопли женщин, пронзительный плач детей разорвали сумрачную тишину серого зимнего дня. Те, кто еще сохранил способность бежать, ринулись на шоссе, остальные забились в подвалы, в подворотни или попросту попадали ничком на мокрую мостовую и заткнули себе уши.

Но прошла минута, другая, третья, а пушек и пулеметов не было слышно, бомбы не рвались. Гул моторов, прогремев над городом, стал удаляться в сторону Монморанси и вскоре совсем затих.

Тогда те, кто лежал ничком на мостовой, подняли головы и увидели: в низком белесом небе висели, медленно снижаясь, пять белоснежных парашютов. Под тремя раскачивались человеческие фигурки, под остальными – большие коричневые округлые тюки.

И, кроме того, сверху, вихляя и вертясь по воле слабого промозглого ветерка, падали на Кремп сотни, тысячи белых листочков бумаги. Профессор Гросс вышел из подъезда, куда они с женой забежали, и поднял один из листков.

Листовки извещали население, что на парашютах сброшены врачи-эпидемиологи с достаточным запасом противочумных вакцин и сыворотки. Указывалась стоимость прививки, условия кредита для тех, кто не располагает для этого наличными средствами, перечислялись правила, которые нужно соблюдать во время чумных эпидемий, туманно намекалось на чью-то чужеземную преступную руку, навлекшую такое страшное бедствие на Атавию.

Не прошло и двадцати минут, как почти все население Кремпа выстроилось в три длиннейшие очереди у тех пунктов, где, по слухам, будут производить прививки.

Супруги Гросс, ознакомившись с листовкой, решили первым делом зайти к Онли Наудусу. Он встретился им неподалеку от своего дома. С ним была энергичная шатенка лет двадцати. Это и была его невеста Энн. Они спешили в очередь.

Оказалось, что в суматохе забыли одну важную деталь: негров. Их проживало в Кремпе около девятисот человек, и все они тоже не хотели умереть от чумы.

– Ого! – сказал запыхавшийся Наудус, когда они с Энн добежали до аптеки, где находился ближайший прививочный пункт. – Тут уже полным-полно черномазых.

– Господин Бишоп! – крикнул он хлопотавшему на крылечке костлявому человеку лет пятидесяти пяти, с белобрысенькими бровками на длинном кирпично-багровом лице. – Господин Бишоп! Никак ваша аптека в первую очередь обслуживает цветных?

– Я ничего не могу поделать, Наудус, сейчас здесь не моя аптека, а эпидемиологический пункт.

– Но это, надеюсь, все же атавский эпидемиологический пункт? – подхватил бакалейный торговец Фрогмор. Он стоял в самом хвосте очереди, и это обстоятельство заставляло его особенно болезненно переживать унижение, которому подвергалась в связи с этим белая раса. – Надеюсь, мы не в Африке?

– Я ничего не могу поделать, Фрогмор, – оправдывался аптекарь. Честное слово, я здесь ни при чем.

– Зато мы-то здесь при чем! – побагровел бакалейщик. – Займемся сами, Наудус. Ты как?

– Эти черномазые, как клопы, заползают во все щели. Они совсем распоясались, господин Фрогмор… Хорошо бы поставить их на место, – с готовностью отвечал Наудус.

– Отлично сказано, Наудус! Они себе слишком много стали позволять, эти ниггеры! Пускай убираются к себе в Африку! А ну, ниггеры, слышали?! – крикнул Фрогмор. – Чтобы вашего духу здесь не было!..

Несколько негров молча вышли со своими семьями и встали в самый конец очереди. Остальные, – их было человек полтораста, – остались на своих местах.

– Они, видимо, оглохли, – продолжал Фрогмор. – Как вы думаете, господа, – обратился он к белым, – не стоит ли им прочистить уши?

Он подошел к высокому негру со шрамом над правым виском. Это был истопник Нокс, богатырь с железными кулаками, один из виднейших боксеров Кремпа. Будь он белым, плюгавый коротышка Фрогмор обходил бы его за два квартала.

– А ну, убирайся, пока цел! – бесстрашно приблизился к нему бакалейщик. Он был Ноксу еле до плеча. – Чего молчишь? Оглох?..

– Я пришел раньше вас, сударь, – очень спокойно отвечал негр. Только его дрожащие мелкой дрожью руки показывали, какого труда ему стоило это спокойствие. – Господин Бишоп разъяснил вам: здесь не аптека, а прививочный пункт. Перед чумою, сударь, все равны.

– Рассуждаете?! – удивленно пожал плечами Фрогмор, горестно взывая к общественному мнению. – Этот безграмотный, паршивый негр собирается читать мне лекцию! Эта черномазая трусливая собака…

– Я не трусливая собака, сударь. Я капрал морской пехоты. Я доказал в Арденнах, что я не трусливая собака, сударь.

– Ты хочешь сказать, что я вру?! – накалял себя бакалейщик, вдохновляемый всеобщим вниманием.

Еще несколько негров покинули свои места и пристроились к хвосту очереди.

– Я только хотел сказать, сударь, что вы ошибаетесь и что я не трусливая собака.

– Может быть, тебе угодно было намекнуть, что это я трусливая собака? Ты что-то слишком часто козыряешь передо мною, что ты не трус.

– Нет, сударь, я не хотел этого сказать. Я не мог бы этого сказать, потому что не видел вас на фронте.

Кругом заулыбались. Те, кто постарше, отлично помнили, как Фрогмор умудрился избежать призыва в армию, хотя тогда, во время войны, у него еще не было никакой язвы желудка.

– А ну, вон из очереди! – рванул Нокса за рукав побелевший от злобы бакалейщик. – Чтобы здесь духу твоего не было!

Нокс легонько оттолкнул его, и бакалейщик как перышко отлетел в сторону.

– Господа, он меня ударил! – взвизгнул Фрогмор и бросился с кулаками на посеревшего от волнения Нокса.